Фаворит богов - Анна Емельянова

Проснувшись от горького привкуса во рту, Германик сел на постели. В горле он испытывал жжение, ему было трудно глотать. По лбу стекал пот. Он посмотрел в окно, за которым всходило солнце.

Почувствовав рези в кишках, Германик поморщился. Он подумал о недавнем празднике у Пизона, устроенном по случаю его прибытия, предположил возможное отравление, но вспомнив, что его еду и вино пробовал раб, немного успокоился.

Встав с постели, Германик босиком прошёлся по комнате, продолжая испытывать тошноту и головокружение. Налив себе в кубок воды из кувшина, он выпил её и, крепко зажмурившись, вдохнул свежий утренний воздух. До его слуха из сада долетало весёлое щебетание птиц. Где-то проехала небольшая конница. Самочувствие немного улучшилось.

   — Не буду пока рассказывать о том, что со мной было, ни Агриппине, ни полководцам, — пробормотал он и кликнул слугу.

Нынче ему предстояли сборы в Александрию. Часть своего войска он собирался оставить в Антиохии, куда ему вновь предстояло вернуться. Перед началом смотра отрядов он, как обычно, посетил жену и, взяв на руки старшую дочку, которую особенно любил, нежно поцеловал обоих.

   — Ты бледен, — заметила Агриппина.

   — Я плохо спал, — ответил Германии.

   — Мне тоже было не до сна, любовь моя. Пизон вызывает у меня страх, — поёжилась Агриппина. — Я хочу как можно быстрее покинуть его дворец.

   — Нам всё равно предстоит вновь прибыть в Антиохию из Александрии, — напомнил ей Германик.

   — Да, но теперь я бы предпочла выбрать для нас другое жилище! Мне не по себе в стенах его дворца. Я не верю ему.

   — Он обещал дать мне свои легионы для того, чтобы прекратить смуту в Армении. Он наш союзник, Агриппина, и мы обязаны с ним считаться, — Германик передал дочь Диоде. — Но если тебе невыносимо жить в его доме, я обещаю, что по возвращении в Антиохию мы остановимся в другом месте, — и он поторопился покинуть жену, чтобы та не догадалась о его дурном самочувствии.

В течение всего дня и вечера он был занят сборами. Ночью ему вновь стало плохо. Он думал, что у него началась, возможно, лихорадка, но не желал говорить о ней, чтобы не появилось причин отменить важную поездку.

Наутро его триремы покинули порт Антиохии и по реке Оронт спустились к морю. Германик не сомневался, что Пизон следил за его отплытием, невзирая на то что отказался проводить гостя под предлогом болезни. В его болезнь Германик не верил.

Во время плавания его мучила рвота, чего прежде с ним не случалось, ибо он никогда не боялся качки на море. Теперь его изводил жар, язык стал горячим и покрылся белым налётом, лицо было бледным, мокрым от пота.

Агриппина, отправив детей с кормилицей на соседний корабль, не отходила от мужа. Она сидела в изголовье постели Германика, а он, склонив голову ей на колени, старался побороть недуг. Диода, знакомая не только с гаданиями, но и с приготовлением лекарств, варила для него настойки, которые позволяли усмирить тошноту.

Когда корабли Германика достигли порта Александрии, ему опять стало лучше. За несколько дней болезни он ослаб, а тут вдруг повеселел и заметно воспрял духом. Одевшись в кожаный панцирь, золотистый плащ и короткую тунику, он сошёл на причал, отвечая на приветствия собравшейся толпы. Рядом с ним шёл Поппей Сабин, слегка поддерживая его за локоть.

Город, построенный самим Александром Македонским, встречал Германика искрящейся голубизной морской бухты, тысячами кораблей, стоявших в порту, изысканными строениями и толпами любопытных жителей. Замечая пугающую бледность Германика, его измождённость, болезненный вид, многие александрийцы недоумевали. Но он улыбался им и обещал позаботиться о них, что заставило их взбодриться. Они сразу же полюбили его.

Тем же вечером по приказу Германика были открыты склады, прежде недоступные для александрийцев, а находившееся там зерно передано людям. Хлебная жила Империи оказалась в его власти.

Если бы он хотел свергнуть Тиберия, то мог бы легко сделать это, перекрыв поставки зерна в Рим. Таким образом город оказался бы без хлеба, и чтобы его спасти, римляне приняли бы любые условия Германика. Но он никогда не стал бы так поступать с Тиберием. При всей сложности их отношений Германик всегда оставался в первую очередь солдатом, преданным своему кесарю.

Из Александрии он совершил небольшое путешествие по Нилу, побывав в нескольких городах, но нездоровый местный климат и собственное дурное самочувствие, заставили его вернуться.

