На пороге чудес - Энн Пэтчетт

Гамак перестал качаться.

Марина пошевелила бедрами, чтобы раскачать его вновь. Ее ноздри улавливали запахи, скапливавшиеся внутри гамака слой за слоем, — запах ее собственного пота со следами мыла и шампуня; запах самого гамака, обожженного солнцем и увлажненного росой; запах лодки, бензина и масла. А еще запах речной воды и огромной фабрики кислорода — листьев, насыщающих им атмосферу, неустанного фотосинтеза в растениях, преобразующих солнечный свет в энергию (хотя фотосинтез происходит без запаха).

Марина сделала глубокий вдох, и запах воздуха снял с нее напряжение. Все эти разрозненные элементы соединились в нечто приятное.

Она и не подозревала, что такое возможно.

Она закрыла глаза.

Лодка мягко покачивалась на волнах. Энергия света и воды проникала сквозь корпус лодки в гамак, погружала Марину в сон.

Ее отец был здесь, но он ужасно торопился в университет, опаздывал на семинар, который вел, а улицы Калькутты были забиты народом. Все новые и новые люди пытались найти себе место на тротуаре, студенты бежали на занятия. Марина держала отца за руку, чтобы не потерять его в толпе, и думала о том, как странно они выглядят, держась за руки. Навстречу быстро шла женщина с мешком риса на голове, она вклинилась между ними, словно не могла пройти иначе, и Марина, чтобы не отстать от отца, ухватилась за его ремень. Так она пыталась перехитрить свой сон и хорошо это понимала. Но отец шагал так быстро! Она смотрела на первую седину в его волосах, очень густых и черных, когда внезапно на них наехал мужчина с тележкой, груженной велосипедными покрышками. Как он смог развить такую скорость? Сон подчинялся заданному набору правил: по сценарию он должен был разлучить Марину с отцом — вот повозка и врезалась в них. Удар обрушился на нее с такой силой, что она полетела в воздух и на мгновение оказалась над толпой. Она видела все: людей и животных, ужасную пищу, которой торгуют у дорог, богатые дома и нищих с их плошками, ворота университета, узкие плечи отца, стремительно удалявшегося от нее. Она видела все, а потом рухнула на дорогу, и вес ее тела пришелся на локоть.

— Что, змея? — кричала доктор Свенсон. — Доктор Сингх, вас укусила змея?

Марина лежала на палубе.

Падать было невысоко, гамак висел не выше трех футов, но даже с такой высоты падение было жестким и вышибло из нее дух. Открыв глаза, она увидела ноги в теннисных тапочках, а рядом маленькие коричневые ступни.

Она пыталась дышать — и не могла.

Под ее щекой была грязная палуба.

— Доктор Сингх, ответьте мне! Там змея?

— Нет, — ответила Марина.

— Тогда почему вы так кричали?

Лодка уже скользила дальше.

Доктор Свенсон ткнула Истера в плечо и показала на штурвал.

Ох, Марина могла бы назвать много причин для своего крика: например, жар в каждой косточке ее тела с левой стороны. Она осторожно перевернулась на спину, слегка пошевелила пальцами левой руки, потом запястьем. Пошевелила в разные стороны ступней. Ничего не сломано. Ткань, в которой она спала, теперь колыхалась над ее головой.

— Мне приснился сон.

Доктор Свенсон протянула руку и отцепила Маринин гамак от шеста, обошла Марину и сняла петлю со второго шеста; свернула гамак.

И тогда словно раздвинулись шторы. Марину ослепил солнечный свет.

Она непроизвольно посмотрела на белую полоску живота доктора Свенсон, выглянувшую из-под рубашки.

— Я уже решила, что вас укусила змея.

— Да, я поняла, — Марина слегка дрожала, несмотря на жару. Она сжала правую руку, которая еще помнила, как держала отцовский ремень…

— В этих местах водятся копьеголовые змеи. Эта змея такая же тупая, как и смертельно опасная. Тут все знают людей, которые попали на тот свет, наступив на хвост копьеголовой змеи. Эти змеи совершенно сливаются с окружающим фоном, не пытаются уползти с вашего пути или как-то дать знать о своем присутствии — они просто кусают вас за лодыжку. Истер однажды удержал меня, когда я чуть не наступила на змею, свернувшуюся клубком в нашем лагере. Она была двухметровая и ничем не отличалась от кучки земли и листьев. Даже когда он показал ее, я не сразу ее разглядела, — она содрогнулась.

— И что, я могла лечь на змею тут, на лодке?

— Они иногда падают в лодки, — сухо сообщила доктор Свенсон. — Они любят заползать под вещи или внутрь их. Гамак тоже подходящее для них место. Ваш крик испугал меня. Мне пришлось вас вытряхнуть, чтобы посмотреть, где змея.

