Сторож брату своему - Ксения Медведевич

– Та самая, сейид. Мои предки почитали ее как дочь Всевышнего. Великая, великая богиня, сейид. Очень могущественная…

– Я заметил…

– Владычица луны. И неба. И грозы. Воины издревле приносили ей жертвы – она всегда летела впереди войска царей Ямамы…

– Ямама – это на западе. Карматы живут к востоку от Большой пустыни. Что… она… делает на востоке?

Бедуины переглянулись. Начались покашливания. Опускались глаза.

– Я – язычник. И мне все равно, язычники вы или верующие ашшариты. Мне нужно знать правду.

Тот шейх, что говорил первым, вздохнул:

– Мое племя, такиф, издавна кочевало вокруг Таифа. В Таифе стояло святилище Богини. Древнее, очень древнее святилище. Мои предки приезжали два раза в год к каабе Богини – это был большой праздник. Ярмарка. Состязания поэтов. Скачки. Говорят, Богиня ходила между людьми и веселилась вместе со всеми. Аль-Лат всегда благоволила воинам и поэтам…

– А что случилось потом?

Нерегиль уселся на песок перед шейхом такиф.

– Ты и сам, наверное, знаешь, сейид, – тонко усмехнулся шейх. – Посланник Всевышнего запретил поклоняться кому-либо, кроме Всевышнего. «Нет Бога, кроме Всевышнего» – так он говорил. И мы перестали приходить к каабе Богини.

– Абу Салама, не ходи вокруг да около. Что случилось потом?

– Благословенный Али приказал оставить Белый камень Богини на его прежнем месте, и запретил охотиться вокруг него, и запретил рубить деревья в финиковых рощах Богини. Али произнес хадис: «Они суть ангелы чтимые, на их заступничество должно уповать. Аль-Лат – возлюбленная дочь Всевышнего, помните об этом и не переступайте границы дозволенного».

– Очень разумно… – серьезно покивал нерегиль. – Ей же нужно где-то жить… Она же, как-никак, покровительница оазиса.

– А потом пришли муфтии и улемы, законники и кади, и Таиф разросся, и число его жителей увеличилось…

– Только не говори мне… – ахнул самийа, поднося ладонь ко рту.

– Да, сейид, – мрачно кивнул шейх. – Они объявили хадис отмененным. Мол, не мог Благословенный сказать такого, это, мол, ширк, многобожие.

– Какое многобожие? – вскипел нерегиль. – Боги – такие же дети Единого, как и мы! Он их создал прежде времени, они что, не знают таких простых вещей, ваши богословы?!..

Бедуины одобрительно посмеялись, а Абу аль-Хайджа заметил:

– Ты говоришь мудрые слова, сейид, но смотри, чтобы их не услышали улемы. За такое бросают в тюрьму и объявляют еретиком.

Нерегиль лишь отмахнулся рукавом.

– Так что же случилось, о Абу Салама?

– Они взяли Белый камень и сделали из него ступеньку в новой масджид – чтобы верующие попирали ногами наследие времен язычества. А заповедные земли вокруг каабы распродали – под застройку. Там теперь разбиты сады, дома стоят. Таиф теперь – большой город.

– О проклятие! – искренне ужаснулся Тарик. – Так они ее – прогнали?..

– Выходит, что так, сейид, – покивал головой Абу Салама. – Когда карматы шли походом на Ятриб, они завернули в Таиф. Город разорили, а Белый камень Богини увезли с собой. Говорят, карматы заставили его нести пленных ашшаритов.

– А она – показалась? – мрачно поинтересовался нерегиль.

– Рассказывали, что у Камня принесли много жертв. Верблюдов. Коней. И…

– …людей, – еще мрачнее закончил Тарик.

– Да, сейид. И людей. Карматы устроили большой праздник, согнали на него всех, кто остался в живых, и все кричали: «Богиня пляшет! Радуйте Богиню!» Кровь, говорят, рекой лилась…

– Понятно… – тяжело уронил нерегиль.

И надолго задумался.

В желтом пустом небе над стеной крепости плавал канюк. Снизу ветер доносил обрывки криков и блеяние – у самых ворот шел оживленный торг, слуги закупали провизию для аль-касра.

– Скажи мне, о Абу Салама, – вынырнул наконец из долгих мыслей самийа, – а не бывало у вас в последнее время такого, что колодцы ни с того ни с сего пересыхать стали, источник – то иссякнет, то опять забьет, оазис песком занесет так, словно и не было его никогда. Пустыня, словом, не наступает?..

Шейхи принялись настороженно переглядываться:

– Откуда ты знаешь, господин?..

– Да уж знаю… – мрачно пробормотал Тарик. – Так что там у вас происходит?

– Да все, что ты сказал, сейид, – развел руками Абу аль-Хайджа. – И даже более того: когда пересохли колодцы в Северном Неджде, погибли целых два клана племени бану суаль – они пришли к водопою, а воды не было. Другие бану суаль добрались до колодцев племени тамим, но тамим – они из аднанитов, а бану суаль – из кахтанидов, между ними давняя вражда, еще с начала времен, и началась война. Тяжелая война, сейид, кровопролитная…

Самийа лишь молча кивнул.

