Ковчег - Игорь Удачин

Занудин стремительно приблизился к столу, достал из ящика бумагу и карандаш, после чего буквально обрушился на стул и, не теряя ни одной драгоценной секунды, принялся испещрять лист каракулями, с трудом поспевая за овладевшими сознанием мыслями.

— Хм… вот ведь… — отстранившись от написанного и отложив карандаш в сторону, поразился Занудин. Погрустневший взгляд, не найдя лучшего прибежища, уперся в неживую заоконную панораму.

Занудин впал в такую рассеянность, что даже стук в дверь не вывел его из прострации. Только когда ладонь вошедшего с тактичной осторожностью похлопала сзади по плечу, Занудин крупно вздрогнул, откашлялся и машинально поправил воротник рубашки вокруг шеи.

— Ах, это вы, Поэт… — вздохнул Занудин, полуобернувшись. Во вздохе его послышалась противоречивость досады и облегчения.

— Я вас напугал? Вы заснули сидя?

— Нет. Просто задумался.

— Понимаю, понимаю. Просто задумались, — Поэт вычурно улыбнулся. — За ужином вы тоже показались мне каким-то странным… э-э, задумчивым. Вот и зашел поинтересоваться, все ли в порядке.

— Разумеется, все в порядке.

— Рад за вас.

— Вы что-то хотели? Время позднее…

— Абсолютно ничего, — запустив руки в карманы брюк, Поэт небрежно переминался с носков на пятки. — А что это, позвольте, такое?.. Ваш почерк, не ошибаюсь? Аляповатый, шибко нервозный. Но это, знаете, говорит о творческом начале, заложенном в вас. Да, да, да. Постойте. Уж не стихи ли это?

— Стихи, должно быть… — буркнул Занудин. — Сам не знаю, что на меня нашло.

— Прочтите же! — взвизгнул Поэт, взмахнув руками так широко и энергично, словно собирался не меньше чем оторваться от пола и взлететь. В следующую секунду он уже с комфортом устроился в кресле. — Читайте же, читайте, дружище! Читайте!

Занудин нерешительно взял листок в руки и без выражения прочел:

И тайны мертвая петляЕще не завилась кругами.Еще горящая земляНе провалилась под ногами.Еще не время объяснитьОсобый смысл земных желаний.И ускользает еще нитьЗабытых предсуществований…Ключи не к тем еще дверямОбманутый находит разум,Потусторонним голосамНе доверявшийся ни разу.Еще терпим текущий миг.Слабы душевные волненья.Еще в утробе дремлет крикГрядущих перевоплощений…

Занудин выдвинул ящик стола, убрал листок со стихотворением. Туда же ребром ладони смахнул карандаш.

— Я стихов никогда не писал. Даже в юности — в пору, когда, считается, пишут все, — пожал плечами Занудин.

Поэт наигранно расхохотался, после чего закурил и довольно долго пребывал в гнетущем молчании.

— Нет, в общем-то неплохо! — выпалил он наконец. — Весьма неплохо! Но тут дело в следующем: два поэта для «Ковчега» — это уже перебор… Вам так разве не кажется? Или-и… — Поэт вздрогнул всем телом и пытливо прищурился, — вы все это исподтишка затеяли?!

Занудин поперхнулся.

— Ай-яй-яй, Занудин, — Поэт драматично покачал головой, лицо его покрылось лиловыми пятнами, — не ожидал, не ожидал. Ну и Ф-Ф-Фарисей же вы… да-а, неподражаемо… А ведь я тот самый, напомню, первый, а может, и единственный, встретивший вас здесь с открытым сердцем! Здравствуйте, дружище, сказал я вам… Скромный поэт, говорил я, к вашим услугам… А вы-ы… Выходит, нож в спину всадите — глазом не моргнете.

— Какой нож?.. В какую спину?..

— В мою! В мою! — сорвался на отчаянный вопль Поэт, театрально закрывая лицо рукою. — В мою…

— Вы сами просили меня прочесть. Я ни на что не претендую. Не знаю даже, как у меня написались эти стихи! В чем вы меня обвиняете? Если на то пошло — это же для себя, для души… Хотите — я не стану их никому показывать. Впрочем, я и до этого не собирался…

Поэт быстро отнял руку от лица и надменно поглядел поверх головы Занудина — умышленно не желая пересекаться с ним взглядом.

— Ладно, черт с вами. Порвите сейчас же эту галиматью, раз вы сами все поняли, и забудем сей инцидент.

— Галиматью? — слегка опешил Занудин. — Вы же сами ровно минуту назад говорили, что стихи неплохие…

— Рвите же, рвите! — в раздражительном нетерпении замахал руками Поэт.

Занудин снова достал из ящика злополучный листок. С недоумением и досадной покорностью разорвал его на кусочки.

— Вот и превосходно. Будем считать, что никакой подлости с вашей стороны вовсе и не было…

— А никакой подлости и не б…

— Вы мне рта открыть не даете, что же это такое! — возмутился Поэт. — Послушайте лучше меня, любезный. Все сложилось как нельзя лучше. Вы благодарны должны быть за то, что я посетил вас в эту по часам позднюю, но коварную минуту. Счастливые стихов не пишут! Разве вы этого не знали?

