Сочинения - Уильям Теккерей

– Первый пакет содержит ваше письмо ко мне, где вы, ручаясь за свою состоятельность, торжественно обещаете уплатить все, что вы мне должны; я приложил к нему и собственное мое письмо (ибо ожидал, что наткнусь на некоторое сопротивление с вашей стороны), где заявляю, что речь идет о моей чести и что я требую, чтобы это дело было доложено его высочеству вашему августейшему господину. Во втором пакете на имя вашего деда заключено письмо, в коем вы называете себя его наследником, а также моя просьба к нему подтвердить означенное обстоятельство. Последний пакет, адресованный его высочеству наследному принцу, – продолжал я с особенно грозной миной, содержит изумруд Густава-Адольфа, подаренный принцем принцессе, хотя вы отдали мне его в заклад как собственную фамильную драгоценность. Вы, должно быть, и в самом деле пользуетесь влиянием на принцессу, если сумели выманить у нее эту реликвию и ради того, чтобы уплатить свои карточные долги, склонили ее на шаг, от которого теперь зависит и ваша и ее жизнь.

– Негодяй! – вскричал француз вне себя от ярости и страха. – Так вы и принцессе угрожаете?

– Мосье де Маньи, – возразил я с насмешкой, – я принцессе не угрожаю: мне достаточно сказать, что вы украли изумруд.

У меня и в самом деле была такая уверенность: я догадывался, что бедная, ослепленная страстью принцесса непричастна к краже и что ее поставили перед совершившимся фактом. Историю изумруда мы узнали без больших хлопот. Когда нам понадобились деньги, – возясь с Маньи, я, естественно, запустил дела нашего банка, – дядюшка вызвался отвезти его безделки закладчику в Манн-гейм. Еврей-закладчик, как оказалось, прекрасно знал историю изумруда; он сразу же спросил, как ее высочество решилась расстаться с этой фамильной ценностью, и дядюшка весьма искусно вышел из затруднения: он сказал, что принцесса азартно играет, но ей не всегда удобно платить, таким-то образом изумруд и попал к нам. Дядюшка поступил весьма мудро, привезя изумруд обратно в С.; что же до других вещиц, заложенных нам шевалье, то они особой ценности не представляли; о них по сей день никто не справлялся – я и сейчас не знаю, точно ли они принадлежали принцессе, и лишь высказываю предположение.

Несчастный молодой человек до того перетрусил, когда я обвинил его в краже, что не догадался воспользоваться моими пистолетами, случайно лежавшими перед ним на столе, дабы разом свести счеты со своим обвинителем и собственной загубленной жизнью. Маньи уже, должно быть, понимал, сколь безрассудно и он, и злосчастная женщина, так забывшаяся ради презренного негодяя, играли с огнем, и что тайна их скоро станет общим достоянием. Однако судьбе угодно было, чтобы ужасное возмездие свершилось, и, вместо того чтобы умереть как мужчина, он трусливо пресмыкался предо мной; сломленный, потерянный, бросившись в отчаянии на диван, он разразился слезами и стал взывать ко всем угодникам, как будто их могла тронуть судьба такого ничтожества!

Итак, бояться было нечего; я позвал Замора, сказал, что сам отнесу пакеты, и запер их в секретер. Добившись своего, я поступил с моей жертвой благородно, – таков уж мой обычай, – объявил, что для большей сохранности отошлю изумруд за пределы страны, но поклялся честью, что верну его герцогине безвозмездно в тот день, когда она добьется у герцога согласия на мой союз с графиней Идой. Теперь, надеюсь, каждому ясно, какую я затеял игру; и пусть какой-нибудь непримиримый моралист обвинит меня; в непорядочности! Я отвечу ему, что в любви все дозволено и что такой бедняк, как я, ничем не должен гнушаться, чтобы преуспеть в жизни. Великих и богатых с улыбкою приглашают подняться по парадной лестнице успеха; но тот, кто беден и хочет лучшего, карабкается по стене или, не жалея кулаков и локтей, пробирается вверх по черной лестнице, или pardi [33] , проникает в любую лазейку, сколь она ни узка и грязна, лишь бы вела вверх. Беззаботный лежебока уверяет, что высокое положение не стоит того, чтобы за него бороться, и называет себя философом. А я скажу, что он малодушный трус! Ибо что может быть дороже чести?! Честь для нас превыше всего, и мы добиваемся ее любою ценой.