– А наше племя, гафир, – подал голос седобородый тощий человек в полосатой длинной рубахе и – ото всех наособицу – огромном белом тюрбане, – потеряло несколько семей в прошлогоднем хамсине. Они пытались спастись в одном из оазисов близ Мариба, но их занесло песком вместе с источником и пальмами. А там был глубокий, полноводный подземный канал, непонятно, что с ним произошло, почему он пересох…

Тарик задумчиво потер ладонью нос:

– Выходит, она переродилась…

– Переродилась?..

– Да это я о своем…

Нерегиль медленно встал, подошел к стволу ближайшей пальмы и уткнулся в него лбом. Шейхи переглянулись:

– Сейид?.. – окликнул самийа шейх гафири в большом тюрбане.

Нерегиль чуть развернул усталое лицо:

– Ну?

– А из Медины эти безумцы прогнали Манат!

Шейхи бедуинов оживленно закивали, поднимая вверх коричневые узловатые пальцы.

– Кого?!

– Манат, Владычицу судьбы, сестру аль-Лат…

– Так у нее еще и сестры есть?!..

– Да, сейид, владычица Манат в Медине и владычица Узза в Ятрибе, – закивал шейх гафири.

А Абу аль-Хайджа пояснил:

– У Госпожи Уззы в Нахле была большая кааба, они ее тоже разорили. Могучие, могучие богини, благословенный Али приносил им в жертву только белых овец и очень хорошо о них говорил – мол, почитайте закон и предков, Манат их охранительница, почитайте жен своих и их луну, их стража – рогатая Узза! А они и эти хадисы отменили… Наши старики говорят, что богини гневаются, оттого и нестроения, и нашествие песков! Что будешь делать, сейид?..

Крупный желтый песок даже не морщился под сильными порывами ветра. Зато бьющий по вершине цитадели воздух срывал сухие пальмовые листья и хлестал ими по обросшим мохнатым стволам, по толстым листьям агав, швырял в посвистывающую пустоту под стеной – и в спину маленькой фигурки, сжавшейся у подножия растрепанной ветром высокой пальмы.

Тарег сидел прямо на песке, уткнувшись головой в сложенные на коленях руки. Лежавшие на земле края фараджийи постепенно заносило пылью и мелким сором. Тигр Митамы то и дело вскидывал лапы, недовольно отбрасывая то прутик, то скукоженный пальмовый лист.

Вдоль ступеней лестницы неуверенно, то и дело поднимая лопатки и оглядываясь, ступал длинный черный кот. Поставив лапу на яркие сине-голубые изразцы, он замер. А потом раздумал вспрыгивать на ступеньку и обернулся. Белое пятно носа на морде зашевелилось – котяра принюхивался. И вдруг, быстро заперебирав ногами, побежал через редкий строй пальмовых стволов – прямо к сидящей фигурке.

– Мир всем! – садясь и закручивая хвост вокруг задних лап, мурлыкнул Имруулькайс.

– Пошел к шайтану, подлый предатель, – устало отозвался Тарег, не поднимая головы от сложенных рук.

Джинн вздохнул и залег на спину, в блаженстве задрав одну переднюю лапу, – песок чудесно согревал ему спину.

Приоткрыв один зеленый глаз – по разрезу точь-в-точь как у Тарега, – Имруулькайс все-таки заметил:

– Ну будет тебе дуться, Полдореа.

Нерегиль мрачно молчал, не меняя позы.

– Болтун и пропойца, – осуждающе пробормотал Митама и подставил морду солнцу.

Кот, потянувшись, раскинул лапы – тоже грелся.

– Ну а что я-ааа?.. – Кот зевнул и медленно, истомно опустил лапу на песок. – Я – джинн. Что с меня взять… Хочешь, новые стихи прочту, а, Полдореа?

И, не дожидаясь приглашения, начал декламировать, отмахивая ритм:

О, если б вы родным пересказать могли б,Как на чужбине я, покинутый, погиб,Как тяжко я страдал и мучился вдалиОт дома своего и от родной земли!На родине легко я умирал бы, зная,Что неизбежно жизнь кончается земная,Что даже из царей не вечен ни один,И только смерть одна – всевластный властелин.Но страшно погибать от грозного недуга,Когда ни близких нет, ни преданного друга.О, если бы, друзья, мне раньше встретить вас!Тогда покинутым я не был бы сейчас…[9]

– Жулик! – презрительно отфыркнулся тигр. – Я это уже четыреста лет назад слышал. А то и пятьсот.

– Какие пятьсот! – обиделся Имруулькайс и перевернулся на живот. – Я кочевал с племенем гатафан четыреста семьдесят с небольшим лет назад! А ты говоришь – пятьсот! Кстати, в тот же год я написал прекрасные стихи о дожде…