Мы — плотники незримого собора (сборник) - Рэй Брэдбери

И когда наши пасторы и священники возводят глаза к небесам, то же самое должны делать те, кто занимаются планированием и осуществлением войны.

Теперь и Папа Римский, и армейский генерал, и разработчик национальной идеи стоят здесь на общих позициях или, точнее, в зыбком, звездном, но общем пространстве.

Мы до конца отстаивали национальную идею, и это понятно, ведь она должна сильнее отражать этот новый образ и миролюбивый милитаризм, призванный убежденно и осознанно оберегать нас, ведя справедливую борьбу в космосе против самой сущности уничтожения. Мы – дети Божьи, которых воители в ракетах должны защищать. А мировые религии должны помочь нам вознестись ввысь из нашего питомника – Земли.

Итак, цикл запущен.

То, что сейчас является национальной идеей, превращается в международную идею. Международное приобретает планетарный масштаб, а то, что было планетарным – становится межпланетным и, наконец, пройдя по нескончаемому туннелю вечности, межзвездным.

Конечно, на этой земле проблемы расы, цвета кожи, перенаселения, болезней, голода и противоборств еще не разрешены. Они ждут своего часа. И они будут решены, но, опять-таки, с какой целью? Сейчас не рано ставить такие вопросы и приступать к поискам многообразия ответов.

Если наша цель – достижение бессмертия, если Бог пожелает, чтобы мы вечно жили в туманности «Угольный мешок» и за ее пределами, тогда наша национальная идея – действительно международная, и даже более того. Наша цель в этом мире – единая раса людей.

Итак, когда мы смотрим на небо, наш разум должен научить нас передвигаться в радиоактивной пустоте. Наша одержимость должна приучить нас к непрерывному движению. Ведь если мы споткнемся, оступимся, застопоримся, то окажемся ничуть не лучше щелочной пыли и бестолковых соленых морей, приводимых в движение лишь гравитационным притяжением безжизненных лун.

Но мы вышли из колыбели, отправились на Луну, дотянулись до Марса и дактилоскопировали его. А тем, кто твердит, глядя на снимки с телескопов, что «на Марсе пусто и нет никакой жизни», мы кричим в ответ:

– На Марсе есть жизнь, и это мы сами!

Марсиане – это мы.

Мы преподносим себе в подарок – самих себя.

Мы – больше, чем вода; мы – больше, чем земля; мы – больше, чем солнце. Мы – Жизненная Сила, сама дающая себе причину существовать.

Итак, продумайте, какой должна быть грядущая сотня лет Америки.

Итак, продумайте, каким должно быть грядущее тысячелетие человека на земле. Итак, продумайте, какими должны быть грядущие десять тысяч лет человека в космосе. Итак, продумайте, какими должны быть грядущие десять миллионов лет, миллиард лет.

Таково веление жизни.

Мы слышим.

И все как один повинуемся.

По сценарию Герберта Уэллса к фильму «Облик грядущего» в большом зеркале телескопа отцы двух астронавтов следят за огоньком летящей к Луне ракеты и один из них говорит:

– Боже мой, неужели никогда не наступит эпоха счастья? Неужели никогда не воцарится покой?

На что второй отвечает:

– Покой – для индивидуумов. Избыток покоя, к тому же раньше времени, называется смертью. Но Человечеству не дано ни покоя, ни конца и краю. Человек должен завоевывать без передышки – сперва нашу маленькую планету, ее норов и нрав, законы мышления и материи, которые сковывают его. Затем – соседние планеты и, наконец, сквозь бесконечность – звезды. И когда он завоюет все глубины космоса и постигнет все тайны времени, то все равно он останется стоять у истоков.

Он показывает на Вселенную.

– Вот эта… или та. Вся Вселенная… или ничто. Какая именно?

Двое собеседников уходят в тень. Остаются звезды. Звучит музыка.

– Какая именно? – откликается миллиард голосов.

Выбирать нам. Если наш выбор будет неправильным, мы останемся на земле и навсегда похороним себя в Стоунхендже. Если наш выбор будет правильным, мы отвернемся от могильного удушья, от заплесневения наших блестящих и бесподобных замыслов, от смерти человека-младенца и отправимся, чтобы воскреснуть среди звезд.

2001

Часть вторая

Чертежи светомузыки для мыса Канаверал.

Как это делается?

Наш величайший театр:

Мыс Кеннеди. Блок Сборки Аппарата.

Место, где величайшие актеры своей игрою могли бы поражать воображенье и властвовать над умами. И все же…

Что мы видим вокруг, кроме угловатой пантомимы, бездарных актеров и ущербных спектаклей?

Карлики и лилипуты плодятся и размножаются.

Скучные мотели двадцатилетней давности так и остались мотелями. Ближайшие приличные номера водятся лишь в часе езды, возле Диснейленда.

