Таня Гроттер и трон Древнира - Дмитрий Емец

– Но Та-На-Кого-Вы-Столь-Тонко-Намекнули мертва! – воскликнула доцент Горгонова.

– Разумеется, Меди! Именно потому ее отсроченное проклятие и обрело такую силу, что Готфрид Бульонский может шляться, где ему вздумается, а мы только и можем, что любоваться им в зудильник… Даже вздумай я теперь посадить его в клетку, она бы его не удержала! И это при том, что он дрыхнет как сурок и даже не думает просыпаться! – раздраженно проговорил Сарданапал.

Розовый младенец неожиданно зарыдал, да так громко, что нервный Поклеп зажал уши руками.

Зубодериха, придерживая очки, озабоченно склонилась над своим бывшим шефом.

– Ути, какой миленький! И как сам на себя похож!.. Крохотный, а лицо уже такое кисленькое, такое злобненькое! – засюсюкала она.

– Успокойся, Зуби!.. Лучше наколдуй памперс. Совершенно очевидно, что профессор Кло… этот младенец… э-э… протекает, – умеряя ее пыл, сказала доцент Горгонова.

Сарданапал внезапно улыбнулся, но тотчас, спохватившись, спрятал улыбку.

– Я, конечно, понимаю, что в Тибидохсе невесть что творится… Но никак не свыкнусь с мыслью, что Клопп вновь младенец, – сказал он, качая головой. – Надеюсь, когда мы его слегка овзрослим, он будет на белом отделении! Его жизнь началась с чистого листа, – сказал он.

Верка Попугаева, подслушивающая и подглядывающая сквозь двери, подскочила едва ли не на метр.

– Клопп будет на белом отделении! – сообщила она всем.

– Что ты сказала? С осени? – Баб-Ягун расхохотался так, что сполз на пол.

– Мамочка моя бабуся! Вот уж не думал, что мы до такого доживем! Малютка Клоппик будет учиться с нами! Лучше сразу меня зомбируйте! – выговорил он, икая от смеха.

Хохоча вместе со всеми, Таня случайно заметила, что Семь-Пень-Дыр и Жора Жикин отошли в сторону и о чем-то негромко перешептываются. Правда, тотчас же она об этом забыла. Крайне сложно удержать что-то в голове, когда ты так смеешься, что почти уже не стоишь на ногах от хохота…

Глава 12

КОНТРОЛЬНАЯ СТРЕЛА

Третий (почти уже четвертый) магический класс тосковал в одной из пыльных аудиторий Тибидохса, куда в последние сто лет залетало разве что привидение Безумного Математика. Безумный Математик был мрачный бородач, разгуливающий лунными ночами с окровавленным угольником и отыскивающий Вечный Синус, якобы украденный у него мистической блондинкой с пупырчатым носом.

В аудитории находились оба отделения – и белое, и темное. Вдоль доски, кренясь вперед, разгуливал Фудзий и развивал свою любимую тему. Ребята удрученно вздыхали. Экзамен Клоппа заменили курсом лекций этого полоумного магфордца! Это была идея Поклепа, решившего для острастки наказать весь класс на случай, если кто-то все же замешан в истории с молодильным яблоком.

– Магическая сущность – истинная сущность предмета. Она кроется в нем, как бабочка в гусенице или дуб в желуде. Или еще пример! Представьте себе яйцо! Кто не может представить яйцо? – спросил Фудзий.

– Я не могу! – подал голос Семь-Пень-Дыр.

Преподаватель магических сущностей так растерялся, что даже подпрыгнул.

– Как не можешь? – испуганно спросил он.

– А вот не могу, и все! У меня воображения нету, и вообще я никогда яйца не видел! – заявил Семь-Пень-Дыр еще наглее.

Фудзий заморгал. Он стал вдруг такой беспомощный и жалкий, что захотелось дать ему копеечку. Таня подумала, что Фудзий относится к числу тех учителей, которые вообще не способны дать отпор. Ей стало жаль его.

– Дыр, не пнись! – потребовала она.

– А если буду пниться? А что ты мне сделаешь? – осклабился тот.

– Дам тебе на тренировке заговоренный пас! Гуллис-дуллис, Труллис-запуллис или Фигус-зацапус. Или все сразу. По настроению, – сказала Таня.

– А я добавлю от себя еще парочку мячиков, чтобы ты подольше от защитного купола отскребался! – пообещал Баб-Ягун.

Семь-Пень-Дыр прикусил язык. Если Танин пас у него еще был шанс поймать, то у телепата Ягуна они были просто убойные. После них джиннам то и дело приходилось разравнивать граблями песочек.

Фудзий благодарно взглянул на Таню.

– Итак, яйцо! – продолжал он. – Кто, глядя на него, может предположить, что внутри цыпленок?

– Или желток, или кощеева смерть, или дракон, или крокодил! – вызывающе сказала Склепова.

– Прекрасный пример, Гробыня! – обрадовался Фудзий. – Там может быть все, что угодно! Или почти все, что угодно! Я только пытаюсь доказать, что сущность вещи никогда нельзя определять по его внешней, бытийной форме. Вы улавливаете мою мысль? – сказал Фудзий.

