Селена, дочь Клеопатры - Франсуаза Шандернагор

– Конечно, она еще девчонка. И женюсь я на ней не раньше чем через пять или шесть лет… Если к тому времени буду жив!

– В каком смысле? Неужто ты решил покончить жизнь самоубийством?

– Антилл, не притворяйся дурачком: история с завещанием, развод твоего отца, последняя речь Октавиана – ведь это война! Это тебе не стычка в Армении. Война с Римом!

– И что? Думаешь, мой отец не способен ее выиграть? Человек, который командует всей Азией!..

«Из-за завещания или нет, но война неизбежна, – уверяла Клеопатра в последнем письме из Самоса. – Мы можем только тянуть время». И Рим в самом деле объявил войну, но не Антонию, а правительнице Египта.

– Гражданское противостояние неминуемо, – заявил Октавиан в Сенате. – Римляне, я, как и вы, не переношу эти братоубийственные войны, уничтожившие столько наших семей! Речь идет о последнем сражении против монархии!

– Лицемер до мозга костей! – заключила Царица, чей словарный запас все больше пополнялся солдафонскими словечками.

Именно тогда войска восточной армии ушли из Самоса в Афины, затем из Афин в Патрас, а из Патраса в Акциум, вверх к Балканам.

Поначалу Цезариона ставили в известность регулярно. На борту кораблей с продовольствием, курсирующих между Египтом и Грецией, мать отправляла гонцов, которые обо всем ему сообщали. Чаще всего это были отличные новости. То есть официальные: эти люди выполняли свою задачу… Однако поскольку читать между строк было сложнее, чем выведать правду у нарочного, Цезариону удавалось составить себе некоторое представление о ситуации.

Чтобы не вызывать подозрений, он расспрашивал посыльных о своей матери, о здоровье то одних, то других и как бы невзначай бросал вопрос:

– А такой-то как поживает?

– Очень хорошо, господин, он устроил большой пир для афинской молодежи.

– А тот, другой?

– В последнее время он больше не участвует в собраниях штаба. Он болен…

– Стало быть, в армии эпидемия?

– О да, господин! Многие страдают лихорадкой.

На протяжении нескольких месяцев, употребляя все имена, которые смог вспомнить, Цезарион узнал о болезнях, косящих ряды солдат, и, хуже того, о целой серии измен:

– А Силаний?

– Сбежал, господин. Этот трус перешел к врагу!

– А Геминий?

– Вернулся в Рим. Он заявил, что окружение императора слишком много пьет. Как будто бокал вина может причинить вред хорошему солдату! В особенности когда вода пахнет гнилью, как в этом местечке!

Многие римляне из армии Антония дезертировали. И с весны Цезарион ясно видел, словно сам там находился, как цари-союзники один за другим отказывались от дальнейших действий: одни были преданы, другие убиты, заняв непригодные для обороны позиции, третьи сочли за возможное сменить поле боя.

– А Богуд, царь Мавретании? Как ведет себя Богуд?

– Он больше никак себя не ведет, мой господин, он мертв. Вражеский адмирал смог взять его в плен.

– А Аминтас, царь Галатии?

– О, не говори мне о нем! Улучив момент, когда император атаковал укрепления Октавиана, он смылся со всеми своими лучниками! Прихватив заодно и царя Пафлагонии! Люди, всем обязанные нашему императору, который сделал их царями! Но они нам и не нужны: эти азиаты – все до одного – никудышные солдаты…

– А скажи мне, как наш бравый Таркондимон, суверен Верхней Силиции?

– Убит в бою, господин. Стоя во главе своей кавалерии, он сражался с кавалерией Октавиана. А знаешь ли ты, кто теперь командует октавианской кавалерией? Марк Тиций, один из наших перебежчиков, племянник этого мерзавца Планка!

Это была странная война: армии стояли друг напротив друга, укрепляли свои позиции за крепостными стенами или в глубине залива и проводили только непродолжительные вялые стычки, пребывая в непрерывном ожидании.

Бесспорным было одно: люди очень страдали. По крайней мере пехота Антония, которая, по всей видимости, стояла неподалеку от лагуны с вредными для здоровья миазмами. А с наступлением лета возрастал риск того, что ситуация ухудшится еще больше. Боевой дух войск? Его почти не осталось. В штабе дышали зловонным воздухом, но это объяснялось не только соседством с лагуной:

– А что Ямблик? Ты не приносил мне известий о принце Ямблике из династии Эмес.

– Император отрубил ему голову. Оказалось, что он собирался предать его… Ямблика казнили одновременно с сенатором Квинтом Постумием. Говорят, что они были в сговоре.

В следующий раз, когда корабли и вестники уже стали редкостью (как и где на них нападали?), Цезарион спросил:

– Мне бы очень хотелось узнать, друг мой, что стало со стариком Главком, врачом матери?