Занудин, поджав губы, помотал головой.

— Странная вещь, что именно в «Ковчеге», как вы сами утверждаете, на вас впервые в жизни нашло поэтическое озарение. Дурной знак, конечно… но не смертельный, я полагаю. И все-таки поразмышляйте над моими словами на досуге. В вашей душе кроется интереснейший конфликт, достойный разбирательства.

— Но вы же пишите стихи, — без обиняков заметил Занудин.

— Определенно. Пишу.

— Вы, выходит, несчастный человек?

Поэт немигающим взглядом уставился на Занудина и вдруг, повалившись на колени, заключил его ноги в свои судорожные объятия. Дальше — хуже. Ударяясь головой об пол, Поэт горько разрыдался.

— О, если б вы знали, Занудин, как я несчастен! Как я беспредельно, всеобъемлюще, тотально несча-а-а-астен!.. О боже, едрить-переедрить — я нес-час-тен… Ы-ы-ы-ы! И вы… вы увидели это во мне… распознали…

— Встаньте, встаньте, будет вам, — ухватив сверху за шею, попытался оторвать Поэта от своих ног Занудин. — Пусти-ите, говорю!

Только навалившись коленом на хилое Поэтовское плечо и придавив сумасброда к полу, Занудину удалось освободиться.

— Вы совершенно не держите себя в руках! — Занудин нервно закурил.

Поэт поднялся на ноги и сладко потянулся, словно воспрянул ото сна. Его лицо не выражало абсолютно никакой неловкости за произошедшее.

— Вопрос-то, милый мой Занудин, иного порядка: зачем распыляться? — как ни в чем не бывало продолжил разглагольствовать Поэт. — Сделайте уж милость, предоставьте стихи писать мне. Музыкант, вон, пускай хоть обпоется и обпляшется, Женщина хвостом вертит, Виртуал по клавишам стучит — и так далее. А вы подыщите себе дело нетронутое.

Занудин мелкими нервозными тычками затушил сигарету в пепельнице.

— Ах вот, к чему вы… Смешно! Но не переживайте. И разговор, который состоялся у меня с Виртуалом, возобновлять смысла не вижу.

— Я не понимаю, о чем вы.

— Не вы первый упрекаете меня в лености, в бездействии. Вот о чем.

— О, я вас ни в чем не упрекаю, друг мой.

Занудин вымученно усмехнулся.

— А что же тогда? Вы испугались, что я, вооружившись своим стихом-недоразумением, стану открытием литературных вечеров в «Ковчеге»?

— Просто это не ваше, — смутившись, со всей серьезностью ответил Поэт.

Занудин снова чему-то усмехнулся. Взгляд сделался мягким, масленым, словно мысль ненароком набрела на недурственную идею. «Раз все равно некуда себя деть…» — подумал он и продолжил в голос:

— Может, выпьем для крепкого сна?

— Не посмею отказаться, — вытянув шею и потирая свои маленькие ладошки, отозвался Поэт на неожиданное предложение Занудина.

— Компиляторы, — изрядно захмелев, продолжал рассказывать Поэт, — все мы тут, милый мой Занудин, компиляторы…

— Но… что это значит? — Занудин испытывал волнение и все-таки старался не выдать себя. Ему по-прежнему не верилось, что Поэт даже в подпоенном состоянии решится на такой прямой разговор.

— Что ж, постараюсь объяснить, — Поэт прочистил горло и поправил на носу очки. — В разное время, в разных местах на Земле рождались гении. То, что они оставляли после себя, было изысканно, колоритно, мощно. Многие наталкивались на идеи, от которых лихорадило мир. Делая его, примитивно выражаясь, и лучше и хуже, и таким и сяким-разэдаким — не ради мифического благоденствия или приближения апокалипсиса, а ради личных представлений об этом мире, потребности выбора и его воплощения, утверждения непреложных общекосмических истин. Однако никому не дано успеть при жизни все, на что он способен. И все те гении, о которых мы знаем, всегда сходили с финишной прямой на пике главной недосказанности. Никому поодиночке так и не удалось придумать и сконструировать Мир Совершенный. Искания были однонаправлены, а отпущенные сроки коротки. Все знания, пришедшие с жизнью из космоса, все равно возвращаются, обогатившись, Туда. Ничего не оставляя кузнице, в которой они ковались — то есть земному миру, обители нас, людей… Мы — это союз плоти и духа. Но дух лицемерен! Пока он связан с телом, пока он и плоть есть целое, есть человек, микрокосм макрокосма — дух жаждет свершений, жаждет триумфа во имя этого союза. Но стоит духу освободиться от плоти — все обеты и стремления предаются забвению, узы в одночасье рвутся. Наступает праздность — состояние, вопреки земным представлениям, больше присущее Тому миру, нежели нашему, физическому. Увы… торжество человека, союза духа и материи, все время откладывается, откладывается, откладывается. До последних пор, по крайней мере, было так… Занудин, вы следите за стержнем моего повествования?