Украденная победа 14-го года. Где предали русскую армию? - Виктор Устинов

Кайзера Вильгельма II и генеральный штаб немецкой армии выводило из себя все возрастающее искусство Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича по управлению русскими войсками, когда они не только не давали себя окружить и разбить, но нередко на равных сражались с немцами, превосходивших их качеством вооружений, и наносили такие сильные контрудары, что германская армия долго не могла от них оправиться. Весь план кампании немецкой армии на востоке на 1915 год, в котором был заложен разгром русских армий и вывод России из войны, терпел крах, и в окружении императора Германии искали выход из создавшегося тупика.

В поисках выхода, в кругах, близких к кайзеру Вильгельма II, родилась идея сменить верховного главнокомандующего русской армии Николая Николаевича на совершенно не разбирающегося в военном деле царя Николая II. Другие кандидатуры не рассматривались. На физическое уничтожение царя в Берлине и Вене не пошли, хотя пруссаки могли легко это сделать, так как все передвижения царя были хорошо известны германской разведке и их самолеты нередко сопровождали царские поезда, следовавшие из Ставки в Царское Село и обратно. Боялись, что вместе с царем могут погибнуть граф Фредерикс и другие высокопоставленные особы царя, в помощи и опоре которых в Берлине очень нуждались. Слабее и беспомощнее Николая в романовской семье не было, и его устранение от престола могло открыть путь к власти малолетнему сыну Алексею, при регентстве родного брата царя Михаила, тоже не блиставшего способностями, но настораживавшего пруссаков своей извечной тягой к дружбе с русской знатью. Это не сулило ничего хорошего. В таких условиях слабость царя становилась его силой и служила до поры до времени безопасной для него кольчугой, оберегавшей его от всех ударов.

В то время как над великим князем Николаем Николаевичем сгущались тучи, вновь назначенные министры, по совету великого князя потребовали от премьера Горемыкина провести секретное заседание правительства с обсуждением на нем положения на фронтах и в армии. Первое заседание Совета Министров началось с заявления военного министра генерала Поливанова, «что отечество в опасности», о растерянности в штабах фронтов, вызванного катастрофической нехваткой вооружения и боеприпасов, о раздражении в обществе, порожденного постоянными неудачами на фронте, и что в тылу замечены признаки недовольства и революционные лозунги. С острой критикой правительства выступили и другие министры. В ответ председатель правительства Горемыкин и находившийся с ним в дружеских отношениях министр императорского двора граф Фредерикс условились между собой рекомендовать императору самому возглавить воюющую армию. Два высших представителя власти, два тонких интригана, устраняли правительство от дел и перекладывали на плечи царя ответственность за все неудачи на фронте и в стране, что отвечало и вожделенным желаниям Берлина. В такой нелегкой обстановке, когда отступала русская армия, и когда нужно было поднимать народ на вооруженную борьбу и переводить экономику страны на военные рельсы, как это было сделано в Великобритании и Франции, прусское окружение императора решило усилить масштабы развала романовской империи и путем дворцовых слухов и тонких интриг толкнуло царя к идее самому возглавить армию. Частые поездки в Ставку и в войска понравились самому царю – он любил свободу и безделье, которое она ему давала, а бесчисленные знаки внимания, оказываемые ему солдатской массой, воодушевляли императора и поднимали его значимость в собственных глазах. Его характер и отношение к царскому сану раскрывается в одном его письме, посланному им императрице: «Мой мозг отдыхает здесь, – писал он из Ставки царице, – ни министров, ни хлопотливых вопросов, требующих обдумывания. Я считаю, что это полезно для меня»[290].

