Самые скандальные треугольники русской истории - Павел Кузьменко

С Февральской революцией участие в войне для Блока закончилось. Он вернулся в родной город, давно уже переименованный в Петроград. Деньги быстро обесценивались, продукты дорожали. Для того чтобы выжить, гонораров было недостаточно. И вообще о прежних огромных гонорарах можно было только мечтать. Блок устроился на работу редактором в Чрезвычайную комиссию. Нет, это еще не страшная ВЧК под управлением Дзержинского, а орган Временного правительства по расследованию деятельности царских министров. По тюрьмам прежних бюрократов и казнокрадов уже рассаживали, но никого не расстреливали.

А в свободное от службы время поэт посещает всевозможные поэтические и театральные собрания и концерты, заседает в разных общественных комитетах и редколлегиях, пишет статьи, рецензии. И иногда ловит себя на мысли, что совсем не занимается своим главным делом, не пишет стихи. С середины 1916-го по конец января 1918-го ни одного стихотворения! Блок-поэт неожиданно для себя и окружающих умер. Блоку-человеку, давно уже не очень живому, оставалось только как-то завершить свое земное существование. К августу 1917 года сами собой закончились отношения Александра Александровича и Любови Дельмас. Тогда же законная жена Любовь Дмитриевна вернулась домой, и с тех пор супруги не написали друг другу ни одного письма. Потому что больше не расставались. Но между ними умерли все прежние эмоции. Словно бы старенькие муж и жена пришли к пониманию того, что в немощи кому-то надо будет подать стакан воды. Поэтому все неприятности забыты. Надо было разумно доживать свой век. При этом обоим еще не было сорока!

25 октября 1917 года случилось событие, которое затем в течение 70 с лишним лет преподносилось жителям шестой части суши как величайшее в истории. Тогда же большая часть современников поначалу просто не обратила на государственный переворот внимания. А когда обратила, то посчитала, что это не надолго. Даже сами большевики (которых было больше только меньшевиков, но значительно меньше эсеров), даже члены Совета народных комиссаров, правительства Ленина не были уверены, что удержат власть. Так что можно назвать смелым поступок нескольких видных деятелей культуры, которые явились в наркомат культуры к Луначарскому и предложили свои услуги новой власти. После того, как Луначарский призвал к сотрудничеству хоть кого-нибудь.

Ну, такого, как Горький, и не призывали. Он и так считался большим другом Ленина. Явившиеся творцы действовали в соответствии со своими давно вызревшими левыми убеждениями: режиссер Всеволод Мейерхольд, поэт Владимир Маяковский, художники Натан Альтман, Кузьма Петров-Водкин, Казимир Малевич, Александр Бенуа. И не имевший никаких убеждений Александр Блок. Это потом советские литературоведы будут приписывать ему латентную веру в коммунизм, латентный протест против социального бесправия пролетариата. Еще в 1903 году, мол, написал:

И в жолтых окнах засмеются,

Что этих нищих провели.

Еще в 1905 году на одной из демонстраций попросил подержать красный флаг… Да, иногда в молодости ему бывало любопытно – чем живут те, кто делает его существование комфортным? Кто трудится, чтобы у него над столом горело электричество; кто работает на железной дороге, чтобы ему ездить за границу; кто делает любимое красное вино, чтобы ему его пить в ресторане. А то видит профессорский сын, внук и зять из всей обслуги одних кухарок, лакеев, извозчиков и проституток… Но, в общем, разве до них есть дело, если пишешь для вечности?

...

Маяковский, скажем, честно пытался читать Маркса, как тогда было принято. Вообразить себе Блока с томиком «Капитала» невозможно. Скорее всего, еще не ожидая скорой смерти, но предчувствуя ее приближение седьмым поэтическим чувством, Блок увидел в разрушениях революции мировой апокалипсис, созвучный с его личным апокалипсисом. И эгоистично решил: раз уж я лечу в тартарары, то пусть и все остальное летит. И присягнул большевикам.

Кстати, в разгар своего наступления в 1919 году Колчак однажды заметил в приватной беседе: «И Горький, и в особенности Блок талантливы. И все же их обоих, когда возьмем Москву, придется повесить».

