На темной стороне Луны - Георгий Вайнер

«Уважаемые пассажиры!.. — разносилось каждые несколько минут из динамика, установленного на крыше диспетчерской. — В связи с массовым вывозом горожан на сбор хлопка автобусы по всем направлениям задерживаются до полной загрузки…» — Последние слова всегда пропадали в криках толпы, в гудках машин.

Весь транспорт был на ходу, моторы не глушили. В радиаторах, закипая, шипела вода. Автобусы подолгу стояли, переполненные счастливцами, успевшими в них набиться.

Сновали горячие от нестерпимого солнца такси. Десятки грузовиков с мешками, с живностью, подгоняемые окриками инспекторов ГАИ, мешая друг другу, въезжали в узкое пространство ворот, рассчитанных точно на ширину одного кузова и охраняемых всевластным представителем директора базара.

Вновь прибывших встречал оглушительный рев радиоусилителей. Продавцы музыкальных записей, чьи фигуры возникли на восточном торжище относительно недавно, но уже успели стать повсюду его обязательной приметой, на десятках разбитых, давно нуждающихся в ремонте магнитофонах предлагали продукцию на все вкусы — от классики до уйгурских, иранских и корейских песен.

Всюду, куда ни кинь глаз, на огромной площади шла шумная торговля. В авангарде шли продавцы старых газет, бумажных и полиэтиленовых мешков, пакетов. Раскладушки, заменявшие им прилавки, прогибались под тяжестью сухих, как порох, выгоревших, никому не нужных центральных иллюстрированных журналов и изданий. Их продавали школьники — как раз под объявлением: «Несовершеннолетним детям нельзя торговать на базаре…»

Чуть поодаль начинались ряды с мешками желтой моркови, длинного азиатского лука, редьки. На выдвинутых вперед столах пирамидами высилась карамель, темноватый, крепкий, как кремень, рафинад, сушки — традиционный общепитовский набор «К чаю», утвержденный директором Рахматуллой Юлдашевым. Продавцы — все как на подбор рослые, крепкие парни в белых халатах и высоких колпаках красиво смотрелись на фоне «цеховиков», вывешивавших свой набор легкой одежды на веревках между стойками. «Цеховики» выглядели людьми в возрасте, не очень опрятными, как бы побитыми жизненными недугами.

Здесь же торговали сшитыми на продажу чапанами, тюбетейками, мятыми пиджаками, деревянными ступами, связками срыка, черными длинными мужскими трусами, жестяными трубами, детскими люльками, острой корейской капустой.

Был самый обед. На ручных тележках то и дело подвозили горячие лепешки, закрытые клеенкой и платками.

У огромных казанов с пловом выстраивались очереди. По жирным, никогда не знавшим кипятка металлическим тарелкам из-под плова, по кружочкам свежего лука ползали мухи.

Силач поставил Автомотрису за базаром. Было решено, что он не будет выходить из машины, как и Какаджан Непесов, который отпросился у Гапурова и тихо сидел на заднем сиденье, стараясь быть незаметным. Их задача была проста — взять под наблюдение бежевую «Волгу» — двадцатьчетверку, как только она появится.

Личный сыск на базаре был за Турой, и в этом большим подспорьем оказался сюрприз, который ему и Силачу преподнес Какаджан.

— Вот, — сказал он, подавая небольшой целлофановый пакет. — Две рации «уоки-токи» — моя и Энвера. На всякий случай. Только выходить в эфир, устоз, придется лишь в самом крайнем случае. Иначе вас сразу узнают. Я бы и третью достал, но…

— Ничего, у меня есть это, — Силач вытащил наручники. — Тоже кое-что стоят.

— Приступаю, — Тура не был настроен шутить.

— Ок йул. В добрый час.

Базарный туалет, устроенный самым примитивным способом — без дверей, с двумя выходами: на базар и на улицу, прибежище алкашей и наркоманов-таблеточников — был непристойно грязен. У единственного окошка, дыры без стекла и рамы, служившей для внутреннего освещения и вентиляции, валялось несколько пустых флаконов «Русского леса».

«Кто-то из них уже забегал сегодня», — подумал Халматов.

Чуть сбоку от туалета, рядом с забором, журчал грязный арык, вытекавший из-под ворот небольшого дубильного цеха Промкомбината. Там тоже валялся пустой флакон из-под туалетной воды.

Тура вернулся на базар, прошел вдоль палаток. Отсюда можно было видеть одновременно подъезд к базару, вход в туалет, а также Силача в Автомотрисе, прикрывшись самому толпой базарных завсегдатаев.

