Кинокомпания Ким Чен Ир представляет - Пол Фишер

Син скорчился в стене; карманы у него были набиты припасами, собранными за последние недели. Он подозревал, что придется просидеть здесь дня три-четыре – ни в туалет сходить, ни даже ноги выпрямить. Его поимщики между тем, решив, что он сбежал, устроят охоту. «Потом, когда все поуспокоится, – писал Син, – я бы выбрался из дома и пошел к ближайшему порту или к границе, а оттуда – в Советский Союз».

Когда вечером Син Сан Ок не явился на ужин, разверзся ад. Спустя пару часов на тотальный обыск прибыли полицейские – но затем не уехали, как рассчитывал Син, а развернули штаб в кабинете, прямо напротив гостевой комнаты. Это его огорошило. Обнаружив, что его комната пуста, они должны были поступить согласно его плану – его сценарию. Даже в своем безнадежном положении Син не сомневался, что умеет придумать сцену и поставить ее согласно своему замыслу.

Скрючившись в стене – спина ноет, горло пересохло от жажды, – Син в страхе прислушивался к визгу автомобильных покрышек и топоту сапог. Громко трещали рации. Кто-то обстукивал стены и потолки – проверял, нет ли пустот. «По крыше ходили люди, – писал Син впоследствии. – Моя комната и кабинет превратились в штаб поисковой партии. Там отдавали приказы и составляли рапорты; все бродили туда-сюда. В комнату, где я прятался, пришли шоферы – послушать радио». В три часа ночи мочевой пузырь у него уже разрывался; Син прокрался в туалет и помочился, а воду спускал, дожидаясь, когда залает собака или грохнет гром.

На третий день слуга пришел в гостевую комнату прибраться. Подойдя к столу, он заметил, что батарея сдвинута, а панель за ней слегка приоткрыта; он даже разглядел за панелью Сина и тут же закричал:

– Он здесь! Он здесь! Господин прячется в гостевой!

В комнату ворвались полицейские. Командовал, похоже, человек лет тридцати с чем-то, в сером френче а-ля Мао, а не в полицейской форме. Когда Сина выволокли, человек во френче посадил его на стул и приступил к допросу.

– Зачем опять бежать? – вежливо спросил он. – Зачем опять безобразничать?

– Я не могу тут жить, – ответил Син. – У меня тут ни жены, ни детей, ни семьи, ни друзей. Все на Юге. Как мне тут жить в одиночестве?

– Вы же не просили привезти вам родных, – пожал плечами френч. – Попросили бы – мы бы все устроили.

– И как бы вы их привезли? На Юге за ними наверняка следят.

– Отчего вы никак не поверите во власть народа? Вы просто не понимаете, какая у народа власть… – Френч вздохнул. – Вы совершили преступление и предали нашу страну. Вы пытались сбежать. Это очень серьезно. Вы заслуживаете казни.

– Я южнокореец. Я хочу вернуться домой – почему это преступление?

– Вы наш гражданин. Граждане обязаны подчиняться закону.

– Я не ваш гражданин, – возразил Син. – Я гражданин Южной Кореи…

– Ха. Ерунда. Корейская Народно-Демократическая Республика – единственное настоящее государство на Корейском полуострове, а значит, вы ее гражданин.

На том разговор и завершился. Пришли другие старшие офицеры, глянули на Сина и ушли на первый этаж обсудить ситуацию. Явился и заместитель директора («посмотрел на меня, как гадюка», отметил Син), но ему велели уехать. Когда Сина наконец свели вниз, на ужин ему выдали паек заключенного – соленый суп, горсточку риса и никакого мяса. Появились новые охранники с собаками, и к утру все окна затянули колючей проволокой.

Син пал духом. Он болтался в лимбе; он ждал, что с минуты на минуту его уведут на расстрел. Оба раза, пытаясь бежать, он искренне верил, что добьется успеха. «Мои побеги были как в кино, – годы спустя рассуждал он. – Может, я принимал фантазии за реальность… Но если бы я не попытался бежать, я бы умер от страха, тревоги и одиночества. Неудивительно, что в этой голой реальности, где дни почти пусты, мои фантазии и грезы путались с подлинной жизнью». Спустя двадцать дней после обнаружения Сина приехали два офицера госбезопасности и объявили, что забирают заключенного «туда, где вы ответите за свое преступление». Они меня наконец-то убьют, подумал Син, в наручниках забираясь на заднее сиденье очередного «бенца». Его пожитки швырнули в багажник.

Сина не убили. «Бенц» три часа ехал невесть куда в темноте и выгрузил Сина у дверей грозного здания.

Син прибыл в тюрьму номер 6.

Центр сосредоточения – это одно. Тюрьма номер 6, «центр перевоспитания» – совсем другое.

В 1968 году венесуэльского поэта Али Ламеду, приехавшего в Пхеньян переводить на испанский собрание сочинений Ким Ир Сена, признали виновным неизвестно в чем и приговорили, не предъявив никаких улик; шесть лет он провел в тюрьме номер 6, которую знал как «тюрьму Суривон», по названию ближайшего городка. Ламеда писал: «Условия были ужасающие. Одежду и посуду не меняли годами… Заключенный лишен прав, свиданий, личных вещей, сигарет, еды, нельзя читать книги и газеты, нельзя писать… Голод – метод контроля… На мой взгляд, лучше бы били – можно стиснуть зубы и перетерпеть. Постоянно голодать – хуже». Надзиратель рассказал ему, что в тюрьме одновременно содержатся шесть тысяч мужчин и женщин, а то и больше. Тюрьма – «огромное круглое здание с громадным внутренним двором». Ламеда слышал, как в соседних камерах рыдали люди, и впоследствии угрюмо отмечал: «В таких местах вскоре научаешься понимать, плачет человек от страха, от боли или от безумия».

Вот сюда и сослали Син Сан Ока после второй попытки побега. Официально предъявили ему обвинение, приговорили, велели переодеться в тюремное – хлопковое поношенное тряпье, не постиранное после предыдущего «арендатора», – и отвели в тесную, сырую и грязную камеру, где отныне будет его дом. Внутрь пришлось заползать через откидную дверцу на четвереньках. В унитазе кишели тараканы.

Как вскоре выяснилось, тюремные правила запрещали Сину встречаться и тем более разговаривать с другими зэками. Болтовня, смех и пение – ни-ни. Заключенным разрешали стирать одежду, но не разрешали мыться. Еженедельно, в основном в качестве ритуального унижения, проводился личный досмотр, в том числе полостей тела. Даже на прогулке заключенных держали в отдельных клетках с бетонными стенами, как в зоопарке, чтобы не общались и даже не смотрели друг на друга. Кормили практически «травой и солью» на воде, иногда добавляя рисовый колобок.

Как и прочим, Сину велели сидеть в камере, скрестив ноги, опустив голову, и не шевелиться. За малейшее сокращение мускулов избивали – чаще всего велели выставить руки за дверную решетку и колотили по пальцам дубинкой. Перебежчик Каи Хёк, чей отец пережил такое, писал: «Заключенные садились, скрестив ноги… и должны были сидеть молча и неподвижно. Это была настоящая пытка: тебя жрали вши, а ты только смотрел, как они пируют, потому что за любое движение тебя наказывали… У отца до сих пор шрамы. Перерыв, когда шевелиться разрешали, был один раз в день. Длился десять минут. От такой позы почти совсем прекращалось кровообращение, ноги распухали, и люди едва могли встать». («Зэки сидели по шестнадцать часов в день, глядя на надзирателей за решеткой, – прибавлял Ламеда. – Весь день полагалось бодрствовать, поскольку, гласило официальное разъяснение, как же заключенному размышлять о своих проступках, если он спит?»)

Это называлось пыточная поза. Вот так Син проживет больше двух с половиной лет.

18. Отдел 39

Снаружи, в тюрьме иного рода Чхве Ын Хи вдруг снова удостоилась милости Ким Чен Ира. Она не поняла, отчего так случилось, но Ким внезапно пригласил ее к себе на приморский курорт. Ехали по «четырехполосному [Вонсанскому] шоссе, – вспоминала Чхве. – …Без ограждений, люди шли прямо посреди дороги. У всех тоннелей были названия – „Чучхе“, „Верность“, „Победоносное возвращение“. Мне сказали, что самый длинный тоннель – четыре километра». С шоссе виднелись окрестные деревни, но съездов к ним не было. Машина подкатила к пятиэтажной вилле на берегу. У дверей ждал Ким Чен Ир, улыбчивый, как всегда.

– Госпожа Чхве! Добро пожаловать. Давно не виделись. Как вы себя чувствуете? Первый раз в Вонсане?

Ким Чен Ир пригласил и других гостей; ужин затянулся, а потом все разбрелись стайками – кто пить, кто гонять шары на бильярде, кто играть в маджонг или карты. «Как в любой капиталистической стране», – подумала Чхве. Наутро Ким Чен Ир велел Кану отвезти ее на гору Кумган – Алмазную гору, которую Чхве никогда не видела. Кумган, одну из прекраснейших гор мира – темные потрескавшиеся камни, эффектные пики, обрывы и ущелья – корейцы воспевали в народном творчестве с незапамятных времен.

Экскурсия, что типично, принесла лишь острое разочарование. На горных вершинах стояли зенитки – «чтобы на территорию нашей Родины не проник самолет американских негодяев», пояснил Чхве экскурсовод. В горах динамитом проделали тоннели, свезли туда провиант и другие припасы, потом все забили уродливыми досками. На случай вражеской высадки с моря пляж обнесли колючей проволокой. Iopa будто истекала кровью – страшное зрелище. Вблизи Чхве разглядела, что это не кровь, а слово «ЧУЧХЕ», вырезанное в камне и выкрашенное красным. «Чуть ли не на каждом валуне и крупной скале у подножия вырезали лозунги и призывы, – вспоминала Чхве, – и все прославляли Ким Ир Сена, его отца, мать и прочую родню, а также Трудовую партию Кореи». Куда ни глянь – уродливо размалеванные горы.