Суккуб - Дарья Еремина

Дверь подалась вперед. Марк встал. Я тут же поняла: ключи. Он пошел искать ключи.

— Лидонька, прости меня. Что хочешь проси. Не делай этого!

— Пили второе.

Дверь открылась. Марк встал в проходе. Я вытянула руку к унитазу и разжала пальцы. Коммуникатор булл ькнулся в воду, ударившись о стенку с тихим пластиковым звуком.

Марк молча стоял и молча смотрел.

Я смотрела на него.

Мы можем притянуть луну, но мы не можем вернуть прошлого…

— Не уходи. — Вырвалось у него из горла. — Теперь все будет хорошо. Без него основное дело закроют… С остальными мы разберемся.

Я поднялась. Полотенце осталось на полу. Пошла из ванной, аккуратно протискиваясь между Марком и косяком. Он обхватил меня, останавливая. Начал целовать плечи.

— Не убегай. Мы все вернем. Только ты и я.

Я опустила голову, жмурясь. Как же я люблю тебя…

Могла ли я представить себе когда-нибудь, что смогу так полюбить? Сжав его руку на своем плече, я вздохнула.

Отпусти.

11

Пока велось дело — любое, даже не уголовное — я не имела права уехать. Я дала подписку о невыезде.

Но какое это имело значение теперь? Даже, если никто и никогда не узнает о Дане, о Мише, их тени навсегда останутся маячить за моей спиной. И не важно, один или сотня. В этом деле значение имеет счет лишь от нуля до единицы…

Я думала об Италии всю дорогу в аэропорт. Но снимая деньги с карточки, смотря на свое мутное отражение в банкомате — передумала. Ни в какой другой стране мира нет столь огромных необитаемых просторов, как у нас. Ни одна страна мира не отличается такой поганой системой внутренних коммуникаций. И никакая другая земля не даст мне сил и времени, чтобы подумать.

Наконец, подумать…

Собрание Суккубата происходило в Соборе святого Петра по вторникам раз в три месяца. Я знала, что второе приглашение придет так же, как и первое. Но в какой из тринадцати вторников первой декады этого года мне желательно будет оказаться в Риме, я не знала. А мне очень нужен был совет… Я тонула в происходящем вокруг. Мне нужно было исчезнуть на день, на мгновение… Но исчезнуть вообще.

Сидя в машине у вокзала, я думала о Грише. Она просто была рядом. Она не влияла на меня. В своих планах я никогда не ориентировалась на нее. Но теперь все, что я делала до вчерашнего вечера, перестало иметь значение. Отбрехаться от всех тяжб, перестать мелькать на публике, свести на нет все внимание… Смогу ли я?

Я знала, Марк знал, Гриша знала — нет.

Я могла абстрагироваться от живой аудитории. Но лишить себя внимания тех, кто ежедневно, ежеминутно, ежесекундно смотрел на меня, думал обо мне, желал меня — я не могла.

Закрыв машину, я пошла к таксофонам. Купила карточку. На улице только брезжил рассвет, но вокруг бурлил и шумел народ. Объявляли о начале посадки, о завершении посадки. Насколько хватает взгляда: сплошное море сумок и лиц.

— Да. — Крикнул Марк на другом конце провода.

— Я не могла по-другому. Прости, пожалуйста. — Проговорила тихо. Он не мог меня не слышать. Взорвись в метре от нас по петарде, он не мог меня не слышать.

— Лида, где ты? Не убегай. Мы все решим. Вернись.

— Я вернусь. Позже.

— Ты усугубишь все. Не убегай. Лидонька, просто, вернись домой.

— Я не могу, Марк. — Я помолчала. — Помнишь, что я прошу, когда хожу во сне? — Я закрыла глаза.

Он молчал. Он помнил. Это была одна фраза. Всего одна. Всегда. Остановите меня. Остановите меня. Остановите меня.

Остановите, пока не вошла во вкус.

Остановите, пока что-то еще имеет значение.

Просто, остановите.

— Лида, нам нужно разобраться со всеми обвинениями. Своим побегом ты признаешь свою вину по всем делам. Вернись.

— Марк, я люблю тебя. Очень. Но мне нужно побыть одной. Прости.

Я повесила трубку. Вытерла щеки. Вынула карту из телефонного аппарата. Направилась к расписаниям поездов дальнего следования. Куда угодно. В купе проводницы. Уж я «договорюсь»…

12

— …Лида? — Захлебнулся знакомый голос. Я склонила голову, не оборачиваясь. Но Галка уже узнала. — … Лидунчик!

Она взяла меня за плечо, разворачивая. В тамбуре больше никого нет. В худой, перманентно загорелой руке — сигаретка. На лице — удивленная улыбка. Смущенная, растерянная, все еще не верящая.

— Привет. — Улыбнулась я.

Поезд Москва — Екатеринбург. Второй день на рельсах. Мир так узок в вагоне купе. Так тесен…

— … Что ты тут делаешь? — Она не скрывала изумления. — …Ты ли это?…Не думала, что ты вообще на поездах ездишь.

— Ты домой? — Я вспомнила, что Галчонок откуда-то оттуда. Из Нижнего Тагила, что ли?

— …Да, домой. — Захлебнулась она. Затянулась. Выдохнула густой белый дым в стекло. — …Вокруг тебя такая шумиха…Хочется спросить, правда ли это? Но ты, ведь… не ответишь.

Я посмотрела в окно. В заснеженную бескрайнюю Русь, стискивающую нас зябкими объятиями, пытающуюся остановить, молящую подождать, вздохнуть, прислушаться, подумать.

Галка кивнула, снова затягиваясь. Выкинула окурок в сквозящую щелку. Выдохнула. Снова кивнула.

Я смотрю в снег. На черные голые деревья, на бесконечные провода.

Галчонок собирается уйти. Она понимает. Что-то она понимает. Даже, если это совершенно не относится к правде, она найдет причины, оправдания и не обидится.

— Тебя не хватятся? — Спрашиваю ее спину, шагнувшую к двери.

Обернувшись, она чуть дергает головой и улыбается.

Мы приехали за день до Дня рождения Галкиной мамы. У них очень просто и чисто.

— …Я прекрасно понимаю, что ты можешь оплатить хоть гостиницу целиком…Но маминых щей там тебе никто не сделает.

Я не смогла отказаться.

Скажи она что угодно… Упрекни. Начни увещевать. Насмехайся. Все было бы без толку. Но Галка — это кратчайший путь из пункта А в пункт Б. Она всегда — напрямик. Она всегда — в точку.

В квартире три комнаты. Родительская, семьи старшей сестры и старенькой бабушки. Уже давно Галка чувствует себя гостьей в родном доме. Как и я в своем собственном, в Самаре. Но дом — он всегда дом. Чистенький, с растрескавшейся плиткой в туалете, с замазанными подтеками в ванной, со стенкой — ровесницей ее старшей сестры.

У сестры семилетний сын. Бабуля — тихая как тень. Отец — среднестатистический бытовой алкоголик. Не запойный. Хотя, после сокращения на работе всякое может случиться. Мама — педиатр в районной поликлинике. У них душевно, не склочно, смущенно и очень жарко. Хочется открыть форточку. Но пока парень носится по квартире, взмыленный и горящий — нельзя.