Экзотики - Евгений Салиас

— Мнѣ это говоритъ что-то. Сердце говоритъ. Я испугалась, когда вы объявили… Но теперь я спокойна, спокойнѣе…

Графиня повѣрила не столько словамъ, сколько голосу баронессы. Ей стало легче. И въ то же мгновеніе слезы полились ручьемъ по ея красивому лицу.

Она двинулась вдругъ въ баронессѣ, обняла ее и поцѣловала.

Та отвѣчала на поцѣлуй, и лицо ея стало темнѣе…

Казалось, что поцѣлуй графини былъ ей не по-сердцу.

Женщины перешли въ гостиную, гдѣ былъ накрытъ завтракъ, и уже тамъ сидѣла, въ ожиданіи матери и гостьи, сумрачная и насупившаяся Кисъ-Кисъ… Она была не въ духѣ и дулась за то, что долго ждала.

Однако, едва только она завидѣла мать и графиню, какъ догадалась по ихъ лицамъ, что есть что-то новое, очень серьезное.

«Но что такое»? — думалось ей. И ломая себѣ голову, она все-таки не могла догадаться. Когда сѣли за столъ, она пристально присмотрѣлась снова въ обѣимъ и не вытерпѣла.

— Мама, отчего вы отъ меня скрываете?.. Вѣдь я вижу. На васъ лица нѣтъ. Что такое?

Баронесса объяснила въ двухъ словахъ.

— Наконецъ-то! — вырвалось у Кисъ-Бисъ. — Пора было. Тянули дѣло безъ конца. Давно бы ужъ все могло быть кончено и забыто.

Графиня съ ненавистью поглядѣла на дѣвушку-подростка, на «скороспѣлку», какъ она ее звала.

— Я ничего не сказала… — отозвалась Кисъ-Кисъ, понявшаятвзглядъ. — Я не желаю худого ни графу, ни Френчу… Надо надѣяться, что ничего худого и не будетъ… Одна комедія — pour же rendre intéressant.

— Не говори такъ! — глухо замѣтила баронесса и, поднявшись, прошла въ гостиную за флакончикомъ со спиртомъ.

— У васъ сердца нѣтъ! — рѣзко сказала Кора.

— Сердце?.. Ба!.. Сердце не должно быть бульваромъ, — мѣстомъ, отведеннымъ pour les flaneurs. Мое сердце есть и будетъ кельей, обиталищемъ одного человѣка, если я встрѣчу въ жизни такого… Но я вижу уже теперь, что это мудрено, даже невозможно… Поэтому, пускай оно будетъ лучше пустымъ и свободнымъ, нежели — un Heu de réunion.

— У кого доброе сердце, тотъ разсуждать такъ не станетъ, — отвѣтила графиня.

— Да. По-вашему — вотъ что доброе сердце…

И Кисъ-Кисъ подала графинѣ коробку съ сардинами.

— Я бы не желала имѣть такую дочь, какъ вы… потому что… — сказала Кора раздражительно и не договорила.

— А я бы тоже не желала ни за что имѣть такую мать, какъ вы, потому что…

— Почему?

— Скажите вы прежде — почему.

— Потому, что вы — заблудившаяся овечка. Не можете осилить того, что раньше времени узнали. Vous êtes sous le poids de votre précocité.

— Ба-ба-ба! Précocité! Précoce! Prématurée!.. — Я это слышу всякій день. И только дивлюсь несообразительности людей. Я — то же, что всѣ мы, дѣвочки или дѣвушки моихъ лѣтъ… Разница только въ томъ, какая у кого изъ насъ мать: позволяющая высказываться просто, откровенно, или заставляющая молчать, если не лгать и притворяться… Поэтому вотъ я бы и не желала имѣть такую мать, какъ вы, графиня… Вы бы заставили меня комедіантствовать отъ зари до зари. И я бы васъ возненавидѣла. А мою мать я люблю за то, что она даетъ мнѣ полную свободу. Ты слышишь! — прибавила она, обращаясь въ вернувшейся за столъ баронессѣ:- Je t'adore!..

— Вы и мать не любите! — усмѣхнулась Кора. — Это не любовь.

— Извините… Можетъ быть, не по-вашему. Люблю по-своему. Какъ могу и умѣю… — вдругъ обидчиво выговорила Кисъ-Кисъ.

— Вы умѣете только ластиться… Именно — «кошечка».

— Всякій любитъ на свой ладъ! Иныя могутъ съ аппетитомъ кушать, или гулять, или спорить, въ тѣ самыя минуты, когда яко-бы, дорогое для нихъ существо на волосокъ отъ смерти.

Кора бросила салфетку и вскочила изъ-за стола.

— Кисъ-Кисъ! — воскликнула баронесса. — Это и жестоко, и невѣжливо. — И она, вставъ, подошла къ графинѣ.

— Полноте. Пора вамъ привыкнуть къ этой болтушкѣ, которую я избаловала.

— Нѣтъ… Я ѣду. Мнѣ нехорошо… Изъ всего, что она говорила, это вотъ… это — правда. Недостаетъ только вечеромъ въ театръ ѣхать…

Баронесса стала удерживать пріятельницу, прося кончить завтракъ, но графиня надула шляпку и нервно, поспѣшно простилась и вышла.

— Какъ тебѣ не стыдно, Кисъ-Кисъ! — заговорила баронесса, оставшись наединѣ съ дочерью. — Ты становишься, право, невозможной.

— Я ее не люблю, мама. Она говоритъ, я безъ сердца… А она — безъ ничего…

— Что ты хочешь сказать?