Поздней осенней ночью, воспользовавшись попутным ветром, его триремы взяли курс на восток. Он вновь плыл в Сирию.

Тошнота больше не отступала. Германика часто рвало, в рвоте он видел сгустки тёмной крови. Внутри у него болели все внутренности, в животе бурлило. Он ослаб настолько, что больше не покидал постели. Жар не возвращался, и это доказывало лишь то, что причина недуга скрывалась не в лихорадке. Германик понял, что его отравили.

   — Мне стало плохо ещё в Сирии, — сообщил он наконец Поппею и жене. — Но я умолчал об этом, чтобы не откладывать поездку.

   — Напрасно, — ответил Поппей. — Ведь мои люди следили за рабом, который пробовал во время пира ваши угощения. Наутро после праздника его свалил страшный недуг. Но поскольку вы не жаловались на самочувствие, я не счёл нужным рассказывать вам о рабе, чтобы не вызывать у вас подозрений в отношении Пизона.

   — А я сразу поняла, что Пизон и его жена — наши враги, — с горечью прошептала Агриппина, — но ты мне не верил, любовь моя. Что же теперь будет с нами? Ведь мы так любим тебя.

   — Пизон отравил меня не по своей воле, но я не уверен, что за преступлением стоит Тиберий, — молвил Германик. — Ибо он не настолько коварен.

   — Он очень жесток и коварен! — возразила Агриппина. — Все в Риме знают, что он завидовал тебе!

   — Это серьёзное обвинение, а я боюсь быть несправедливым. Всю свою жизнь я стремился вести себя с людьми честно, поэтому, не имея доказательств, я не хочу обвинять Тиберия. Мне известно лишь, что Пизон отравил меня на пиру, подав яд в одном из угощений или в вине, ибо их пробовал и заболевший раб. Он пренебрёг не только законом нашего государства, но и законом гостеприимства.

Германика сильно зазнобило, снова вырвало, на сей раз желчью. Живот болел так сильно, что до него нельзя было дотронуться. Губы покрылись коркой. Под глазами залегли тени.

Поппей не стал продолжать беседу. Он лишь сидел рядом, с тоской глядя на Германика. Агриппина тихо плакала, устроившись на постели рядом с мужем. Среди солдат уже ходили разные слухи о его недуге, но доказательств ни у кого не было.

В Антиохию триремы вернулись пасмурным холодным днём. Осенью в Сирии часто бывают сильные ветра и непогода. Пизон даже не появился на пристани, чтобы встретить Германика. Люди, толпившиеся в порту, с удивлением наблюдали, как бледного, измученного полководца под руки провели двое солдат, а затем, усадив в паланкин, задёрнули полог.

Поппей Сабин сразу же отправился к Пизону, но во дворец его не впустили. От главы стражников он узнал, что, как только Германик уехал в Александрию, Пизон отменил все его распоряжения и не планировал предоставлять свои легионы для подавления мятежей в Армении. От слуг Поппей услышал, что раб, пробовавший еду Германика, умер.

Поппей уже не сомневался в том, что полководец был отравлен по приказу Пизона. Он отправился в дом местного центуриона, где остановился Германик, чтобы быть рядом с другом в часы его болезни. У всех, кто сопровождал Германика в его походах, на душе было тягостно от дурного предчувствия. Люди понимали, что в ближайшее время его не станет.

ГЛАВА 41

Сразу после прибытия кораблей Германика в Антиохию Пизону доложили о недуге племянника кесаря.

Обрадовавшись этому известию, Пизон, однако, проявил любопытство, подробно расспросив солдат о состоянии здоровья полководца.

   — Я сегодня же приеду в дом, где остановился Германик, чтобы его проведать, — заявил он и отправился к жене, чтобы передать ей новости.

Услышав о том, что яд произвёл нужное действие, Планцина надела свою лучшую столу, вышитую по краям золотом, и велела пригласить к себе арфистов, чтобы весело отпраздновать событие.

   — Ливия будет удовлетворена, — сказала она Пизону. — Через пару дней Германика не будет на этом свете. Мы честно исполнили приказ кесаря.

Обняв Планцину, Пизон крепко поцеловал её в губы. Он был счастлив.

   — Мы победили! Ах, как это оказалось легко, Планцина! Там, где проиграли лучшие полководцы, уступая воинским талантам Германика, я выиграл, отравив его!

Отстранившись, жена наполнила кубок вином.

   — За тебя, наместник! — молвила она. — За твою главную победу в жизни!

Пизон, ухмыляясь, принял у неё кубок и, залпом осушив, вновь схватил её за талию. Хохоча, она позволила ему обнимать и тискать себя.