Пороги - Ирина Грекова

— Пишу опровержения по пунктам. Панфилов уже нервничает: обвинения, как видишь, касаются и его. Требует у меня документально обоснованных ответов. Я последнее время только и делаю, что пишу ответы и их документально обосновываю. Работенка не из легких. Готова ты прочитать еще одно письмо?

— А что? Оно похоже на эти?

— Не совсем. Во-первых, оно отправлено в комиссию народного контроля. Во-вторых, напечатано не на «Наири», а на обыкновенной пишущей машинке. В-третьих, оно подписано.

— Кем же?

— Только не волнуйся. Дятловой.

— Хо-хо! Меня душит смех. Надеюсь, ты понимаешь, что я не писала?

— Спрашиваешь! Выпей воды.

— Сам пей. Тут уже не пилотка, тут бомбой пахнет. Тут я спокойна.

— Будешь читать?

— Не стоит. Перескажи конспективно.

— Конспективно так: она (якобы ты) жалуется, что Фабрицкий, пользуясь своим служебным положением, вынудил ее написать диссертацию его сыну. Что этот сын — бездарный мальчишка и не написал сам ни одной строчки. Что он унаследовал от отца не только бездарность, но и неразборчивость в личной жизни. Кончает просьбой обуздать зарвавшихся Фабрицких — отца и сына.

— И святого духа, — механически добавила Дятлова.

— Можешь шутить? Молодчина.

— Как раз тут-то и могу. Ясно, что мне делать: написать самой в комиссию народного контроля, опровергнуть этот бред, заверить подпись — и дело с концом.

— Ты меня удивляешь, Нюша. С твоей эмоциональностью... А я-то ожидал, что именно это письмо тебя огорчит особенно.

— Вот и ошибся, — сказала Анна Кирилловна, со вкусом закуривая. — Я непредсказуема. «Как беззаконная комета в кругу расчисленном светил».

26. Официальные беседы

Весна уже была в полном разгаре, неожиданно ранняя — каприз ленинградской погоды, которая редко-редко, может быть раз в году, позволяет себе быть любезной. Было тепло, почти жарко; молодые блестящие листочки, торопясь, одели деревья; курчавились сережки в желтоватой пыльце.

Александр Маркович Фабрицкий с семи до девяти утра играл в теннис, обыграл двух партнеров, из которых каждый был минимум в два раза моложе его, принял душ, расчесал перед зеркалом редковатые темные кудри (лысины, к счастью, еще не было) и, довольный собой, выехал в институт на Голубом Пегасе. Хорошее его настроение объяснялось не только удачной игрой, веселым скрипом гравия под подошвами, удалым полетом мяча, но и тем, что вчера наконец-то назначили срок Гошиной защиты.

Институт, весь в зеленой пене молодой листвы, с ярко-желтым песком во дворе и свежепокрашенными голубыми скамейками, выглядел непривычно нарядным. Обласкав улыбкой пожилую вахтершу, Фабрицкий, как всегда, через две ступеньки, взбежал на второй этаж.

— Александр Маркович, — сказала ему новая девушка Таня, — вас еще вчера просили срочно позвонить по этому номеру, а я забыла. Простите, пожалуйста...

Таня была такая же неисполнительная, как ее предшественница Лора, но не обладала ее отрешенным спокойствием: каждый взрыв бестолковости сопровождался у нее взрывом отчаяния, порой доходившим до слез. Зная это, Фабрицкий спешно ответил: «Ничего-ничего», — и набрал номер.

— Здравствуйте. Беспокоит Фабрицкий. Да-да, мне передали. Сейчас? Хорошо, выезжаю.

Веселое, победительное лицо Александра Марковича погасло, обтянулось, стало бледно-желтым. Забыв попрощаться, он вышел.

— Что-то случилось, — заметила Магда.

— Что там могло случиться? — отозвался Коринец. — Сыночек Гоша в третий раз женится? Пора бы и привыкнуть.

— Глупости! — одернула его Магда. — Случилось что-то серьезное. Он вообще последнее время сам не свой. Что-то его мучает.

— Мучает его детолюбие, — сказал Коринец. — Жертва отцовской любви.

Сидевший в углу Нешатов поднял голову, посмотрел на всех широко расставленными глазами и опять углубился в журнал. В его пристальном взгляде было что-то совиное, от этого взгляда всем стало не по себе, разговор притормозился.

— Кстати, — спросил Коринец, ни к кому в отдельности не обращаясь, — как там с Гошиной диссертацией?

— Готова, — ответил Малых. — Анна Кирилловна говорит, все в порядке. Даже публикации выйдут к сроку.

— Держу пари, он ее защитит раньше, чем я свою. Вот что значит протекция. Отец со связями. Заботливый руководитель...

— Опять руководитель! — сверкнула глазами Магда. — Игорь Константинович прав: умственно полноценному аспиранту руководитель не нужен.

— Значит, я умственно неполноценный, — огрызнулся Коринец.

— И я тоже, — поддержал его Толбин.

— Мне нужен руководитель, — сказал Малых, — чтобы было по кому равняться. Зная, что никогда не сравняешься.

Снова Нешатов поднял глаза, и опять всем стало не по себе. Словно почувствовав это, он встал и вышел.