Подталкивал царя к принятию должности Верховного и «старец» Распутин, кому безоговорочно вторила императрица[291]. Восемь лет общения с венценосной семьей раскрыли наблюдательному и хитрому Распутину все слабые стороны характера царя и царицы, и он знал все оттенки их душевных струн, играя на которых, он показал себя непревзойденным мастером импровизаций и неожиданных ходов. Такую власть над императорской семьей Распутину дал прусский двор во главе с Фредериксом и Бенкендорфом, оградивший царскую семью от всего, что могло надоумить или вразумить их от общения с другими людьми, и заставивший всех, кто шел к императору или к императрице с какими-либо делами или предложениями, посвящать руководство Двора в содержание будущего разговора и никогда не выходить из рамок предписанных рекомендаций. Даже близкие родственники венценосной семьи не могли избежать этой участи – так строг и неписан был этикет общения с царской четой. Вся царская семья безвыездно жила в Царском Селе, в одном из его дворцов, а если император и императрица выезжали на фронт или шли в церковь – их жестко опекали высшие прусские сановники и охрана. В своеобразном заточении находились дети царской семьи. Их дочерям – великой княжне Ольге в 1915 году было 20 лет, великой княжне Татьяне-18, великой княжне Марии -16, великой княжне Анастасии -14 лет, но нам не оставлены свидетельства их учебы в каких-либо столичных гимназиях и нам ничего неизвестно о получении ими хоть какого-то домашнего образования. Всему их учила мать, которая и сама жила в вечном страхе за свою и их жизнь. 3 ноября в узком семейном кругу, в отсутствии царя, был отмечен день рождения Ольги, а 12 ноября императрица Александра Федоровна напишет Николаю II загадочные и полные трагического смысла слова о будущем старшей дочери: «Жизнь – загадка, будущее скрыто завесой, и когда я смотрю на нашу большую Ольгу, мое сердце полно волнения, и я себя спрашиваю, какая судьба ей готовится, что ее ожидает?…»[292] Прусская агентура, на службе которой оказались влиятельные лица министерства императорского двора во главе в Фредериксом и Бенкендорфом, безжалостной рукой держали в заточении всю царскую семью, и делалось это по личному распоряжению кайзера Германии Вильгельм II и принца Прусского Генриха, женатого на старшей сестре царицы Александры Федоровны Ирене, чтобы сломить их волю к сопротивлению и заставить подписать позорный для России сепаратный мир с немцами. В войну венценосные особы и влиятельные политики порой бывают страшнее солдат на поле боя и для достижения победы они идут на любые преступления.

Царские дети не знали проказ и утех юности и молодости: для них был закрыт мир знаний, и они были обречены царским двором на вечное молчание и страдания. Не случайно великая княжна Ольга в своем девичьем дневнике в 1916 оставила запись о содержании своей молитвы, которая потрясает глубиной переживаемых ею и всей царской семьи страданий:

Пошли нам, Господи, терпеньеВ годину буйных мрачных днейСносить народное гоненьеИ пытки наших палачей[293].

Все письма к царю и царице перлюстрировались, а к телефону венценосной семье можно было подойти только тогда, когда прусским вельможам был известен характер предстоящего разговора. Смельчаков прорвать эту стену отчуждения между царствующей четой и окружающими их людьми было очень мало. Первым это сделал премьер Столыпин, но после его показной и трагической смерти никто больше не осмеливался на такой поступок. Начальник штаба Ставки генерал Алексеев мог рассказать царю правду о гибельном влиянии его прусского окружения на внутреннюю жизнь страны, на положение дел в армии, которая терпела страшную нужду в вооружениях и продовольствии, но даже он не стал подвергать себя риску быть немедленно отстраненным от должности, если бы заговорил с царем правдивым и смелым языком. Родная сестра императрицы Елизавета Федоровна рискнула нарушить этикет запрета и молчания, и рассказала сестре правду о гибельном на династию и страну влиянии Распутина, и предложила удалить «старца» в Сибирь, в его родное село Покровское, но в ответ она услышала гневную отповедь, поразившую ее слух резкостью и грубостью младшей сестры. Больше сестрам так и не удалось увидеться, их Двор разделил навсегда. Была отстранена от влияния на сына и мать царя, вдовствующая императрица Мария Федоровна, которой предложили покинуть столицу и жить в Киеве незаметной для общества и людей жизнью. Министром императорского двора графом Фредериксом ей был подобран пышный двор и хорошее содержание в ответ на уединение, невмешательство в дела венценосной семьи и молчание. Вдовствующая императрица Мария Федоровна любила Россию и считала себя русской, хотя и родилась датской принцессой. Когда началась война, она большую часть своего состояния отдала на нужды армии: только с 1 августа 1914 года по 1 августа 1915 года на ее средства было отправлено на фронт 400 тыс. комплектов белья, 56 тыс. теплых вещей, свыше 520 пудов табака и многие тонны самых необходимых продуктов для солдат. А в самом начале войны она организовала госпитали в Москве, Киеве и Тифлисе, подготовила два санитарных поезда на 100 и 400 человек, 5 лазаретов, перевязочный отряд, санаторий в Крыму для выздоравливающих офицеров и убежище для увечных воинов при Максимилиановской лечебнице[294]. Она пользовалась любовью в армии и среди простого народа, где ее ласково называли матушка-государыня.