У Фудзия как у лектора была убийственная привычка. Он сюсюкал, тянул слова и сто раз повторял одно и то же, каждый раз после этого интересуясь: «Ну теперь-то вы понимаете?» или «Вы улавливаете мою мысль?». Кажется, он искренне считал, что перед ним в аудитории сидят слабоумные.

Наконец в начале второго часа, когда все уже сползали под парты и даже яйцеголовый Шурасик перестал строчить в тетрадке и поглядывал на учителя с легким удивлением, Фудзий закончил с теорией.

– А теперь перейдем к практике! Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать! Не правда ли, отлично сказано? Вы улавливаете мою мысль? – радостно спросил он.

Катя Лоткова тихо застонала. Она так долго сдерживала смех, что была уже едва жива.

Фудзий откашлялся. Зорко оглядев класс своими слезящимися глазками, он решительно приблизился к Кузе Тузикову.

– Дайте мне левый ботинок! – попросил он.

– З-зачем? – не понял Тузиков.

– Дайте – тогда поймете!

Кузя неохотно расшнуровал ботинок и протянул его Фудзию.

Фудзий высоко поднял его и вытрусил перед всем классом. Из ботинка выпала забытая шпаргалка-шептун и тихо, но различимо забормотала билеты по защите от духов. Экзамен, который должен был принимать сам Поклеп, стоял по расписанию в конце следующей недели.

Кузя Тузиков густо покраснел.

– Ага, веник реактивный, застукали тебя! А еще в отличники лезет! – заржал Гуня Гломов.

Однако, как выяснилось, Фудзия интересовала вовсе не шпаргалка. Он поднял продолжавшую шептать бумажку и, извинившись, вернул хозяину. После чего он поставил ботинок на свой стол, где тот был всем виден.

– А теперь советую зажмуриться! – сказал он, делая над ботинком какие-то пассы.

– С какой это стати? А если я не хочу? – спросила Склепова, но в этот миг Фудзий крикнул страшным голосом:

– Ноуменус кантус выпулялис!

Его кольцо полыхнуло сдвоенной, очень яркой искрой. Те, кто не послушался и не зажмурился, немедленно принялись тереть глаза. Другие же, кто не был ослеплен, увидели, что ботинок Тузикова исчез. По классу, врезаясь в стены, металась летучая мышь.

– Прошу обратить внимание, что это было не заклинание превращения, а именно обряд высвобождения сущностей! У данного ботинка – заурядного ботинка, произведенного на свет множительным заклинанием с лопухоидного образца, – оказалась сущность летучей мыши! Признаюсь, нечто подобное я и ожидал. У меня глаз наметанный! – продолжал Фудзий.

– А мой ботинок? Что мне теперь, босиком ходить? – пискнул Тузиков, разглядывая свою левую ногу. На ней был один только носок, да еще с дырой на пальце.

Преподаватель из Магфорда развел руками.

– Увы, юноша, я ничего не могу сделать… Ваш ботинок навсегда останется летучей мышью. Я выпустил его сущность во всей ее прекрасной первозданности, и она никогда уже не вернется назад, в скорлупу того жалкого яйца, которое никогда не видел господин Семь-Пень-Дыр! – возвысил голос Фудзий.

Тузиков наклонился и расшнуровал другой ботинок.

– Сделайте тогда и из него мышь! Все равно выбрасывать! – потребовал он.

– Бесполезно. Ваш второй ботинок так и останется ботинком, сколько бы я ни произносил Ноуменус кантус выпулялис. У большинства предметов как в магическом, так и в лопухоидном мире нет внутренней сущности! Разумеется, его можно превратить во что-либо принудительно, но это будет уже не то… – сказал Фудзий, зачем-то показав на Гуню Гломова.

Гуня беспокойно завозился, с тревогой размышляя, вдруг в нем самом живет, скажем, комод, а Фудзий возьмет его да и высвободит?

– Да ну, сущности какие-то! Был ботинок, а теперь нету! Никакой пользы, один вред! – поморщившись, сказала практичная Лиза Зализина.

– Девушка, вы рассуждаете точно так же, как мои завистники в Магфорде! – печально произнес Фудзий. – Они все ополчились на меня после того, как я превратил жену декана в жабу! Но не виноват же я, что у нее была такая скрытая сущность?! Вы улавливаете мою мысль?

В классе разразилась настоящая буря. Смех, сдерживаемый весь урок, вырвался наружу, как лава, которой наскучило вяло бурлить в недрах вулкана. Баб-Ягун не мог даже выговорить: «Мамочка моя бабуся!», а только взвизгивал: «Ой, я не могу!» Преподаватель, необратимо превративший жену магфордского декана в лягушку, мгновенно стал героем. В скрытой иерархии «любви-нелюбви», которую выстраивал для себя каждый ученик, Фудзий мгновенно вырос на сто пунктов и встал где-то рядом с Тарарахом и Сарданапалом, оставив далеко позади и Зуби, и Медузию, и Поклепа.