— Вы перевернули гамак? — Марина думала, что сама во сне выпала из гамака.

— Конечно. Как иначе я могла найти змею?

Марина покачала головой.

Если бы в гамаке оказалась змея, она бы все равно укусила ее. Но когда речь идет о змеях, люди нередко принимают поспешные решения.

Она зажмурилась и закрыла глаза обеими руками.

Доктор Свенсон наверняка решила, что она думает о змее, а она думала о своем отце. Какое-то время все молчали, потом доктор Свенсон постучала Марину по плечу.

— Сядьте, — сказала профессор. — Выпейте воды. Сядьте, сядьте. У меня есть лед, хотите?

Марина покачала головой.

— Лед — это роскошь, скоро его не будет. Если вы хотите льда, у вас есть шанс. Сядьте, доктор Сингх! Я не могу смотреть на человека, лежащего на палубе. Это нехорошо. Вам приснился сон. Сядьте и выпейте воды.

Марина села, потом вспомнила о насекомых и перебралась на ящик с грейпфрутовым соком.

У нее болела голова.

Тут она заметила, что ящик, на котором она сидела, был покрыт буквами. Букв раньше не было, она знала точно. Это был алфавит, написанный неровными буквами, или часть алфавита. Буква К пропала, а когда Марина чуточку передвинулась, она увидела, что буква Q тоже отсутствует. Некоторые буквы, такие как A, были написаны правильно, а другие, R и Z, задом наперед. После цепочки букв Марина различила два слова, ИСТЕР и АНДЕРС, и неумелое изображение улитки.

Она показала пальцем на имя Андерса:

— Что это?

— Одна из многих вещей, оставшихся от вашего друга, доктора Экмана. Я уверена, что увижу и другие. За то короткое время, когда он был с нами, он научил Истера хорошим манерам за столом и алфавиту, почти всему.

— И он умеет писать их имена?

— Примечательно, что он научил мальчишку писать именно эти два слова. «Истер», ну, это понятно, но зачем «Андерс»? Хотя в конце он был очень болен и, может, надеялся, что так его лучше запомнят.

Марина представила себе, как он сидит на бревне, блокнот на коленях, а Истер жмется к нему.

Конечно, он мог научить мальчика писать эти буквы.

Прежде он делал это уже три раза — с сыновьями. Для него не было проблемой, что Истер глухой.

«Это ты», — говорил ему Андерс, показывая на имя Истера. Потом тыкал пальцем в себя: «Это я».

— Доктор Экман написал ему что-то наподобие учебного плана. Истер постоянно упражняется. Я отдала ему ручки доктора Экмана. Однажды он исписал буквами все руки и ноги, но я запретила это делать. Не знаю, насколько чернила абсорбируются кожей, но ребенку это наверняка вредно. Да и привычка плохая, тем более что у нас много бумаги. Не знаю, как он понимает, что такое буквы, но он уже запомнил большинство букв и размещает их в правильном порядке.

— Может, он видит в них что-то, принадлежащее Андерсу?

Доктор Свенсон кивнула и посмотрела на мальчика:

— Иногда Истер кричит во сне. Я лишь тогда слышу его голос. Но голос у него есть. Прежде я не слышала его месяцами, но после смерти доктора Экмана мальчика каждую ночь преследуют кошмары. Он издает ужасные крики.

Тут доктор Свенсон повернулась к Марине:

— Как жаль, что я не могу поговорить с ним об этом. Крики во сне — вот что у вас общего с ним. Я полагаю, что причина ваших криков — мефлохин, не прислал же мне мистер Фокс доктора с дебилизирующей болезнью мозга.

— Да, вы угадали, я принимаю лариам, — сейчас ей вдруг захотелось привезти Карен ящик грейпфрутового сока.

Уже хорошо.

— Я перевидала тут много крикунов, но, когда это случается, я никогда не думаю о лариаме. Моя первая мысль — что это змея.

— Что ж, правильно. Лучше подстраховаться.

Доктор Свенсон кивнула:

— Лариам — лекарство для туристов, доктор Сингх. Я искренне надеюсь, что вы тоже из их числа, и отбудете с первым же каноэ. Но все равно, предлагаю вам сейчас же выбросить таблетки в реку. Думаете, я принимаю лариам? Человек не сможет тут жить, если у него ночные кошмары, паранойя и суицидальные фантазии. Джунгли и без этого — нелегкое испытание.

— У меня нет суицидальных наклонностей.

— Что ж, хорошо. Но они могут появиться. Я знала парня, который вошел ночью в реку и больше из нее не вышел. Туземцы видели его и подумали, что он решил искупаться.

— Уверяю вас, я принимаю лариам не потому, что он мне нравится.

— Тем более. На некоторых он действует крайне неблагоприятно. Учитывая вашу реакцию, я полагаю, что вы из их числа.