— Как гора с плеч, — заметил Коринец. — Великий немой.

— Что ты к нему придираешься? — вскинулся Малых. — Человек неразговорчив. Может быть, он вынашивает идею.

— Ни черта он не вынашивает. Какой-то нахально несчастный.

— Илья, ты несправедлив, — сказала Магда. — Что он тебе сделал?

— Ничего. Просто у него такой взгляд, что сразу чувствуешь себя виноватым.

— Если ты не виноват, никакой взгляд не заставит тебя это чувствовать.

— Мало ли что мы тут говорим между собой? А он запоминает...

— Уж не хочешь ли ты сказать: доносит? — рявкнул Малых.

— То, что я хочу сказать, я обычно и говорю. Так о чем шла у нас речь? О руководителях. Тут есть две школы: интенсивная и экстенсивная. Наш Александр Маркович — представитель экстенсивной школы. Руководит сразу многими и никем в отдельности. А вот Анна Кирилловна — представительница интенсивной школы. Носится со своим Гошей, как наседка с больным цыпленком. Это две крайности, но из них я бы предпочел вторую.

— Стыдно! — сказала Магда. — Неужели тебе нужно, чтобы за тебя проверяли все преобразования? Чтобы возвести а плюс бе в квадрат или перемножить две матрицы, не нужен научный руководитель.

— Научный руководитель нужен, чтобы предложить тебе диссертабельную тему, — сказал Толбин.

— И чтобы, когда диссертация готова, подыскать совет, — прибавил Коринец. — Как теперь говорят, пробить защиту.

— А у меня вообще не было научного руководителя, — сказала Магда, — и защиту я пробивала сама.

— Так когда это было? — спросил Коринец.

— Не так уж давно это было, — рассердилась Магда, — и не так уж я старше тебя!

— О женщины, — сказал Малых, — обо всем могут говорить спокойно, кроме своего возраста. Я думал, что хоть ты-то выше этого.

— А я и выше.

Разговор расплескался по мелочам.

Часа через два вернувшийся в институт Фабрицкий, не заходя в «общую», позвонил из проходной секретарю парткома Яшину:

— Владимир Николаевич, это Фабрицкий. Можете вы меня сейчас принять?

— Пожалуйста, я вас жду.

Фабрицкий снова, шагая через две ступени, веселыми ногами побежал наверх. Все-таки, что бы ни случилось, физическая радость ощущения своего послушного, тренированного тела оставалась при нем.

В «предбаннике» Яшина ждало, томясь, несколько человек. У всех был такой вид, будто они пришли по жилищному вопросу (вообще больному для института). Секретарша немедленно, не в очередь, впустила Фабрицкого. Очередь, как полагается, возроптала, но Александр Маркович был уже в кабинете.

Секретарь парткома, бледный блондин с внимательными глазами, любезно встал навстречу Фабрицкому, обменялся с ним рукопожатием, предложил сесть.

— Знаете, где я сейчас был? — спросил Александр Маркович.

— Догадываюсь.

— Оказывается, наш общий друг настрочил новое произведение.

— Я в курсе, — сказал Яшин, не улыбаясь в ответ на улыбку Фабрицкого. Его светлые волосы лежали гладко, волосок к волоску; белые зубы, один к одному, выказывались при разговоре ровно настолько, насколько нужно, чтобы пропустить наружу слово. Он был олицетворением сдержанной доброжелательности.

— Значит, вы знаете, — выразительно сказал Фабрицкий, — что я заплатил секретарю бруновского совета за прием к защите диссертации моего сына две тысячи триста рублей?

— Все знаю.

— И что я не только даю, но и беру взятки? И что у меня такса за перевод на высшую должность в размере месячного оклада?

— Знаю и это.

— И вы об этом можете говорить спокойно?

— В моей должности обо всем надо говорить спокойно.

— А как вы относитесь к тому, что письмо подписано «член парткома»?

— Так же, как ко всему остальному, — философски. Написал объяснительную записку. Совершенно очевидно, что к парткому автор не имеет никакого отношения. К институту, безусловно, имеет. К вашему отделу — почти наверное. Это видно из того, что все свои общие положения о порочности руководства он иллюстрирует на материале вашего отдела. Кстати, что там за история с переводами?

— Чистый блеф. Обычно переводы для отдела выполняет в общем порядке институтское бюро переводов, но оно перегружено, приходится долго ждать. Я привлек к этим переводам младшего научного сотрудника Нешатова, хорошо владеющего английским. Его переводы не нужно редактировать, а те, что делаются в бюро, нужно. Считаю, что поступил правильно. Никакими деньгами для их оплаты мы не располагаем, так что обвинение, будто я эти деньги присваиваю, не только лживо, но и абсурдно. Написать объяснительную недолго, я уже так в этом деле насобачился, что написал ее за полчаса. Гораздо больше времени требует сбор оправдательной документации. Но и в этом я постепенно приобретаю опыт. Например, на обвинение, будто я приписываю себя в качестве соавтора к любой публикации каждого своего сотрудника, отвечаю полным заверенным списком их публикаций, ни в одной из которых я не соавтор. Такие стандартные справки я заготовил про запас в большом количестве, но никогда не знаешь, что еще придет в голову нашему общему другу. Не хватает времени на сущий пустяк — на научную работу.