На новой службе Блок принял активное участие в реформе русского языка, чуть позже займет редакторский пост в созданном Горьким издательстве «Всемирная литература». Но ему откровенно намекали – раз поэт, напиши что-нибудь. Только в революционном духе. Погляди на товарищей. Твой знакомый Маяковский творит «Мистерию-буфф», «150 миллионов», твой друг Мейерхольд ставит всякий пафос. Сотвори и ты что-нибудь такое, чудовищное. И Блок в последний раз берется за перо. В январе 1918 года почти одновременно дописываются поэма «Двенадцать» и большое стихотворение «Скифы». «Скифы», угрожающее такое, отчасти расистское стихотворение с эпиграфом из любимого Владимира Соловьева, не вызвали таких сильных эмоций, как поэма. А за «Двенадцать», гибрид революционных частушек и речевок, замешанный на крови, с неожиданным финалом про розы и Христа, Блока многие прокляли. Гиппиус, Бунин, Гумилев, Ахматова, Пришвин, Сологуб, десятки остававшихся в Питере литераторов, те, кто уедут на Запад, те, кто останутся и приспособятся к новой власти, – все называли Блока ренегатом, продажной тварью и прочими эпитетами, отказываясь замечать, что мертвый поэт Блок – это совсем другое, нежели живший когда-то автор «Незнакомки».

А Люба? А оставшаяся насовсем Люба читала «Двенадцать» со сцены. А Блок? Еще одно, достойное собрания сочинений, заказное стихотворение «Пушкинскому дому» в 1921 году и больше ничего. А десятитомное собрание действительно начнет выходить в 1920-м. Блок писал статейки, работал в издательствах, даже отбывал повинности на легких общественных работах. Люба играла в спектаклях. Время наступило такое, что без умения доставать продукты можно было умереть с голоду. Пришлось дочери Менделеева такое умение освоить. Блоку это было совершенно недоступно. Тогда над ним опеку взял Корней Чуковский, устраивавший поэту выступления с лекциями и стихами, обеспеченные натуральной оплатой пайками.

15 февраля 1919 года верность советской власти неожиданно обернулась для Блока арестом. Ни в чем ей враждебном он замечен не был. Просто гребли под одну гребенку всех оставшихся в Петрограде эсеров. У некоторых из них в записных книжках обнаружили фамилию Блока. Здесь произошла любопытная встреча героев трех глав этой книги. После ночи, проведенной в кутузке дома на Гороховой, где помещалась Петроградская ВЧК, Блока повел на допрос смутно знакомый окололитературный человек, а ныне чекист Осип Брик. По дороге они встретили другого чекиста Исаака Бабеля. К счастью, ночь ареста оказалась единственной. Хлопотами Луначарского Блока отпустили.

А летом 1919 года у Блока случается роман, в котором не было ни тайных свиданий, ни секса, ни поцелуев. Точнее говоря, у кого-то из руководителей новой культуры возникла мысль, что поэт может на это клюнуть и окажется окончательно прирученным в пику всем осуждающим советскую власть. Пока видный деятель, заместитель Троцкого Федор Раскольников находился в плену у белых в Эстонии, его жена поэтесса и тоже видный деятель Лариса Рейснер решила занять сердце Блока. Она была допущена в высшие сферы власти в Петрограде. Принялась устраивать Блоку шикарные обеды в обстановке голода, прогулки за город на личном автомобиле Николая II и… агитировать вступить в РКП(б). Блок просто ее не понял. Это было ему, и так проклятому, совсем ни к чему. Поэт готовился к смерти, о чем так много писал в своих стихах.

Другие, последние романы из того разряда, когда в классика влюбляются поклонницы, были более сердечными, но столь же обреченными. Он встречался с Евгенией Книппович, которая позже станет председателем «Ассоциации памяти Александра Блока», и Александрой Чубуковой, утверждавшей, что ее родившаяся в мае 1921 года дочь – от Блока. Поэту было уже все равно.

В феврале 1921 года в Доме литераторов в Петрограде был устроен вечер, посвященный 84-й годовщине гибели Пушкина. Блок делал доклад. И чем дольше он говорил о Пушкине, тем больше публика понимала, что он намеками, аллюзиями, аллегориями, как и пристало старому символисту, говорит о сегодняшнем дне, о том, что советская власть не принесла ничего хорошего ни народу, ни писателям. И закончил совсем уж откровенно: «На свете счастья нет, но есть покой и воля. Покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю – тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему уже нечем; жизнь потеряла смысл».

В июне 1921 года у Блока первый сердечный приступ. В августе – последний. Рядом с ним до самого конца была жена. Неоднократно собиравшийся консилиум лучших из оставшихся врачей Петрограда сначала ничего не мог понять, списывая боли в сердце на неврастению. Блок всю жизнь жаловался на нервы. Понятно, что с этим делом у него не все было в порядке с самого детства. А на сердце жаловался лишь в стихах. Оказалось, что септический эндокардит (воспаление внутренней оболочки сердца) – такая болезнь, что может в считанные недели свести в могилу мужчину всего лишь сорока лет от роду. Особенно если он к тому моменту считал себя мертвецом.