А Музей Космоса, что в нескольких милях от пусковых башен – это же какой-то детский лепет карапуза, который путается под ногами гигантов. Театр напоминает помесь холла для игры в бинго с деревенским тайным обществом и клубом светских львов.

Лишь недавно здесь построили шекспировский IMAX 3D кинотеатр, дабы разглагольствовать о судьбе и сулить бессмертие поставленными голосами и широкими отнюдь не гамлетовскими жестами. Здесь, вопреки наказам принца Датского, лицедеи «пилят воздух» и «завывают».

Настоящий же Музей авиации и космонавтики находится за тысячу миль, на северо-востоке, в Вашингтоне, округ Колумбия. Его великолепное внутреннее пространство из стали и стекла дышит историей: аэроплан братьев Райт «Китти-Хок»[7], самолет «Дух Сент-Луиса»[8], спускаемый аппарат «Викинг»[9], лунные модули корабля «Аполлон».

Почему Вашингтон с ликованием сделал такой широкий жест?

Потому что здесь нервная система страны.

А Канаверал? Боже! Здесь же находятся живое сердце, кровь и душа Вселенной, или той ее части, в которой мы обитаем ради процветания.

Сравним полную несусветную немоту Флоридской стартовой площадки с миллионами туристов, ежегодно прибывающих на Аллею славы по Голливудскому бульвару и Вайн-стрит, где их встречают выпивохи, сутенеры, проститутки, жулики и прочий сброд. Конечно, на мысе Канаверал все не так плохо, но зато какая скукотища! Совсем как в Лонг-бич, штат Калифорния, с его обездвиженными крупногабаритными объектами, где не плавает «Куин Мэри» и не летает Хьюз Р-4 «Геркулес». Канаверал – это натюрморт из грандиозных сооружений.

Пусковые башни торчат, как кладбищенские монументы, вместо того, чтобы быть праздничными декорациями на Четвертое июля. Каждый вечер они должны вспыхивать огнями, как исполинские рождественские елки, искриться светом и вселять надежду на светлое будущее.

Каждый божий вечер на закате по всему побережью должна происходить церемония включения иллюминации на всех пусковых башнях, неважно, работающих или нет, под аккомпанемент неистового ракетного рева и звездных экспедиций.

Надо, чтобы у посетителей стыла в жилах кровь, а кости тряслись так, чтобы с них отлетала ржавчина и заново утверждался изначальный девиз Канаверала:

Выше и Дальше.

Но… где она, светомузыка? Боже праведный! С ума сойти! Какое еще место в мире так нуждается в светозвуковом оформлении!

А здесь лишь тишина и реют чайки. Здесь затяжные ветры, приливы и пески. Господи, а где же постановщики, тексты сценариев и актеры, дабы поведать нам о былом величии, которое наверняка вернется вместе с непогрешимыми ракетами и многообещающими астронавтами?

К чему тогда уныние вместо громогласного рыка Вселенной, призывающей начать всё сызнова и потерпеть неудачу, опять начать и преуспеть?

Так помогите мне отстроить театр у подножия самой первой пусковой площадки «Аполлона»! А то и несколько театров, чтобы они дополняли друг друга, когда поблизости идет заправка башен горючим и они с нетерпением дожидаются старта.

Что же будет тогда? Десятки тысяч окрыленных посетителей каждый месяц, каждый год будут строчить письма, посылать телеграммы, выпрашивая, нет, вымаливая денег, чтобы запустить нас на орбиту. Движение должно зародиться в низах, в народе, и подниматься к верхам, а не то мы так и врастем навеки в землю.

«Весь мир театр», – сказал Шекспир.

Хоть это воистину так, пусть Канаверал станет Театром-прародителем, в котором мы будем славить наши дни, разжигать всяческие страсти и окунаться с головою в звезды.

Итак, на заключительном этапе перелицовки Канаверала будут приглашены актеры, которые будут играть – за ночь или за неделю до того, как столп пламени нас к Марсу вознесет. Затем из всех крупных городов мира – Ватикана, Вашингтонского кафедрального собора и Мормонского храма – надо созвать хоры и капеллы.

Им будут аккомпанировать самые блестящие симфонические оркестры с дирижерами из Рима и Парижа, Лондона и Филадельфии, исполняя музыку, сочиненную по случаю торжеств всеми величайшими из ныне живущих композиторов, на стихи, сложенные лучшими из ныне живущих поэтов.

И все это будет происходить в окружении виднейших священнослужителей, пасторов, раввинов, прессы и политиков со всех континентов, возносящих в небеса руки и голоса во славу величайшего избавления от гравитации, ограничений времени и Земного плена, дабы взмыть к Луне и Марсу, а в какое-нибудь доброе будущее время – к Плутону, а то и дальше.