Тщеславная мачеха - Фиделис Морган

Как следует освоившись на главной улице и в переулках, Элпью поболталась у входа в тот проулок, где видела лорда Уиппингема с темноволосой женщиной. Она уже знала, что во Франции едят в другое время, поэтому с приближением ужина вернулась и спряталась у знакомой двери.

Как и ожидала Элпью, из дома вышла группа женщин. Она пристроилась к ним, прислушиваясь, нет ли среди них англичанок.

– Зайдешь ко мне поужинать? – Невысокая розовощекая женщина повесила на плечо сумку.

– Ты шутишь? – недовольно фыркнув, отозвалась ее приятельница-блондинка. – Мне уже хватило. Чем плоха эта работа – вызывает отвращение к еде.

– А мне ничего, я слона готова съесть. Хотя лучше быть уличной девчонкой, чем еще раз преодолеть все те журналы.

Элпью ускорила шаг, чтобы не отстать от двух женщин, отделившихся от основной группы и свернувших на оживленную главную улицу.

– Уличной? Не смеши меня, Сара. Для бродячей жизни ты годишься не больше меня. Тебе уж скорей кроликов ловить. Я же видела, как ты облапошивала тех простофиль.

– Простофиль-то? После ухода из замка я этим почти не занималась. Кейт, здесь ни у кого нет денег на карточные игры. Все одна показуха. Думаю, ночным ремеслом я заработаю больше.

Элпью ступила навстречу фургону, везущему сено, и, отскочив в сторону, натолкнулась на двух женщин.

– Эй, потише! – Блондинка выхватила у розовощекой женщины сумку и стала размахивать ею как оружием. – Ты что ручонки свои распускаешь, оборванка? Она воровка, Сара, точно тебе говорю.

– Простите, – сказала Элпью, спотыкаясь и стараясь не отстать от них. – Я задумалась. Есть хочется. Несколько дней не ела. Я здесь недавно, понимаете? Работу ищу.

– По срезанию кошельков и кражам в магазинах? – Кейт преградила Элпью дорогу. – Для мазуриков всегда есть работа.

Элпью порылась в памяти в поисках каких-нибудь жаргонных словечек, которые слышала от воров, ошивавшихся в Ковент-Гардене. Язык преступного мира был почти также непостижим, как французский.

– В свое время я пощипывала, но хотела пойти на настоящее дело. – Элпью надеялась, что назвалась воровкой-карманницей, а не призналась в каком-то полном непотребстве. – Однако вижу, здесь это вряд ли получится, если не знаешь языка.

– Для лондонских работа есть. – Кейт постучала себя по ноздре. – Но только для тех, кто в курсе дела.

Графиня стояла в грязной лачуге. Ничего похожего на то, что она ожидала. Домишко не был ни брошенным звериным логовом, ни тайником, где леди Мердо-Мактавиш прятала тела своих жертв.

Это было семейное жилье.

На земляном полу играли семеро грязных худых ребятишек, а истощенная женщина в лохмотьях помешивала что-то в котле, едва державшемся над скудным огнем, разведенным из зеленых веток. Изабелла, войдя следом за графиней, вытащила из сумки буханку хлеба.

Женщина повернулась и вытерла худые, как у скелета, руки о юбку, прежде чем протянуть их к шотландке. Графиня заметила, как выпирают похожие на барабанные палочки ключицы женщины, когда та начала отламывать и бросать в котел куски хлеба, чтобы приготовить тюрю.

Изабелла между тем доставала из сумки другую еду.

Дети вскочили, хватая Изабеллу за юбки. Она ласково гладила их по жидким, клочьями висевшим волосам.

– Merci, merci! – всхлипывали они, а их мать бросала им кусочки хлеба, которые они тут же проглатывали. – Ange de dieu! [78]

Изабелла осторожно освободилась от детей и вышла на улицу. Графиня – за ней.

– Что довело этих людей до такой нищеты? – Графиня устыдилась, что обмахивалась, отгоняя от себя вонь. – Я никогда ничего подобного не видела.

– Они не единственные. Такие семьи живут здесь повсюду. Их не видно из больших замков, но они здесь, не так уж и далеко. Идемте. – Изабелла снова углубилась в лес. – Окраины Парижа и окрестные деревни полны таких кошмаров. Ежедневно в канавах находят мертвых людей с зелеными ртами – они ели траву; некоторые из них так голодны, что когда от голода умирают их дети, они съедают их жалкие, истощенные тельца. Младенцев оставляют под деревьями: их матери надеются, что какой-нибудь богатый охотник, проезжая мимо, подберет малюток из жалости, а если нет, они молятся, чтобы их же собственные дети умерли ночью от холода и избавились от этого страшного существования. – Голос Изабеллы дрогнул. – Это национальный позор. – Она осторожно осмотрелась. – Надеюсь, здесь мы в безопасности, хотя я и не привыкла говорить вслух о тех, кому нет прощения и по чьей вине творятся эти бесчеловечные злодеяния.

