Мы — плотники незримого собора (сборник) - Рэй Брэдбери

Элис и Джон Везерсы стояли с наружной стороны своей двери. Дома на их улице опустели и притихли. Дети поисчезали с деревьев, их животики больше не пучило от жутко неспелых зеленых плодов. Автомобили ушли с обочин, а корабли – с небес. В окнах прекратилось движение.

– Ты не забыл выключить воду в ванной?

– Не забыл.

– Газ?

– Выключен.

– Электричество?

– Что это тебя так заботит?

– Запри дверь.

– Никто ведь не зайдет.

– А ветер?

– Ну, ветер – другое дело!

– Все равно, запри, Джон, пожалуйста.

Они заперли дверь и зашагали по лужайке, оставив одежду и аккуратно зачехленную мебель и все-все-все на своих местах.

– Как ты думаешь, мы когда-нибудь вернемся?

– Нет.

– Никогда-никогда?

– Никогда.

– Интересно, мы будем вспоминать наш дом на Вязовой террасе, мебель, электрические огни, вечеринки и все остальное, и помнить в прошлом, что было такое время или место?

– Нет, мы ничего не будем помнить. Тебя подключают к машине, которая сотрет твою память, а взамен даст новую. Я стану Джоном Сешенсом, бухгалтером из Чикаго в 1920 году, а ты будешь моей женой.

Они шагали по вечерней улице.

– Подумать только, – сказала она тихо, – в один прекрасный день мы встретим на улице Эдгара и его жену в Чикаго. Они посмотрят на нас, а мы на них. «Где мы могли раньше видеть эти лица?» – подумаем мы. И пройдем мимо как чужаки, даже не подозревая, что встречались в будущем, до которого сто девяносто лет.

– Да, незнакомцы. Странная мысль.

– Нас миллион, а может, больше, и мы прячемся в Прошлом, не узнавая друг друга, но мы сработаны по одному шаблону и даже не догадываемся, что мы из другой эпохи.

– Мы убегаем, – сказал он, останавливаясь и глядя на неживые дома. – Я не люблю убегать от проблем.

– А что мы можем?

– Остаться и бороться!

– С водородной бомбой?

– Примем против нее законы.

– И начнем их нарушать.

– Будем пытаться снова и снова. Вот что мы должны делать, а не улепетывать.

– Что толку?

– Толку, конечно, никакого, – признался он. – Теперь я понимаю, что достаточно одного нечистоплотного ученого и нечистого на руку политикана, чтобы они снюхались и сварганили себе бомбу. Когда-то мы, маленькие человеки, минитмены, носили оружие, мушкеты, чтобы дать сдачи: революционный народ против тирании. Всегда можно было метнуть копье, пальнуть из ружья. Но против водородной бомбы, против ее хозяев с дробовиком не попрешь – всыплют по первое число. Бомба колоссальна; мы по сравнению с ней ягодки-смородинки, утопленные в тесте, – спечемся и опомниться не успеем. Пойдем, что тут разглагольствовать.

Они удалились с мертвой улицы в тишину делового квартала.

Но нередко ночами большой чикагский электропоезд сворачивает за угол неподалеку от их комнаты на шестом этаже и молниеносно мечет желтый машинный луч прожектора в их постель, заставляя их косточки трястись и содрогаться в их спящей плоти. Встрепенувшись, она вскрикивает в спину спящему мужу, а он, разбуженный, поворачивается к ней и шепчет:

– Что такое, что такое?

– Ах, Чарльз, – молвит она ему в тихой, темной, пустой и заброшенной комнате. – Мне приснилось, будто мы живем в другую эпоху, и автоматический стол пичкает нас завтраком, а в небе – ракеты и уйма всяких замысловатых штуковин и изобретений.

– Ладно, ничего, спи – это просто ночной кошмар, – говорит он.

Спустя минуту, тесно прижавшись друг к другу, они вновь погружаются в сон, тревожный и чуткий.

2007

Джаггернаутова колесница

Все получилось восхитительно, славно, красиво. На грани фантастики!

Роско Хаммонд перевозил свой большущий двухэтажный дом на новое место. В ту ночь, когда буксировщики приехали со своими огроменными колесами, я был там и присутствовал при его телефонных переговорах с тремя дюжинами своих приятелей.

– Арни, – кричал Роско, – какие у тебя планы на ночь? Мы собираемся протащить дом на две мили, взгромоздить на гору и разукрасить его в духе бомбейских индуистов. Видел когда-нибудь фильмы с колесницами из классики? Они там катят по улицам, размалеванные в пух и прах. А колеса-то, колеса! Пять футов в поперечнике! Круговорот радуги! С пририсованными ногами и стопами, и глазищами в макияже!

Так вот, мы затеяли переезд в доме-колеснице и заодно справляем новоселье. Послушай, Арни, ты еще играешь на тромбоне? Может, бросишь клич своим ребятам? Мне нужны труба, ударные, флейты-пикколо, гобой, ну и аккордеон. Мы завалим комнаты бутылками и собутыльниками, а они будут наяривать Бенни Гудмана, Гленна Миллера и Арти Шоу. Газанем так, что домина поскачет вприпрыжку. О кей, Арни? Заметано!