Я сам придумал, как для Маньи лучше поехать на обратных, причем деликатно пощадил чувства обеих сторон. Я посоветовал ему отвести графиню Иду в сторону и сказать ей: «Сударыня, хоть я и не докучал вам изъявлением своих чувств, у вас и у герцога довольно доказательств моего великого к вам уважения, и мои притязания, сколь мне известно, получили бы поддержку его высочества, вашего августейшего опекуна. Мне известно милостивое желание герцога, чтобы искательство мое было принято благосклонно; но время, по-видимому, не в силах изменить ваши чувства к другому, а я не так низок, чтобы понуждать даму вашего имени и ранга к ненавистному браку, и, мне кажется, наилучший выход в том, чтобы я, для виду, сделал вам предложение без ведома герцога; вы ответите на него так, как, к великому моему сожалению, подсказывает вам сердце, и я отрекусь от всяких притязаний, заявив, что после вашего отказа ничто, и даже воля герцога, не заставит меня возобновить мое сватовство».

Графиня Ида чуть не разрыдалась, услышав эти слова из уст мосье де Маньи; со слезами на глазах, как он мне рассказывал, она впервые пожала ему руку, благодаря за столь деликатный совет. Бедняжка и не подозревала, что француз нимало не способен на такие благородные чувства и что изящная форма, в которую он облек свой отказ от дальнейших ухаживаний, была всецело моим изобретением.

Как только он ретировался, мне надлежало выступить вперед, но, разумеется, крадучись, осторожно, чтобы не испугать мою даму, и в то же время твердо, дабы убедить ее в безнадежности ее мечтаний соединиться со своим убогим воздыхателем, младшим лейтенантом. Принцесса Оливия любезно взяла на себя эту часть задачи, она предупредила графиню Иду, что, хотя мосье де Маньи и отказался от ее руки, его высочество ее опекун намерен сам подумать о достойной для нее партии и что она должна забыть своего голодранца младшего лейтенанта. Да и в самом деле, где это видано, чтобы нищий проходимец позволил себе мечтать о такой невесте; пусть он хорошего роду, но какие еще у него заслуги?

Как только шевалье де Маньи ретировался, на его место нашлось, разумеется, множество других претендентов и среди них ваш покорнейший слуга, Баллибарри-младший. А тут, кстати, при дворе, в подражание дедовским обычаям, затеяли турнир, или так называемую «carrousel» – состязание, в котором конные рыцари бьются на копьях или поддевают кольца на всем скаку; я облачился в одежду римского воина (серебряный шлем, пышный парик, кираса золоченой кожи, с богатыми украшениями, голубой бархатный плащ и малиновые сафьяновые полусапожки); и в этом роскошном одеянии я на своем гнедом скакуне Брайене сорвал три кольца и выиграл приз, одержав победу над всей придворной знатью и дворянами соседних государств, прибывшими на праздник. Наградой победителю был золоченый лавровый венок, а даровать ее должна была дама по его выбору. Я поскакал к галерее, где позади принцессы сидела графиня Ида, и, громко выкликая ее имя, попросил, чтобы она увенчала меня лаврами, тем самым объявив себя перед всей Германией искателем ее руки. Я заметил, что лицо ее покрылось восковой бледностью, меж тем как принцесса густо покраснела; и все же графиня Ида вынуждена была возложить на мою голову венок, после чего я пришпорил коня и понесся приветствовать герцога на противоположной стороне арены, заставляя моего гнедого выделывать самые диковинные прыжки и курбеты.

Этот триумф, как легко догадаться, не способствовал моей популярности среди молодых придворных. Меня называли авантюристом, головорезом, шулером, самозванцем и надавали мне еще множество нелестных прозвищ; впрочем, я не замедлил заткнуть молодчикам рот. Остановив свой выбор на графе Шметтерлинге, самом богатом и храбром из молодых придворных, тоже, видимо, метившем на графиню Иду, я публично оскорбил его в ridotto [34] , швырнув ему карты в лицо. На следующий день я поскакал за тридцать пять миль во владение курфюрста Б., где у меня была назначена встреча с графом, и дважды пронзил его мечом, после чего поскакал назад с моим секундантом, шевалье де Маньи, и в тот же вечер явился к герцогине на вист. Маньи сначала наотрез отказался меня сопровождать, но мне нужно было, чтобы он открыто взял мою сторону. Засвидетельствовав свое почтение ее высочеству, я подошел к графине Иде, отвесил ей нарочито низкий поклон, поглядел ей прямо в глаза, отчего она залилась краской, а затем обвел окружавших ее молодых придворных пристальным взглядом, пока каждый из них, ma foi [35] , не постарался стушеваться и спрятаться за чьей-нибудь спиной. Я научил Маньи говорить, что графиня по уши в меня влюблена, и бедняге пришлось покориться и выполнить этот приказ наравне со многими другими. Несчастный молодой человек являл собой то, что французы называют une sotte figure [36] , заступаясь за меня перед всеми, расхваливая на все лады, следуя за мною неотлучно! И это он, который до моего появления был здесь законодателем мод; он, считавший, что нищий род баронов де Маньи выше династии ирландских королей, моих славных предков; сотни раз высмеивавший меня, как наемного убийцу и беглого солдата, называвший меня вульгарным ирландским выскочкой. Теперь я мстил ему за это, и месть моя не знала границ.