Наират-1. Смерть ничего не решает - Карина Демина

Украшение? Или еще один обычай? У наир много обычаев, это Элья уже усвоила.

— То, что народ тебя любит, это хорошо. А будет лучше, если эта любовь станет крепче, — Урлак заговорил тихо и жестко, и музыка, будто соревнующаяся с гомоном и визгом, заглушила слова. Не все, но некоторые. — Нам нужен мир. Пойми, это важно и…

Ырхыз зевнул. Потянувшись, шлепнул по руке слишком уж наглую карлицу. Потом смилостивился, швырнул горсть изюма. И засмеялся, глядя на кучу малу. Урлак лишь вздохнул.

— От тебя не требуется ничего, кроме официального присутствия и формального оттиска печати.

— Опасаетесь, что я разучился иметь дело с воском?

— Опасаюсь, что ты разучился сдерживать порывы, неподобающие тегину. О тебе слишком много и слишком часто говорят в последнее время, и совсем не как о воине и победителе при Вед-Хаальд. Те слухи, которые ходят пока по дворцу, скоро выйдут и за его пределы. А народная любовь, как показывает опыт, слишком хрупкая штука, чтобы на нее полагаться. Сегодня они боготворят тебя, завтра — любого проходимца, которому достало наглости и куражу вытворить что-нибудь эдакое. Мой мальчик, жизнь — не партия в бакани, тут не карты и не фигурки с доски слетают. И поверь, я не враг тебе. Я желаю, чтобы рано или поздно ты получил то, что причитается по праву рождения. И чтобы новый каган славен был не безрассудствами, а делами достойными. Ты, а не твоя мачеха через своего молокососа. Их род день ото дня набирает силу, а если Агбай-нойон еще и удачно придавит побережников… Меня беспокоит то, что ты этого не понимаешь.

— Вы, дядя, чересчур уж много… беспокоитесь. Смотрите — опасно для сердца.

У него красивая улыбка, по-детски чистая и светлая.

— Что ж, больное сердце можно успокоить лечебным отваром, в отличие от больного духа, — заметил Урлак, подымаясь.

Улыбка тегина моментально исчезла.

— Прошу простить меня великодушнейше, любезный племянник, но я не смею больше своим присутствием утомлять тебя. — Урлак поклонился. Толстая карла тут же передразнила поклон, не удержалась и, шлепнувшись на брюхо, с хохотом покатилась по полу. — Но напоследок в знак моей искренней любви и привязанности позволь преподнести еще один скромный дар.

— Надеюсь, не очередное седло?

Урлак вежливо улыбнулся.

— Прости, но для Усыпин седло было уместнее. А вот теперь… Надеюсь, что тебе понравится.

Ырхыз тоже поднялся, нарочито медленно. До чего же плавные, текучие у него движения.

— Я буду рад любому… дару.

Глаза синие, не черные, как у Урлака и прочих наирцев, а синие. И волосы, выбивающиеся из-под чепца — длинные, светлые, что особенно заметно на смуглой коже. Медь и золото. Несочетаемо. Хотя меди в нем, пожалуй, больше.

— Пусть в твоем знаменитом зверинце будет и такое… животное. Уверен, ты найдешь его не только забавным, но и полезным в свете будущих переговоров.

— Благодарю. Вот этого, мой милый дядя, я точно не ждал. И точно не забуду.

Протяжно вздохнула кеманча, и музыка оборвалась. Надо же, все-таки она не бесконечна.

— Ненавижу, — сказал Ырхыз, нарушая затянувшееся молчание. — Ты понимаешь меня? Конечно, понимаешь, Урлак пусть и скотина, но предусмотрительная. Садись.

— Куда?

— Куда-нибудь. Хочешь — сюда. — Он пнул расшитую золотом подушку. — Или сюда. — Швырнул вторую. Третья полетела в уродцев, потянувших руки к склане.

Элья присела.

— Хочешь? — Ырхыз протянул свой кубок. — Пей. И ешь. Как тебя зовут? У тебя ведь есть имя?

— Элья.

Вино сладкое. Знакомый вкус, она уже пила такое в шатре Урлака. Но это было давно, до дороги, до суматохи двора, до раздражающего ожидания, когда Элью заперли и словно бы забыли. А вспомнили только утром. Был короткий разговор с Урлаком, неудобного кроя наряд из плотной ткани и путешествие по коридорам дворца, от которых осталось скомканные ощущения чего-то массивного и пестрого.

Ырхыз лег на спину, забросив ноги на низкий столик. На пол чуть не полетело блюдо с фруктами, но цепкие пальчонки весьма своевременно поддержали. И яблоко стянули. А тегин, не обратив внимания на кражу, заметил:

— Я никогда прежде не пил со склан. Убивать — да. Пить — нет. Пей. Эй, а вы там, чего замолчали?

Подобрав с пола виноградину, Ырхыз швырнул в музыкантов.

Гебораан так себя не ведут.

Но завыла кеманча, ступив на новый круг муторной мелодии, и девушка вяло зашевелилась. Заколыхались волны полупрозрачной ткани, создавая иллюзию танца, еле слышно зазвенели украшения на ее руках. И подхватив обрывок синей ткани, заплясала мелкая толстячка с тарелками в руках.

— Не смотри на них. На меня смотри. В глаза.

Синие. Яркие, как небо в переломное мгновенье между многоцветным закатом и тягучей чернотой. А чернота там же, в широких кругах зрачков. И Элья в них отражается.

Это отражение вызывает беспокойство.

— Вон пошли. Все. Нет, все, кроме тебя, Элла… Элы. Я буду звать тебя Элы. Тебе должно нравиться.

Шлепанье ног по полу и стук запираемой двери.

— Не оглядывайся. Никогда не оглядывайся.

— Почему?

— Кто знает, что там увидишь? — Он коснулся пальцем запястья и тут же одернул руку. — Темная… У тебя темная кожа. Не черная, но… Я много видел, вы ведь не такие и одинаковые. Но это в бою, а там — другое. Морхай сказал бы, что ты мышастой масти. Или не сказал бы? У него замок сожгли, так что вряд ли ты ему понравишься.

Элье плевать.

Поднявшись, тегин протянул руку.

— Пойдем.

Ладонь сухая и шершавая. Слишком велика для браана, но вот меч должна держать крепко, так же, как Эльину руку. Он нарочно пальцы сжал, он хочет причинить боль. И в глаза заглядывает, выискивая признаки слабости.

Не увидит. Элья умеет терпеть. А тегин всего-навсего злой мальчишка. Неуравновешенный, если верить Урлаку. А можно ли верить Урлаку хотя бы в этом? Следует самой разбираться.

Тегин — означает наследник и будущий правитель. Не по способностям, не по избранию, но по праву рода — у людей все иначе. У них правитель может быть воином, а воин — править. Странно. Неразумно. Но так есть.

И Элье следует привыкнуть. И попробовать узнать, чего в нем больше: разума или силы.

Но как? Нападать нельзя — убьет. Наблюдать долго. Спровоцировать?

За порогом комнаты живыми изваяниями стояла стража. Двое. И еще двое у двери напротив, но доспех на них другой — много гладкого железа, но оно совсем не блестит из-за чернения. Люди любят железо.

— Мои личные кунгаи, а не дворцовая шушера, — шепнул на ухо Ырхыз. — За эту дверь никому нет хода, но ты будешь жить там. Со мной. Потому что я так хочу. Мне нельзя перечить, понимаешь? Когда-нибудь я буду каганом.