И сияющий Роско повесил трубку.

Первым прибыл Арни, выдувая медь, и мы приветствовали его возгласами: «Дорси жив!»

К четверти двенадцатого ночи у нас собрался целый духовой квинтет, но мы ждали Джонни Беккетта с кларнетом из джаз-банды Арти Шоу в надежде, что «Френези» поддаст жару нашему джаггернауту!

– Нет, так не годится! – запротестовал Арни. – Нам бы что-нибудь погорячее. Даешь «Чаттануга-чучу»!

Водители грузовиков – все из поколения бэби-бумеров – услышали, как мы возопили: «Чаттануга! Чаттануга!» – и вдарили по газам.

Колеса джаггернаута заскрипели-закряхтели и замахали-замолотили своими руками-ногами. На нас зыркнули большие черные очи, подведенные тушью, и мы тронулись с места.

И тут как раз подоспели дамы. Парочками, тройками они выпархивали из вереницы машин.

Подобно сдуревшим монашкам, девочки с зажженными свечами карабкались на борт, где их встречали задорными возгласами пополам с пыхтением духовых.

Я соскочил с колесницы и сфотографировал огромный дом, который проплывал мимо, словно большой именинный пирог со свечками, горящими в каждом окне.

И вот мы музицировали, выпивали, тискали дамочек и гоготали, а огромные ярко раскрашенные рукастые-ногастые-глазастые индийские колеса, знай себе, вращались. Джаггернаут ходил ходуном, как обалделый слон. Нагруженная прекрасной людской ношей, галдящей все громче и громче, колесница катила навстречу небесам.

К одиннадцати часам двадцати минутам вечера Арни простонал:

– Черт! Даешь настоящее горючее!

У первого же винного магазина он воззвал из окна:

– Пива! Водки! «Джека Дэниэлса»!

И выпивка не заставила себя долго ждать.

А тут подкатили новые музыканты, в том числе Биггс Бромвелл со своими барабанами.

Мы тащились по бедным кварталам, и люди, подбегая к бордюру, кричали:

– «Blues in the Night», «Love Me or Leave Me», «Stormy Weather», «Am I Blue?»

Затем в каждой комнате музыкант подбирал что-нибудь вроде «Лунной серенады» Гленна Миллера[16] и передавал дальше соседу в смежной комнате, чтобы тот обогатил ее вариациями. И вот уже весь дом задрожал, зарычал и заколдобился.

Дело принимало серьезный оборот, потому что подъезжали новые машины и выгружали из своих недр парней с гитарами укулеле или дудочками казу.

К часу ночи к нам уже причаливали совершенно незнакомые субчики из всевозможных джазовых притонов города. Ехали аж из самого Сан-Клементе! Да еще звонили заранее, норовя застолбить себе местечко и притаранить портативное пианино.

К половине второго ночи дом кишмя кишел безудержными горлодерами и музыкантами, и мы забеспокоились, вытянут ли нас буксиры. Ведь в доме 60 человек, а это 10 тысяч фунтов. Еще пяток-десяток душ, и мы влипли.

Я залез на крышу и устроился рядышком с Арни, потому что внизу царила невообразимая толкотня.

Вот так Арни с тромбоном, я с флейтой вместе с остальными переполошили всю округу вдоль шоссе. И по пути нашего шествия в окнах домов по обе стороны улицы зажигались огни. Люди высовывались из окон, глазея на нашего исполинского индийского слона, который вышагивал мимо них в ночи.

После двух ночи на лице у Арни нарисовалось встревоженное выражение.

– Боже мой, надо быть настороже. Если это чудище перегрузить, то мы сорвемся с горки вниз – туда, откуда пришли.

Так и случилось.

Моли, подружка Арни, заявилась в полтретьего ночи. Она была поистине крупной особой – 250 фунтов живого веса.

Арни вскричал:

– Стой! Сколько ты весишь?

Она взвизгнула:

– Это все равно что спрашивать женщину, сколько ей лет!

Она вспрыгнула и приземлилась. Чем и добила нас. Как только ее телеса взошли на борт, наш индийский слон содрогнулся и остолбенел.

Колеса разом заскрежетали, ноги прекратили свой бег, подведенные глаза перестали таращиться, а вся громадина замерла на какое-то ужасное мгновение, словно от сердечного приступа.

Все, затаив дыхание, ждали, чем это кончится.

Затем, ей-богу, большие, гигантские, раскрашенные колеса с глазами – завизжали. Буксирный торс лопнул, и в самый разгар новоселья наша махина покатилась под уклон.

Никто не знал, что играть. Все затараторили. Поднялся шум-гам, а потом кому-то в голову пришла гениальная идея: есть же у Хачатуряна балет «Гаянэ» – буря в урагане посреди циклона! Чем быстрее катился дом, тем громогласнее звучала музыка Хачатуряна!