Радио Судьбы - Дмитрий Сафонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хорошо, что ее нет дома. Он уходит налегке.
Он смотрел на себя в зеркало и думал только об одном – жаль, что нет времени надеть парадный мундир, со всеми орденами и регалиями, заслуженными честно, не в штабных кабинетах с ворсистыми коврами, а на выжженных полях, между воронок, окопов и блокпостов.
Потому что парадный мундир – это не просто красивая тряпка, расшитая золотыми нитями. Это шкура, подаренная Отчизной своему верному псу, чтобы он прикрыл ею все те дырки и шрамы, которые заработал, выполняя ее приказы. И его шкура была под стать его верности, а количество орденов точно соответствовало количеству шрамов и дырок.
Он стоял и смотрел на себя в зеркало. «Пятьдесят четыре года. Кто знает, может, это последняя вечеринка, на которую меня пригласили?
Я не умею шаркать ножкой и вылизывать чужие задницы. Зато я умею другое. Кое-что посерьезнее. И они, шаркуны и лизуны, знают об этом. Потому и позвали. И я рад, черт возьми! Это будет МОЯ вечеринка».
Ситуацию «Визит» отрабатывали давно, уже четыре года. Тогда же был найден идеальный ИСПОЛНИТЕЛЬ – человек стойкий, как самурай, и преданный, как цепной пес. Генерал-майор (тогда еще – генерал-майор) Севастьянов.
Человек без нервов. Идеальная боевая машина. Бездушный автомат, умеющий посылать людей на СМЕРТЬ. И умеющий достойно принять ее – в случае необходимости.
Человек, давно нашедший смысл своей жизни и уложивший его в двух словах: БОЕВАЯ ЗАДАЧА.
Пять минут назад ему позвонили. По мобильному. Отрыжка эпохи. Все кругом стали мобильными.
Позвонили и сказали:
– Товарищ генерал, где вы находитесь?
– Дома, – ответил он.
– Никуда не отлучайтесь, сейчас за вами приедет машина. Фельдъегерь передаст пакет с инструкциями.
– Понял, – несколько развязно ответил он. На другом конце линии был не тот человек, которому следовало бы ответить «слушаюсь», а так, какая-то адъютантская вошь, живущая в теплой подмышке.
Он бы, наверное, сказал еще «целую, пупсик» или что-нибудь в этом роде, но сдержался. Он просто усмехнулся и нажал кнопку отбоя.
«Тревожный чемоданчик» стоял в шкафу. Отглаженный камуфляж, часы, компас, нож (неуставной, но любимый, безотказный), разношенные ботинки со шнуровкой до середины голени, пистолет с двумя обоймами. Все на месте. Все готово.
Он был, как всегда, аккуратно подстрижен и тщательно выбрит. И, как всегда, подтянут и чуть-чуть голоден – набитое брюхо не дает принять правильное решение.
С прошлого года в чемоданчике прибавилась еще одна вещь. Фотография сына. Она не давала ему забыть о чем-то очень важном. Раньше он стремился все делать так, чтобы сыновьям не было стыдно за отца. А теперь он должен быть достойным памяти сына.
Эстафета. Та самая палочка, которую он, казалось, уже передал и которая снова вернулась к нему. Маленькая такая палочка. Дурацкая. Непонятная дяденькам с трескающимися физиономиями. ЧЕСТЬ.
* * *Одиннадцать часов двадцать четыре минуты. Дорога на Бронцы.
Попов шагал по разбитой дороге. От поворота она круто поднималась в гору, поэтому он шел медленнее, чем рассчи тывал.
«Но ничего. Меня ведь подождут, верно?»
«Верно, парень. Кому надо – тот тебя дождется».
По пути ему встретились два мужика. Они бежали из деревни, навстречу ему. Оба были перепачканы чем-то красным, словно второпях в темном погребе кормили друг друга клубничным вареньем. В руке у одного был зажат длинный нож, а второй размахивал толстой суковатой палкой. К концу палки прилипли кусочки голубой ткани, но Попов даже не задумался, откуда взялась на палке материя? Он ЗНАЛ откуда.
Сержант подпустил их поближе и затем расстрелял обоих: красиво, от бедра, как это делали немцы в фильмах про войну.
Тот, что был с ножом, сразу свалился на землю, а второй, отбросив палку, развернулся и побежал в кусты. Он приволакивал ногу, оставляя в пыли глубокую борозду, и на дне борозды тянулся широкий красный след.
Попов бросился за ним. Из кустов раздалось несколько одиночных выстрелов, и спустя несколько секунд сержант снова вернулся на дорогу.
«Бронцы, Бронцы», – неотвязно билось в голове. Ему надо попасть в Бронцы, чтобы что-то там сделать. Что-то сделать...