– Простите меня, – пробормотала графиня, хотя шотландка не могла знать, за что. Леди Анастасия чувствовала себя беспомощной и глупой. – Скажите, Изабелла, как эти несчастные дошли до такого состояния?

– Природа не благоволит к французам. Скудные урожаи, наводнения, летние бури, холодные зимы – все наносит тяжелый урон. Но я убеждена, что главные виновники – король и его придворные. Голодающие люди даже не могут облегчить свое существование, вырастив капусту на клочке земли рядом со своими хижинами, потому что, произведя продукты питания, они сразу должны заплатить пугающий налог на соль. Их наказывают за то, что они пытаются помочь себе выжить. Они нищие, но, однако же, платят больше налогов, чем все эти размалеванные паразиты – дамы и кавалеры, околачивающиеся в Версале… Я могу продолжать, но что толку?

– Почему у этой бедной женщины столько детей? – Графиня оглянулась на покосившуюся лачугу. – Она должна была предвидеть, что у нее никогда не хватит денег на их содержание.

– Хороший вопрос. – Изабелла сардонически засмеялась. – Власти обещают женщинам денежное вознаграждение, как только они родят больше десяти детей. Для них это искушение. Многие пытаются, но ни одна не доходит до десяти. А после рождения семи детей они настолько истощены, что их убьет самая малость. Как вы думаете, сколько еще протянет эта несчастная?

– Обещают вознаграждение за рождение такого количества детей?

– Его величеству нужны мальчики, из которых вырастут солдаты. – От всех этих ужасов у графини закружилась голова. Впереди показалась еще одна хибара, привалившаяся к огромному дубу. – Идемте, графиня. «Делая добро, да не унываем, ибо в свое время пожнем, если не ослабеем». [79] Я слышала эти слова от нашей лицемерной суки Прюд. Много она знает о добрых делах.

Изабелла открыла едва державшуюся дверь и вошла в лачугу. Внутри на странной резной кровати лежала старуха с кожей темной и морщинистой, как чернослив.

– Изабелла! – воскликнула она. В ее низком хриплом голосе слышался сильный французский акцент. – Я думала, ты никогда не придешь.

– Я привела друга, мадам Северина. – Она села на край кровати и снова стала доставать еду. – Как и вы, мадам, моя подруга графиня была когда-то любовницей короля.

– Карла. – Графиня слабо улыбнулась. – Английского. В шестидесятых годах.

– Значит, через несколько лет после меня. Людовику было шестнадцать лет. Я была прислугой. Он пришел ко мне, чтобы расстаться со своей невинностью. Мальчиком он не был так жесток и эгоистичен. Но всегда любил розыгрыши. – Женщина теребила ветхие простыни. – Теперь все это не так забавно. – Она впилась в куриную ножку, поданную ей Изабеллой. – Итак, Изабелла, cherie, [80] твой карандаш сегодня при тебе?

Изабелла подвинула табурет и села у изголовья кровати. Вынула книжечку в шагреневом переплете и карандаш и, по мере того как женщина говорила, делала записи.

– Жила-была на свете, – начала мадам Северина, – старая женщина, и было у нее столько детей, сколько дырок в решете…

Вместе со своими новыми знакомыми Элпью сидела за круглым столиком в таверне.

– Ну, я могла бы тебя пристроить, – сказала Кейт. – Но это страшная тайна. Тебя прощупает эта шикарная девка. Она прикрытие.

– Это место для краденого, да?

– Если бы! – Сара засмеялась. – Нет. Весь день мы занимаемся всякими гадостями. Настолько мерзкими, что даже еда в рот не лезет.

– Да я все это знаю, работала в Ковент-Гардене, – небрежно заметила Элпью. Она никогда не зарабатывала на жизнь проституцией, хотя иногда использовала свое тело для получения желаемого. Ну а какая женщина так не поступала?

– Понимаешь… – Сара многозначительно ухмыльнулась. – То, чем мы занимаемся, восточные штучки.

– Нет, Сара, китайские.

– Правда? – Элпью слышала о диковинных иноземных приемах. – Я работала в домах порки.

– Порки! – На сей раз рассмеялась Кейт. – О чем ты толкуешь! Пососать да пожевать – мне легче обработать старого вонючего ублюдка, чем выдержать теперешнюю нашу работу… Для начала, с ними хотя бы быстрее кончаешь.

– И платят лучше.

– Так что же это? – Элпью терялась в догадках – может, тут задействованы животные и табуретки, причем речь, разумеется, идет не о доярках.