— Сама не знаю. Она мнѣ представляется куклой. Есть люди, которые съ бурей, адомъ на душѣ — невозмутимо спокойны. И чѣмъ сильнѣе эта замкнутость, тѣмъ сильнѣе боль… А есть люди, которые мечутся и кричатъ, когда буря въ ихъ сердцѣ — буря въ стаканѣ воды. Они будто рисуются и предъ людьми, и даже предъ собой… Us font parade своимъ горемъ или несчастьемъ.

— Графиня не такова. И ты знаешь, что она страстно привязана въ Загурскому.

— Покуда онъ съ ней… Покуда онъ ее не бросилъ. А если броситъ — она возьметъ другого… Pardon… третьяго.

— Какой вздоръ! Это сплетня, выдуманная, кажется, Дубовскимъ.

— Нѣтъ, мама. Я знаю навѣрное… Когда она пріѣхала во Францію и еще до знакомства съ Загурскимъ — она уже была «привязана» — pour me servir de ton mot-къ одному человѣку, котораго мы знаемъ… но котораго я не назову.

— Откуда ты можешь это знать, Кисъ-Кисъ?

— Знаю я это случайно, отъ ея брата. Только потому, что онъ идіотъ, а я «кошечка», я къ нему ластилась, покуда это не выманила.

— Зачѣмъ?

— Чтобы имѣть оружіе противъ твоей графини-куклы и комедіантки. Да… И теперь вотъ то же самое комедіантство… Не притворство полное, а занятіе, развлеченіе. Повѣрь, что теперь она не въ отчаяніи, не боится, не страдаетъ. Она себя, — какъ это докторъ Рудокоповъ говоритъ часто, — она себя… «заводитъ», кажется.

— Взвинчиваетъ…

— Да, да… Повѣрь мнѣ, что даже ты, изъ дружбы къ графу, больше безпокоишься о судьбѣ его, чѣмъ она… — И Кисъ-Кисъ странно заглянула матери въ глаза. Баронесса мгновенно потупилась и стала что-то искать на столѣ.

Наступило молчаніе.

— Мама! — вдругъ заговорила Кисъ-Кисъ. — Говорятъ, что у насъ, женщинъ, пылкая любовь, если не всегда, то зачастую, переходитъ въ дружбу или въ ненависть… Ненависть можетъ ли перейти въ пылкую любовь?

— Говорятъ, бываетъ. Конечно, очень рѣдко.

— А дружба?

— Что?..

Кисъ-Кисъ, вмѣсто отвѣта на вопросъ матери, опять такъ же глянула ей въ глаза. И баронесса, будто вдругъ пойманная, на этотъ разъ не потупилась… Слезы заблистали въ ея глазахъ… Кисъ-Кисъ вскочила съ мѣста, бросилась къ матери и, ставъ на колѣни, вымолвила:

— Прости меня!.. Я хотѣла знать!

Баронесса зажала ротъ платкомъ, какъ бы боясь, чтобы плачъ не перешелъ въ рыданіе. Затѣмъ она быстро встала и пошла къ себѣ; Кисъ-Кисъ хотѣла слѣдовать за ней, но мать, не отнимая платка отъ лица, подняла другую руку на дочь, какъ бы умоляя оставить ее одну.

Кисъ-Кисъ осталась одна и задумалась… Странная улыбка появилась на губахъ ея.

«Что же вы всѣ нашли въ немъ? — думала она по-французски. — Его портреты во всѣхъ модныхъ журналахъ появляются разъ въ недѣлю, а за стеклами магазиновъ портныхъ — выставляются. Отличный танцоръ, ѣздокъ, стрѣлокъ, пловецъ, циклистъ, гимнастъ — это правда. Но отъ головы до пятъ — нуль… Нѣтъ. Я не такого выберу… Увидите. Разумѣется, не въ мужья, а послѣ замужества; выйду за какого-нибудь. Да. Но надо скорѣе замужъ. Скорѣе. А подходящаго никого нѣтъ. Будь Гастингсъ — Машоновъ милліонеръ, — сейчасъ бы пошла за него. Онъ только кажетъ уменъ и хитеръ… И самъ это думаетъ о себѣ. Стало быть, еще глупѣе и слѣпѣе того, чѣмъ могъ бы быть отъ природы. Вотъ партія — д'Оканья. Да, Кисъ-Кисъ, еслибы ты была дѣйствительно настоящей „кисынькой“, ты бы эту старую крысу не упустила».

И дѣвочка глубоко и почти тяжело задумалась… Прійдя въ себя, она ахнула:

— Что же это я? Съ ума сошла!

И она быстро прошла къ себѣ и стала одѣваться, пославъ горничную сказать своей гувернанткѣ миссъ Джонсъ, чтобы она скорѣе тоже одѣвалась… Черезъ часъ, худая и желтая миссъ вмѣстѣ съ юной баронессой была уже на Итальянскомъ бульварѣ… Миссъ осталась ждать на скамейкѣ, а Кисъ-Кисъ исчезла подъ воротами дома, гдѣ была квартира Гастингса-Машонова.

Черезъ полчаса она вышла довольная и веселая, и обѣ двинулись домой.

Баронесса, которая заперлась у себя, вышла только къ обѣду, спокойная, холодная, даже суровая, но будто старше, будто постарѣвъ… Глаза были тусклѣе, а въ очертаніи рта, губъ, явилась особая складка, которая будто мѣшаетъ улыбаться… При ней улыбка всегда — гримаса.

Кисъ-Кисъ приглядѣлась къ матери и мысленно проговорила:

«Люди сами себя терзаютъ. Нельзя просто жить. Надо умѣть жить»…

XV

Въ этотъ же день графиня Нордъ-Остъ просидѣла дома одна и сама съ собой разсуждала, сама себя будто готовила въ роковому извѣстію и заранѣе утѣшала, доказывая, что ея привязанность къ Загурскому — не истинное глубокое чувство, а вспышка… Капризъ! Привычка!