На мгновение он застыл, будто вспоминал, ЧТО именно. А потом стал крутиться, как циркуль. Правая нога оставалась на земле, а левая шагала и шагала вперед. Он поворачивался вокруг себя, отталкивался левой все сильнее и сильнее, но не мог сойти с места. Правая пятка уже высверлила в мягкой податливой земле глубокую ямку, но нога не могла сделать шаг вперед.
Солнце... Оно кружилось вокруг него и с каждым оборотом било в глаза все резче и резче, Попов почувствовал, что голова, как жадная губка, наполняется кровью, разбухает и вот-вот лопнет, первые темные капли упали из носа на рубашку...
В этот момент он услышал громкий щелчок, кровь отхлынула, и он снова двинулся вперед. Словно программа в голове дала короткий сбой, а потом все вернулось в норму.
Он опять шел в Бронцы. Он не мог видеть себя со стороны. Лицо его перекосило, как это бывает при нервном тике, и левое глазное яблоко, выдавленное из глазницы, болталось на желтом жгуте зрительного нерва.
Он только почувствовал, что изображение стало двоиться. Одна картинка, изображавшая дорогу, уходящую круто вверх, плыла и накладывалась на другую картинку: ноги в грязных ботинках, выбивающие из этой же самой дороги желтую пыль.
Картинки существовали независимо друг от друга, и он никак не мог их совместить. Тогда он попробовал прищуриться, будто прицеливался, но левые веки нащупали пустоту. Он по-прежнему видел свои ботинки.
Попов закрыл правый глаз, но тут же оступился и чуть не упал. Левое глазное яблоко, покачиваясь в такт шагам, билось о щеку и посылало в мозг неверную, дрожащую картинку. Пыль стала постепенно оседать на роговице, и от этого изображение становилось все более и более мутным, как на экране телевизора с неисправным кинескопом.
Шаги его стали неуверенными. Но он не мог замедлять движения, там, впереди, в Бронцах, его ждала ЗАДАЧА.
И он продолжал идти, поминутно оступаясь и выписывая размашистую синусоиду – от одной обочины до другой.
* * *Одиннадцать часов двадцать четыре минуты. Деревня Юркино.
Они шли уже полчаса, и Николай Рудницкий потерял направление.
Эта боль, блестящая и скользкая... Она бултыхалась в его голове, как игривый морской лев – в бассейне. Она билась в черепе, словно нащупывала слабое место, искала точку, куда следует приложить все усилия, чтобы найти наконец выход из костяной коробки.
Николай шел, спотыкаясь, полуприкрыв глаза. Если бы не сын, крепко державший отца за руку, он бы давно упал в, этот густой бурьян, через который они пробирались, и...
И что? Он понимал, что даже если упадет, боль не отпустит. Она не станет меньше ни на гран, она так и будет продолжать свое дело. Свое гибельное черное дело.
И еще... И еще он чувствовал, как все кругом мрачно, тоскливо и безысходно. Зачем куда-то идти? И – куда?
Сначала, когда они вышли из дома через заднее крыльцо, Николай решил, что Ваня ведет его в Бронцы, ближайшую к Юркину деревню. Но Ваня потащил его в лес. А разве есть такой лес, в котором можно было бы укрыться от злобного зверя, пожирающего твои мозги?
Нет. Такого леса нет.
– Нет, – прохрипел Николай.
Ваня остановился и посмотрел на отца с изумлением.
– Адо... ити... уда! – Короткопалая рука показала вперед, точно и уверенно, как стрелка компаса, которая даже в темноте всегда указывает на север.
– Я не могу... Я должен... отдохнуть...
Николай тяжело опустился на траву. Здесь, в лесу, она была зеленой и сочной, не то что на поле позади их дома – там беспощадное солнце за две недели жары высушило ее до состояния сена. Достаточно было просто поднести зажженную спичку, и все поле вспыхнуло бы, как...
«Как мои мозги...»
– А...а... – Сын сел на колени перед ним. Крепко прижал голову к груди.
Это повторялось уже в который раз. «Безмозглый целитель пытается вылечить головную боль. Он даже не понимает, что это такое, потому что в его квадратном котелке нечему варить...»
Николай оцепенел. Что-то поразило его. Сначала он даже не понял что. Затем медленно пришло понимание. Злоба! Злоба, с которой он это подумал. А что он подумал?
Он попытался вспомнить мысль, промелькнувшую в голове. Чужую, нехорошую мысль.
«Это все – от боли. Меня немного клинит. Я бы никогда...»
Он чувствовал, что постепенно теряет способность СВЯЗНО думать. Кто-то обрывал его мысли на полпути, отсекая их окончания. Кто-то пожирал его мысли.
Это было страшное ощущение. Зверь, мечущийся в голове, острыми клыками рвал все без разбору. Этот зверь был очень быстрый и увертливый. Размером с большую крысу, покрытый короткой черной шерстью, с желтыми клыками, загнутыми, как рыболовные крючки, и длинным голым хвостом. Он прогрызал ходы в мозгах, извивался, как змея, и бил безволосым суставчатым хвостом.
