Лагерный волк - Владимир Колычев

Глава семнадцатая

1

«Тык-дык, тык-дык...» – стучат колеса. Аккомпанемент гнусной песне «Именем Российской Федерации...» ...Девять лет как с куста. Не поскупился судья – отмерил полную чашу. Разбой и убийство. Серьезные статьи. И даже немного обидно, что суд назначил общий режим содержания. А ведь можно было влететь и на строгий. А там тюремные камеры и никаких послаблений. Зато беспредела, говорят, меньше...

«Тык-дык, тык-дык...» – стучат колеса. Аккомпанемент к известной блатной песне «Мой номер двести сорок пять». «Не за границу, не в Рим, не в Ниццу наш уезжает эшелон. Охране строгой плохо спится, и чуть качается вагон...»

Но песня звучит лишь в изможденной душе. Озвучить ее никто не пытается. Не до того... Вагонзак забит до отказа. Шутка ли, только в одном «купе» двадцать шесть человек при норме восемнадцать. Конвоиры постарались. Овчарками народ сгоняли в вагон, прикладами вбивали, сапогами утрамбовывали... «Пятьсот веселый» ехал не спеша. По степным просторам. Под жарким июльским солнцем. Духота в «купе» неимоверная. Людям приходится жаться друг к другу, как килькам в томатном соусе. Только соус вовсе не томатный. Вонючий соус, смрадный.

Ролан пребывал в анабиозе. Искусственно довел себя до такого состояния, чтобы не трепать нервы и сохранять силы. Не ел и не пил. Да и нормальной еды-то не было. Пересоленное сало непонятно какого происхождения. Уж не из обмороженных ли туш мамонтов? Вода тухлая. И нужно криком изойтись, чтобы конвоир соизволил подать кружку из общего бака. И эта кружка вырывается из рук. Так шакалы вырывают друг у друга кусок мяса... Уж лучше вообще не пить. И не есть. Тогда и в сортир не захочешь. А с этим вообще проблема. Солдатам-«вэвэшникам» тоже жарко. Лень им ластами шевелить. А в сортир зэка под конвоем нужно выводить. Хорошо, если отлупят страдальца, прежде чем позволят справить нужду. Хоть и больно, зато не в штаны... А некоторые не выдерживали. Потому и невозможно было дышать...

Поезд остановился.

– Неужели все? – простонал кто-то.

– Кому все, а кому еще пилить и пилить, – каторжным вздохом отозвался кто-то другой.

– Везет кому-то...

Повезло Ролану. Если это не случайная остановка, то, возможно, скоро начнется выгрузка... До его зоны всего трое суток пути. По этапным меркам сущий пустяк. Без пересадок и пересылок... Зона в соседней области. Всего-то триста с гаком километров пути. На машине за пять-шесть часов весь путь проделать можно. А тут целых трое суток. Форменное издевательство. Но менты тем и славятся...

Ждать пришлось долго. Часа три. Конвойные не спешили. Видимо, кого-то дожидались. А может, намеренно тянули волыну. Им-то куда торопиться? У них принцип – солдат спит, а служба идет... У зэка, в общем-то, такая же формула жизни, вернее, существования. Но стоящий вагон удобная мишень для палящих лучей солнца. Задыхается народ. Да и Ролану жуть как тошно. Вышел он уже из своего анабиоза. Активизировался. Скоро, скоро на свежий воздух...

Наконец в коридоре появляется начальник конвоя. Прапорщик с красной папкой на согнутой в локте руке. И с такой же красной мордой. Несколько раз зевнул, пока солдат открывал дверь первого купе. Наконец раздается для кого-то спасительное:

– Орлов...

– Я!

– С вещами... Веселовский!

– Я!!!

Не слышно развязных «здеся», «тута». Как будто за неправильный отклик зэка могли отправить по этапу дальше. Нет, конечно. Но страшная мысль все же мелькает в голове.

Наконец-то очередь дошла до Ролана:

– Тихонов.

– Я!

Ролан как подстреленный вылетел из своего отсека, на полусогнутых проскочил мимо красномордого прапорщика. Выпрыгнул из вагона на щебеночную насыпь – под дула автоматов и собачьи клыки. Но свежий воздух и кратковременная иллюзия свободы напрочь заслоняют всякий страх. Да бояться-то нечего. Не рыпайся, садись на корточки, и ничего с тобой не случится. Пусть рычат овчарки, пусть скалятся автоматчики, а ты наслаждайся воздухом пусть и относительной свободы...

В общей сложности из вагона выгрузили человек пятнадцать. Под лай собак загрузили в автозак. В фургоне жарко и душно, как в бане. Зато относительно просторно. К тому же Ролан продрался в отсек, из которого можно было любоваться придорожными пейзажами через зарешеченное окошко. Не успел он занять козырное место, как его попытался оттереть в сторону мордастый тяжеловес в спортивном прикиде. Но Ролан крепко ухватился за решетку и тем самым удержался на своем месте.