– Умер, мой господин.

– Умер? Но от чего?

– Э-э… От казни, – смущенно проговорился солдат.

Цезарион тотчас же догадался, что речь шла о заговоре: Главк посоветовал римлянам бежать, поскольку его хозяйка угрожала их убить; он говорил, что Царица дала ему задание приготовить яд для всех, кто противился ее воле. Вот почему даже Делий, постоянный легат Антония и один из самых давних друзей их четы, стал отказываться от еды.

– И тогда твоя выдающаяся мать пришла в ярость и приказала убить коварного врача.

Казалось, что гонец верил в историю, которую рассказывал. Конечно, это было сумасбродством! Но Цезариону подобные сумасбродства говорили о многом, особенно об атмосфере, царящей в Акциуме… Он беспокоился. В первую очередь о здоровье матери.

– Она ест и пьет как обычно, – заверил его последний вестник, которому удалось проскользнуть. – Она повсюду следует за императором и просила сообщить тебе, что сделала себе противомоскитную сетку.

Противомоскитную сетку? А, в этом была вся она! Всегда прагматичная – и всегда оптимистка. Жаль, что нельзя спрятать под купол всю армию! Но даже если москиты Акциума наносили солдатам больше ран, чем вражеские стрелы, и вредили моральному духу армии, тем не менее они не были причиной его тревоги: сейчас его заботило снабжение армии продовольствием. Склады Александрии ломились от нильского зерна, ведь из-за нехватки кораблей его невозможно было отправлять; очевидно, армия Антония больше не контролировала морские пути. Что станет с войсками, находившимися в горах Эпира, на севере Греции, когда они почувствуют нехватку провианта? К тому же через месяц прекратится навигация! Как больные, голодные, измученные люди продержатся еще полгода в ухудшающейся с каждым днем ситуации? Они должны были наступать! Сейчас! Выйти из чащи. Убить или погибнуть. Но покончить с этим. Как можно скорее…

Вдруг со стороны Фароса донесся громкий крик, прокатившийся по пристаням всех портов, а затем и по всему городу:

– Вот они! Вот они!

Цезарион выбежал из Нового дворца и как был, без плаща, запрыгнул в одну из царских галер, которые курсировали между Антиродосом и континентом:

– В Царский порт, быстрее!

Он стоял на маленьком судне, вглядываясь в море, но ничего не мог различить. Перед ним и позади него пристани и плотина были черными от толп людей; принялись играть импровизированные оркестры. Между двумя возгласами «Да здравствует Царица!» и «Наши победили!» слышался звон кимвал и рев раковин на террасе маяка, а один мужчина трубил в букцин: ему наверняка было видно флот. В толпе стали появляться красные точки: это были туники легионеров, отряд которых стоял неподалеку от Александрии.

Маленькая галера Цезариона прошла между башнями Царского порта, и юноша наконец заметил первый корабль, квинкверему, обшивные доски и тросы которой были украшены золотыми гирляндами, а длинные огненные орифламмы свисали с рукояток весел. Когда корабль на веслах пересек узкий проход между маленьким островом Фарос и рифами мыса Локиас, жители Александрии на мгновение умолкли, и с моря донеслось эхо пеана, гимна в честь Аполлона: это на корабле пели моряки. На горизонте показывались все новые мачты, и каждое появление поднимало волну приветственных возгласов: «Антоний автократор!», «Клеопатра победительница!» В выкриках ликующей толпы эти слова смешивались с дионисийским «Эвоэ!»[127], свистом, цоканьем языком, «Ю-ю!»[128] и непрекращающимся грохотом эфиопских барабанов. Но даже с высоты крыш до сих пор нельзя было увидеть царскую «Антонию» – огромный корабль с пурпурными парусами. Это было даже к лучшему: отсрочка поможет лучше приготовиться, и в Царском порту Цезарион бросился к первому часовому:

– Пусть пошлют за принцами!

– Их предупредили, Сын Солнца, они придут.

По мере того как колонны кораблей заходили в Большой порт, огибая Синий дворец, они занимали позиции по обе стороны частного порта, но не причаливали: их поднятые весла создавали почетный коридор для адмиральского корабля. Когда, наконец, появилась и подошла к пристани «Антония», маленькие принцы были по росту построены у подножия крепостной стены, под пылким и внимательным взглядом прецептора Николая. На палубе фанфары играли военный гимн, и волосы всех моряков были смочены духами. Выглядя как никогда царственно, с двойной короной на голове и изумрудным кабошоном[129] на шее, Клеопатра медленной поступью сошла на берег в сопровождении отряда стражников. Когда Цезарион встал перед ней и с почтением поклонился, она раскинула руки и обняла его, как это делают солдаты, прошептав ему на ухо: