Поединок. Выпуск 15 - Анатолий Алексеевич Азольский

Он один. Они ушли. Бросили его умирать. Но он пока жив и уже свободен. Леня осторожно оперся локтями и сел, стараясь не шевелить больной стопой. Потом медленно и плавно потянулся к ней и развязал шнурок. Передохнув, он совсем вытащил его и попытался снять ботинок. Не вышло — наклоняясь к ноге, Леня сильно тревожил ее, и в глазах становилось темно от боли. Тогда он прижал здоровую ногу к больной и стал тихонько давить на каблук. Так было удобнее. Наконец, ботинок сполз, и Леня в страхе взглянул на ногу. Она чудовищно распухла, носок на ней натянулся, как покрышка мяча, но не было крови, не торчали обломки костей — видимо, вывих. Леня перевернулся на живот, повесил ботинок на шею и пополз. Кричать, звать на помощь он не решился. Косой и Чиграш могли быть где-то рядом, могли услышать его, вернуться, и тогда — все, кончится его прекрасное путешествие.

Скорее, скорее отсюда, подальше от этих бандитов! Бежать, бежать хоть на четвереньках, ползти, катиться, карабкаться… Будь что будет — только не жизнь с ними, не смерть от них. Скорее к людям. Они спасут его, накормят, вылечат, схватят и посадят в тюрьму Косого и Чиграша, а Леня поедет домой к теплой ванне, к лампе под зеленым абажуром, к книгам и друзьям. И никогда больше, ни за что, никуда, ни ногой…

Он полз сначала вверх, волоча ногу, скользя и срываясь, обдирая руки и лицо, хрипя и задыхаясь. Потом он полз знакомой тропой, боясь потерять ее, сбиться с обратного пути, а главное — повернуть в забытьи в ту сторону, куда ушли Косой и Чиграш. Подобрав палку, он попытался идти, но это оказалось труднее, и он снова пополз.

Позже, когда все уже было позади, Леня так и не смог вспомнить подробности этих двух страшных дней. Единственное, кроме боли в ноге, что не оставляло его, что явственно было с ним, — это его старуха. Она брела совсем рядом — до него даже доносило ее дурной запах, — изредка нагибалась к земле, что-то подбирала, недовольно ворча…

Ночью он отлежался в какой-то ямке, а утром снова пополз, теряя последние силы, иногда просто извиваясь на месте как разрубленный лопатой червяк.

И вот. он услышал невдалеке собачий лай — деревня была рядом. Леня сверился со своей истершейся до лохмотьев картой, припомнил, как они шли, и понял, что может значительно сократить путь, если оставит тропу, которая уходила в сторону. Он двинулся напрямик, крича в надежде, что кто-нибудь бродит рядом, собирая ягоды или грибы или еще по какой надобности, услышит его и придет на помощь.

Он выполз почти на самый край леса. Впереди было светло — чистое место — либо вырубка, либо начиналось поле. Но путь ему преграждал овраг, заросший кустарником, крутой. По дну его тихо, неспешно журчал ручей.

Леня подобрался к самому краю и стал высматривать доступный ему спуск. Он лежал на животе, опираясь на локти, и смотрел вниз — и вдруг под ним бесшумно посунулась земля и целый кусок, видимо подмытого дождем ли, паводком ли, дерна медленно пополз вниз. Леня лежал на нем, как на санках, и вначале на мгновение зажмурился, ожидая неминуемого падения, но сразу же открыл глаза и, пытаясь затормозить, пока было можно, уцепился за ствол березки. Пласт земли развернулся, Ленина больная нога попала в развилку срубленного куста, что-то в ней опять хрустнуло, рвануло и стало вокруг темно, будто ударило по голове что-то очень тяжелое…

Их давно уже искали. Милиции было известно, что Косой — это беглый Худорба, а Чиграш — рецидивист Рычков, что раньше они промышляли золотишком, что ограбили магазин в Кочевом и угнали колхозную лодку, совершили кражу в Нерге и по непроверенным данным еще и в поезде; что к ним присоединился третий — какой-то Леонид Коньков (его документы обнаружили в Кочевом, на причале); что именно они устроили драку на свадьбе в Локосове и зверски избили гражданина Петрова, который находился сейчас в тяжелом состоянии в больнице, подожгли два стога сена; что движутся они в направлении прииска; что, вооружены и занимаются по пути браконьерством, и многое другое.

Не известно было только главное. — где они сейчас и как их быстрее взять. Были приняты оперативные меры, оповещены геологи и охотники, рабочие припека и рудника, водители. Но пока никаких сведений не поступало.

Не сообщал еще ничего и участковый, на которого больше всего надеялись. Он был хотя и молодой, но хваткий, толковый парень. К тому же — местный, опытный таежник. Две недели он мотался по лесам и, наконец, радировал с геологической базы, что, похоже, вышел на след, но помощи пока не просил.

Леня пришел в себя от того, что у него ничего не болело. Поламывало тело от старых и новых ушибов, привычно ныли застуженные кости, чуть дергало стопу. Но прежней боли в ней не было. Сначала Леня даже испугался — ему подумалось, что нога оторвалась совсем, просто он пока не чувствует этого, потому что находится в болевом шоке. Холодея от возможности нового (и уже последнего) несчастья, он приподнял голову и взглянул на ногу. Она была на месте, и даже опухоль заметно спала. Видимо, застряв между ветками и получив рывок от тяжести движущегося вниз тела, она каким-то чудом сама собой вправилась. Леня вздохнул и осторожно шевельнул ею — больно, но не той жгучей болью, от которой темно и горячо глазам, от которой хочется нечеловечески визжать и кусать себя за руки, а ровной, спокойной и затихающей, словно уходящей навсегда.

Он лежал, тяжело и блаженно дыша, будто вынырнул с большой темной глубины, когда совсем уже не хватало воздуха и готова была разорваться грудь, лежал, глядя невидяще, как между ним и небом нежно колышется листва и сквозь нее брызжет в лицо солнце. Потом сел и опять пошевелил ногой. Она чуть отозвалась каким-то глухим и даже приятным зудом: мол, вот я — жива и здорова, не бойся. Все! Можно жить дальше. И такое вдруг облегчение обрушилось на него, что Леня сначала несмело улыбнулся, затем засмеялся, все полнее и полнее, и наконец захохотал, захлебываясь: из глаз потоком хлынули слезы и потекли по щекам, попадали в рот, стекали по подбородку на шею. Они были холодные, и казалось^ будто он стоит, подставляя лицо под свежий весенний дождь. Леня перевернулся на живот. Его бурно трясла истерика, в которую вылились все минувшие беды; все тело подпрыгивало и