Янтарное взморье (СИ) - Вран Карина

Вот гнома, опускающая топор на зубастую голову неопознанного морского гада. Тогда же она читала спонтанную лекцию о мурмурации рыб, как следствие вопроса от Локи: «Причем тут мурчащие котики?» То ли вторая, то ли третья волна принесла с собою плотные шары, состоящие из мелких рыбешек, двигавшихся настолько синхронно, что издали казались единым организмом. Хель на этом наброске кружится юлой, и ткань закручивается спиралью вместе с демоницей. Бард продолжает играть. В его мире время остановило бег, закольцевалось в мгновении, когда счастье стало мелодией.

Здесь же: спиной к спине авантюрист и убийца, разделывающие это бесчисленное множество рыбешек на филе, и Монк в сфере зеленоватого света; блики от сферы не позволяют утекать жизням друзей сквозь множественные ранки — воплощенный Эдикт: Жизнь, одно из новообретенных с классом Вершитель умений.

В какой-то миг плавная мелодия набрала темп. Вобрала в себя звуки схваток Ненависти с морскими тварями, их ярость и раж. От гневного моря музыка взяла напор и мощь, неукротимость и величие. «Симфония великой сечи», — потянуло на пафос Хэйт, когда случился этот переход. Чуткое тело танцовщицы подхватило запальчивый порыв, движения ускорились, стали шире, темпераментнее.

Сфера молний украсила зал филармонии яркими вспышками. Демоница не прерывала танца: изгибы тела в изгибах молний ткали узор безудержной пляски. Фурия в родной стихии — в бою, безудержная и ослепительная.

Полчаса передышки дает сфера молний вымотанным непрестанной битвой игрокам. Разрушительная сила молний для подводных созданий едва ли не губительней огня. Но вот последний разряд ударяет в осклизлую тварь, выбивает из той все здоровье и гаснет.

Подтопленный зал филармонии украшают многочисленные «гейзеры»: из-под воды выныривают и мчат к свету, к теплой плоти сухопутных черные морские ежи, бурые глубоководные удильщики и длинноногие красно-белые крабы-пауки. Они сопровождают главную гостью приморского курортного города — гигантскую цианею. Огромная медуза элитного ранга по-своему красива: купол в форме колокола двухметрового диаметра похож на грозовую тучу с вызолоченной солнечными лучами верхушкой. Под куполом как будто юбка из плиссированной коралловой ткани — или полураскрытый бутон удивительного растения. И пучки прозрачных тонких щупалец, благодаря которым медуза словно парит в водной взвеси.

— Локи, все, что горит — в цианею, — дает распоряжение кинжальщик.

Авантюриста не надо просить дважды. Он и Салли жгут со всей мочи: саламандра огнем стихии, человек — изобретениями алхимиков Тионэи. Гнома рубит топором щупальца, а вот Хэтти яркая гостья не по вкусу пришлась — медуза тоже жжется, кислотой.

Шкала здоровья элитной твари проседает куда медленнее, чем у тех, кто с ней бьется.

— Дальше — на банках. Уйдет вся мана, ее восстановление любыми способами отключится на час, — в голосе Монка слышатся раскаты грома. — Эдикт: Смерть.

И все враждебные цели в радиусе сцены… рассыпаются серебристыми искрами. Искры тают быстрей, чем снежинки на ладони, а дымчатых сфер с лутом после массовой зачистки монстров — нет. Ни дропа, ни опыта — этот Эдикт Вершителя ультимативен, он не предназначен для обогащения или прокачки.

В серебряных искрах и водных брызгах парит Хель, словно невесомая бабочка. Художница, чуть было не прервавшая цикл набросков, чтобы присоединиться к схватке, возвращается к перу и альбому.

Ступень за ступенью отвоевывало море пространство у сопротивляющихся «букашек», и вот уже не остаточные брызги покрывают сцену Ла Мьюсика блескучими каплями, а очередная — кажется, восьмая по счету — волна заливает поверхность сцены по щиколотки игроков. Хель танцует: босые ноги будто не замечают холодной воды, нужно что-то существеннее, чтобы сковать движения неистовой фурии.

Не только избыток влаги приносит волна: вместо опасных, но неразумных тварей следом за белой пенной шапкой в Ла Мьюсика вплывают нереиды. Зеленовласые девы морские прекрасны, но уровни — сто пятьдесят — прозрачно намекают, что всех сил Ненависти не хватит, чтоб одолеть пятерых красоток.