– Ты че, паря, не врубаешь, да? Подвинься! – потребовал бугай и клацнул зубами похлеще всякой овчарки.

Ролан впился в него взглядом, насыщенным уверенностью в своих силах.

– Мужик, ты не прав, – покачал он головой.

– Кто мужик? – взвился здоровяк.

Не понимает человек. На грубость нарывается. Ролан уже готов был преподать ему урок. Но вмешались конвоиры:

– Эй, там! Еще одно слово – «черемуху» нюхать будете!

Угрозы подействовали. Амбал успокоился. А Ролану и вовсе быковать не хотелось. Не то настроение. Да и козырное место за ним осталось.

– Ладно, еще разберемся, – едва слышно, сквозь зубы процедил громила и затих.

Через полчаса машина въезжала в ворота лагерного шлюза. Переход в мир иной состоялся...

2

Помещение карантинного отделения больше напоминало армейскую казарму, нежели тюремную камеру. Обычные окна, не заложенные кирпичом, даже со шторками на самом верху, дощатый пол, шконки, тумбочки. С табуретками напряг. Умывальник и сортир в здании – чисто армейский вариант. Даже класс есть, где осужденным должны были объяснять порядок и условия отбывания наказания, права и обязанности...

Новый этап, в котором прибыл на зону Ролан, уже прошел шмон, медосмотр, санитарную обработку с последующей заменой гражданской одежды на зоновскую «ветошь». Ролан тоже «вбился в робу». И уже третьи сутки вместе со всеми содержался в карантинном отделении. По правилам внутреннего распорядка колонии карантин должен был длиться до пятнадцати суток. Но вряд ли новичков будут держать здесь так долго. Суток пять-шесть в «мягком маринаде», и на распределение.

А пока лафа. Занятия проводятся чисто для галочки, работы только по уборке помещения и карантинного дворика. Под это дело с ходу подписали трех явных чушков, которых можно было вычислить в толпе даже неопытным глазом. Без долгих разговоров их определили в шныри и обрекли на «пожизненное» рабство. Ролан под эту категорию никак не подходил, поэтому его и не напрягали. Лежи себе на шконке, если нет начальства поблизости, считай мух под потолком, можно и на свежем воздухе в курилке под ярким солнцем пожариться.

Но не все так просто. Смотрящего в карантинном блоке не было. Вернее, не должно было быть, поскольку никто эту должность здесь не устанавливал. Зато имелись желающие править бал. И первым на роль центрового претендовал Паша Базар. Тот самый тяжеловес, с которым Ролан схлестнулся в автозаке.

Ролана он не трогал, хотя и обещал с ним разобраться. Зато без зазрения совести чморил безответных овец. Собрал вокруг себя кучку балбесов беспредельной ориентации и, что называется, крутил варганку.

Днем Паша не особо выделывался. Гонял шнырей, присматривался к людям. А ночью начинал вставлять фитиля неугодным. Сегодня на очереди был белобрысый паренек с печальными глазами. Лет двадцати, невысокого роста, худенький. Держался он независимо, ни перед кем не заискивал, ни у кого ничего не просил. В общем, вел себя достойно. И вся его вина заключалась в том, что не угадывалось в нем той силы духа, которая отваживала от сильных людей таких беспредельщиков, как Паша.

– Ромчик, а ну дергай сюда! – позвал его Базар.

Паренек молча поднялся со своей шконки и направился на заклание. Глаза стали еще печальней. Но была еще в них надежда, что удастся отмазаться. Ведь не опустили же его в тюрьме. Не стал он ни шнырем, ни парашником. Может, не встречались на его пути такие уроды, как Паша.

Ролан лежал на шконке недалеко от места событий. Видел он и беспредельщиков, и козла отпущения.

– Ну, Ромчик, че я могу тебе сказать, пацан ты в общем толковый, – издалека и с подвохом начал Базар. – Только вот грустный ты какой-то, да. Об чем грустишь, а? Жизнь тебе наша не нравится? Или, может, случилось что?

– Случилось, – повелся паренек.

– Что такое?

– Да женился я. А на следующий день забрали...

– Опля! Жена-то хоть красивая, а?

– Очень...

– Любовь, асисяй?

– Любовь...

– Жена-то хоть письма пишет? – вроде как с участием спросил Паша.

– Пишет.

– Ждет?

– Ждет.

– А заменитель ты ей оставил?

– Какой заменитель?

– Ну, в смысле мужика... Какой у тебя срок?

– Пять лет. Четыре с половиной осталось.

– Четыре года, брат, ни одна баба не выдержит. Матки-то у них не железные, ага. Живые матки. Чесать их нужно время от времени... Вот ты свою чесалку с собой забрал. А заменитель не оставил. Кто теперь твою жену чесать будет, а?..