Карьеристки - Галина Врублевская

Мать Наденьки звали Зинаидой, она была старшей дочерью бабы Клавы. Ей уже исполнилось четырнадцать, когда семья Куприяновых вместе с заводом эвакуировалась из Ленинграда в Челябинск. Она оканчивала школу, когда близнецы Оля и Коля делали первые шаги. Зина повзрослела рано, и особенно быстро, опережая ум, созрела ее фигура: крепкая налитая грудь, широкие бедра при тонкой талии. При том, что жила семья впроголодь, пухленькое тело девушки выглядело на загляденье аппетитным.

Семья жила на окраине Челябинска в маленьком частном домике, принявшем эвакуированных ленинградцев. Отец почти круглые сутки пропадал на заводе, мать — бабушка Клава не могла отойти от годовалых близнецов, а Зина была предоставлена сама себе и предавалась невинным развлечениям. Особенно любила она выступать вместе с другими школьниками перед ранеными в госпитале, пела, подражая Клавдии Шульженко. Тогда же начала постреливать самокрутки с махоркой, объясняя это тем, что ей необходимо покурить, чтобы поставить низкое контральто.

Когда в сорок втором году отец — деда Саша уехал на фронт с наладочной бригадой и не вернулся, материальное положение семьи катастрофически ухудшилось. Маленькой пенсии не хватало на пропитание даже при карточном снабжении, и встал вопрос о том, что Зина должна пойти работать на завод, поскольку бабе Клаве не на кого было оставить постоянно болеющих близнецов. Но Зина вдруг воспротивилась. Как: трудиться от зари до зари? Прощай аттестат, мечта о театральном институте, и даже не останется времени, чтобы выступать перед ранеными в госпитале.

Баба Клава отвела старшую дочь в отдел кадров завода, где прежде трудился ее муж.

Оформление длилось долго, завод был секретный, и органы пристально изучали анкету и биографию каждого вновь поступающего. Однако Зина не стала дожидаться, когда власти дадут добро ее кандидатуре и примут ученицей фрезеровщицы в цех. Однажды она пришла домой и торжественно объявила матери, что забрала заявление с завода, поскольку ее примяли судомойкой на госпитальную кухню. А вскоре принесла первую получку и первые продукты, отоваренные, по ее словам, по карточкам. Ассортимент продуктов, правда, вызвал у бабы Клавы сомнение: Зина приносила и консервы с тушенкой, и даже сухофрукты, что простым обывателям не полагалось.

«Так я же в госпитале работаю!» — с гордостью заявляла Зина. Лишь позже — Зине тогда исполнилось шестнадцать, когда у девушки начал расти живот и обнаружилось, что она беременна, выяснилось, что списке служащих при кухне она не числилась. Поговаривали о ее связи с начальником госпиталя, но она сохранила в тайне, кто был отцом ее будущего ребенка. И в графе «Отец» свидетельства о рождении дочери поставили прочерк. Девочку назвали Надей, и сейчас, спустя семьдесят лет, она сидела напротив Маргариты уже в облике пожилой тучной женщины.

Но когда незаконнорожденная девочка, как тогда говорили о детях, чьи отцы не признали их, появилась на свет, не было уверенности, что она выживет и будет жить долго, потому что у юной мамы Зины не было никакой поддержки. Начальника госпиталя вскоре направили служить в другое учреждение, а баба Клава, сама с малолетними близнецами, сама едва сводившая концы с концами, велела убираться старшей дочери из дома вместе с ее «ублюдком» на все четыре стороны. Близнецам только-только исполнилось три года:

— Ты посмотри на мать-то, — говоря о себе в третьем лице, кричала баба Клава, — кожа да кости, волосы прядями выпадают. И бог знает, когда война еще закончится. Чтобы твоим брату и сестре жизнь сохранить, от себя последнее отрывала. Но тянуть твою девку уже сил моих не хватит. Хватило ума родить в шестнадцать, давай и расти ее сама.

— Это твоя внучка, а ты нас гонишь, — бросила Зина в лицо своей тридцатитрехлетней матери. Именно столько было бабе Клаве в разгар войны, в сорок третьем. — А самой-то сколько было, когда меня родила? Ведь тоже шестнадцать!

— Ты меня с собой не ровняй, я с отцом твоим венчана, а не в подоле принесла, как ты.

Зина сопротивлялась долго, плакала и умоляла мать позволить жить в ее доме и оставлять иногда на ее попечение девочку. Какие бы ни были отношения между ними, Зина надеялась, что все утрясется со временем. Деньжат она матери подкинет, «мальчики», уверена, не обидят. И продуктами солдатики помогут, если их ублажить как следует. Главное, чтобы руки от ребенка развязать. Сейчас ясно, что ход войны переломился, наши непременно победят. А в госпиталь прибывают все новые раненые, и среди них есть даже холостые офицеры.

Но баба Зина пригрозила, что пожалуется в милицию на образ жизни Зинки, если та не покинет ее дом, что ей и куска хлеба от нее не надо, что она сдаст близнецов в детский сад при заводе и сама устроится на работу. Потом сжалилась и разрешила пожить несколько месяцев, пока дочь кормит грудью. Но сама к кроватке Наденьки старалась не подходить и на руки ее никогда не брала. А в сорок четвертом после снятия блокады Ленинграда в числе первых вернулась с младшими детьми в город, а точнее, в свой ветхий домик в Гатчине.

Зина с дочкой осталась в Челябинске. «Папы» маленькой Наденьки часто менялись, хотя ей везло с ними: никто не обижал девочку, не приставал с нехорошими намерениями, а, напротив, подкармливали и баловали. Спустя несколько лет, когда Надя уже ходила в школу, мать ее вышла замуж в последний раз.

Хотя и слыла Зина беспутной, и любила гульнуть, и дочку на руках имела, и по тем временам была уже немолода — тридцать сравнялось, все же сумела приворожить серьезного человека, вдовца. Петр, командировочный из Ленинграда, был много старше Зины и человек основательный, работал мастером на Кировском заводе, как когда-то ее отец. Он увез Зину в Ленинград, в город, вблизи которого прошло ее детство, удочерил Наденьку, дал ей свое отчество, у них родился сын Георгий, Гоша. Жили они в одной комнате в коммунальной квартире, но к житейским трудностям Зине было не привыкать.

Она прожила в относительном благополучии несколько лет, и только свербело где-то в глубине души, что родная мать от нее отказалась. Теперь, когда в жизни Зины все наладилось: имелся и аттестат — вечернюю школу она закончила еще Челябинске, и штамп в паспорте, что она мужняя жена, — теперь Зина задумала разыскать мать.

С Кировского завода баба Клава давно уволилась, но в адресном столе дали ее координаты. Мать жила по-прежнему в Гатчине, но уже в муниципальном трехэтажном доме.

Зина поехала в Гатчину, однако зайти в квартиру матери не решилась, а подстерегла ее у подъезда, когда та нм шла во двор погулять с девочкой ясельного возраста, внучкой Ритой.