Вал играет быстрее, быстрее… за полетом пальцев над клавишами невозможно уследить. Звук обрывается на самой высокой ноте. Взмывает над сценой Хель: ее руки вскинуты, точно крылья, левая нога вспарывает водное полотно, и веером широким округ разлетаются хрустальные брызги. Танцовщица выгибается в прыжке, ступня соприкасается с затылком… После мгновений прыжка-полета девушка падает навзничь, как подкошенная.

Тишина после музыки опускается на зал филармонии, в ней слышны лишь капель и дыхание тех, кто на сцене. Бард нежно проводит по клавишам, и те откликаются: печалью и радостью, тоской близкого расставания и ясным, как летнее утро, трепетом от случившейся встречи.

Нереиды не нападают. Застыв в воде подле сцены пятью женственными статуями, морские девы начинают петь. Эта песнь — без слов. «Вокализ», — всплывает в памяти художницы словцо из арсенала соседа-музыканта.

«О-о-о-о-о», — в унисон тянут объемный звук нереиды, изгибают и плавят, и вместе с голосами дрожит и плавится душа каждого, кто слышит сплав музыки гениального демона с пением моря о пяти голосах.

Хель плавно подымается, теперь она плывет в танце, а все прочие — замерли, затаили дыхание. Воздушно-крылатая легкость танцовщицы, внеземная игра музыканта, огонь их сердец и песнь моря сошлись в нестерпимо прекрасной гармонии.

Сколько длилась она? И миг, и вечность…

А после на Ла Бьен обрушился Девятый вал.

Часть 4

Гнев моря пал на безмолвный город. Все звуки, что еще не угасли под напором яростных волн, сосредоточились в Ла Мьюсика. Сигнальная башня стояла разбитая, как сломанный зуб; огромную, почти в человеческий рост, металлическую доску — било, по коей ударяли молотом — унесло вглубь города. Теперь она торчала из разбитого окна ратуши, подобно тесаку мясника в большой мертвой туше.

Живые попрятались в укрытиях. Чайки умчали от опасности, куда глаза глядят. Город-порт молчал. Разве только вода постукивала обломками о стены — где целые, а где уже лежащие в руинах.

В Ла Мьюсика вода, цветом схожая с чернилами, ринулась напором столь мощным, что мало кто успел осознать близость финала. Лишь Вал встал с банкетки, опустил крышку рояля, будто это могло уберечь инструмент, поклонился. Хель смыло в пируэте. Вала — в полупоклоне. Остальных Лазурное море загребло, кто как был. Хэйт только и успела, что убрать перо и бумагу в инвентарь.

Тьма, давление и ощущение взглядов, которым мрак кромешный не помеха. Все это царапает даже не кожу — самую душу. Озноб, мандраж и… страшный прилив любопытства, вот что накрывает Хэйт с головой вместе с чернильной водою.

Кроме взглядов в темноте есть и голоса. Приглушенные, обезличенные, они доносятся сквозь толщу воды обрывками фраз.

«Отмечены пресноводными…»

«Друзья…»

«Невозможно…»

«Мельчают озерные…»

«Младшие голодны…»

«Он звучал, как море…»

«Песнь глубже голода…»

«Та, легкая, показала, зачем у них два длинных плавника…»

«Она так гладко плыла…»

«Голодны…»

«Добыча…»

«Съешьте одного без метки…»

«Мало. Мало. Мало!»

«Друзья. Не еда…»

— Тихо! Не журчать! — рвет тьму и многоголосье рокочущий гул.

Некто огромный и исполненный силы, непостижимой для Хэйт, обрывает галдеж. И выносит вердикт.

— Море дарует названным легкую смерть. Один — младшим. За него сказать некому? Он — корм.

Водные оковы не дают озвучить возражения… Хэйт очень хочет подбодрить Локи, извиниться, что втянули его в это мутное дело, возможно, даже себя предложить на роль корма вместо авантюриста… В знак дружбы, к тому же, она — лидер клана, ответственность, взаимовыручка…

Тьма сгущается, размывает ход мысли. Вспышка! По глазам бьет свет, обычный дневной свет, к которому приходится привыкать после чернильного мрака.