Тура чувствовал себя беспокойно. Стоять на одном месте он не мог, подходить к продавцам — тоже. Ему могли сделать любую скидку — «из уважения», «из-за легкой руки», не купить в этом случае — было бы тягчайшим оскорблением. Приходилось все время находиться в движении, интересоваться всем и ничем, постоянно контролируя подходы к туалету, проезжую часть, не теряя из внимания Силача и Автомотрису.

Несколько раз Халматов включал рацию — он прикрепил ее под рубашку к поясу, но доносившиеся из «уоки-токи» голоса постовых были слишком резки, обращали на себя внимание.

Базар монотонно гудел. Иногда чей-то голос вырывался ненадолго из ровного общего шума, но быстро снижался до принятого уровня.

Тура уже давно обратил внимание на мужчину в мятой, неряшливой одежде, который все крутился на пятачке перед туалетом. Он тоже переходил все время от рядов к рядам, ничего не спрашивал, не покупал. Халматову показалось, что потертый мужик часто поглядывает в сторону проезжей части дороги, проходящей сразу за общественным туалетом.

Наркоман? На нем был вылинявший плащ, старая клетчатая рубашка, обтрепанные брюки, грязные тапочки. Лоб и часть головы скрывал грязный, давно не менявшийся бинт. Главным была худоба — взрослый мужчина без возраста весил не более сорока килограммов.

Нельзя терять его из виду, подумал Халматов, отходя за киоск Союзпечати, увешанный старыми номерами журнала «Монголия». Где-то Тура видел его, но бинтовая повязка мешала рассмотреть лицо. Кроме того, Халматов опасался встретиться с мужчиной взглядом — Хамидулла вряд ли предоставит второй шанс.

Он перешел к палатке «цеховика»: для видимости помял вывешенные на продажу джинсы. Снизу к штанине была подколота копия наряда-заказа без даты, ее использовали много раз, 42 было карандашом исправлено на 56. Сам черт здесь ногу сломит…

Туру джинсы не интересовали. «Почему он в плаще? — подумал он о мужчине. — Озяб, что ли?»

Между ними стояли несколько старух в черных жакетах, в галошах, надетых на сапоги, — торговали тюбетейками.

«Волга» появилась неожиданно. Тура взглянул на дорогу и увидел, как водитель осторожно припарковывает ее к тротуару. Еще через минуту он показался из кабины — стройный, лет тридцати, в хлопковом костюме «сафари», с «атташе-кейсом», хлопнул дверцей, быстро направился к туалету.

И в тот же момент мужик с грязными бинтами на голове как-то сразу подтянулся, походка стала пружинистой — быстрыми шагами, мимо мешков с желтой морковью, редькой и азиатским луком рванул он в туалет со стороны базара. Через минуту из туалета почти одновременно вышли и оборванец, и пижон с кейсом — пользуясь разными выходами.

Водитель «Волги» пошел к палатке «цеховика», где только что стоял Тура, о чем-то заговорил с продавцом. «Дипломат» был по-прежнему с ним.

Халматов включил рацию, послал тон вызова — тонкий тревожный зуммер.

— Вижу водителя «Волги», — услышал он Какаджана. — Он встретил знакомого. По-моему, так просто ему теперь от него не уйти…

Чтобы не выходить в эфир, Тура повторил тот же короткий быстрый сигнал: в Автомотрисе должны .были догадаться — он берет на себя наркомана.

Мужчина с повязкой на лбу быстро шел от базара в сторону чахлого палисадника, движения его были судорожно энергичны. Туре, шедшему в нескольких шагах, все не удавалось рассмотреть его лицо — видно было только, что оно пепельно-серого цвета, в сальной росе больного пота, с запавшими щеками.

«Кумар бьет…» — понял Тура.

О, непередаваемый ужас чудовищных страданий наркотического голода! Организм, развращенный и замученный ядовитыми инъекциями, работает вразнос — идет ломка! Ломает кости, мышцы, мозг, ломает на жуткой дыбе каждый сустав, пыточным колесом отрывает руки-ноги, останавливается от страшной муки сердце. Ломает человека дотла…

Наркоман сделал еще несколько шагов, на ходу что-то вынул из кармана, на глинистом берегу арыка рухнул на колени, быстро зачерпнул грязной воды…

Прежде, чем Тура успел добежать, наркоман раскумарился — сделал себе инъекцию. Грязной иглой — через рубашку.

Он сидел на земле, слепо глядя перед собой. Лицо бессильно растекалось, превращаясь в тающую пластилиновую маску. Покой и безразличие обморока, глаза закрылись.

Выходит, человек, которого сдал Хамидулла, интересуется не только фальсифицированным коньяком… Тура вглядывался в изможденное лицо наркомана. Возможно, он и видел этого человека другим, но теперь его нельзя было узнать. Интересно, знал ли Хамидулла, что в бежевой «Волге», кроме коньяка, была еще и наркота?