Щелкни пальцем только раз - Агата Кристи

После радостной встречи в больнице ее наконец с почетом выписали. Верные супруги сидели теперь в гостиной лучшего номера «Ягненка и флага» в Маркет-Бейзинге и обменивались теми сведениями, которые были у каждого из них.

– Насчет подумать это ты брось, – возразил Томми. – Ты знаешь, что сказал доктор, прежде чем тебя отпустить. Никаких волнений, никакого умственного напряжения, минимум физической нагрузки. Словом, нужно беречься.

– А что же я, интересно, делаю? – спросила Таппенс. – Сижу, задрав ноги, обложенная подушками. Я не решаю арифметические задачки, не изучаю экономику, не проверяю домашние расходы. Думать – это значит сидеть себе спокойно, предоставляя мыслям течь, как им заблагорассудится, и ждать, не наткнутся ли они на что-нибудь интересное. Ведь тебя наверняка больше устроит, чтобы я сидела, задрав ноги, обложенная подушками, и думала, чем если бы снова начать действовать.

– Разумеется, я не хочу, чтобы ты снова начала действовать. Это исключено, ясно? Ты не двинешься с места, Таппенс. А я по возможности все время буду рядом, чтобы за тобой следить, не спуская глаз. Я тебе больше не доверяю.

– Прекрасно, – сказала Таппенс. – Лекция окончена. Теперь давай думать. Вместе. Не обращай внимания на то, что сказал тебе доктор. Если бы ты знал о докторах столько, сколько знаю я...

– К черту докторов, делай то, что говорю тебе я.

– Отлично. Уверяю тебя, я и не думаю об активной деятельности. Просто нам надо сравнить то, что известно каждому из нас. Мы имеем массу всяких вещей, но они в полном беспорядке, словно куча барахла на сельской распродаже.

– Что ты имеешь в виду под «массой вещей»?

– Факты. Разные факты. Слишком много фактов. И не только факты – слухи, предположения, легенды, сплетни. Все это напоминает корзину с опилками, в которой зарыты самые разнообразные, хорошо упакованные предметы.

– Насчет опилок это верно, – согласился Томми.

– Я не очень поняла, обиделся ты или просто скромничаешь, – сказала Таппенс. – Но ведь ты, по крайней мере, признаешь, что у нас слишком много всего. Есть верное и неверное, важное и неважное, и все это смешано в одну кучу. Мы просто не знаем, с чего начинать.

– Я-то знаю, – возразил Томми.

– Ну хорошо, с чего же ты начнешь?

– Я начну с того, что тебя кто-то ударил по голове, – ответил Томми.

Таппенс немного подумала:

– Я не считаю, что это удачная точка отправления. Это случилось в самом конце, а не вначале.

– Но для меня это самое начало. Я не позволю, чтобы кто-нибудь бил мою жену по голове. И кроме того, это реальный отправной момент. Это не фантазия. Это реальный факт, то, что действительно случилось.

– Тут я не могу с тобой не согласиться. Это действительно случилось, случилось со мной, и я все время об этом думаю, с того самого момента, как ко мне вернулась способность соображать.

– Есть у тебя какие-нибудь предположения по поводу того, кто это мог быть?

– К сожалению, нет. Я нагнулась над могильным камнем и – трах!

– Кто бы это мог быть?

– Думаю, кто-то из Сэттон-Чанселора. И в то же время это кажется маловероятным. Я там почти ни с кем не разговаривала.

– Викарий?

– Нет, это невозможно, – покачала головой Таппенс. – Во-первых, он такой милый старичок. Во-вторых, у него не хватило бы сил. И, в-третьих, у него затрудненное астматическое дыхание, он бы не мог подкрасться ко мне незаметно, я бы услышала.

– Значит, если мы исключаем викария...

– Ты его действительно исключаешь?

– Решительно, – ответил Томми. – Чтоб ты знала, я был у него и разговаривал с ним. Он служит здесь уже много лет, и все его знают. Я допускаю, что сам дьявол во плоти мог бы притвориться достопочтенным викарием, однако ненадолго, на какую-нибудь неделю, не больше, а не на десять-двенадцать лет.

– Тогда следующим подозреваемым будет мисс Блай. Нелли Блай. Хотя только Богу известно, почему она это сделала. Не могла же она заподозрить меня в том, что я собираюсь украсть этот камень.

– А как ты полагаешь, могла бы она это сделать?

– Право, не знаю. Конечно, она женщина способная – все знает, все умеет. Если бы она взялась за мной следить, наблюдать за тем, что я делаю, а потом решила бы стукнуть меня по голове, у нее все прекрасно получилось бы. Так же как викарий, она была там, в Сэттон-Чанселоре то выходила из дому по делам, то входила и вполне могла заметить, как я пошла на кладбище, тихонько последовать за мной просто из любопытства и увидеть, как я осматриваю могилу; если в моих действиях ей по какой-нибудь причине что-то не понравилось, она вполне могла схватить вазу для цветов или еще какой-нибудь тяжелый предмет и шарахнуть меня по голове. Только не спрашивай меня почему. Я не могу себе представить никакой причины.

– Кто следующий, Таппенс? Миссис Кокерел? Так, кажется, ее зовут?

– Миссис Копли, – поправила мужа Таппенс. – Нет, это не может быть миссис Копли.

– Почему ты так уверена? Она живет в Сэттон-Чанселоре, она могла видеть, как ты вышла из дома, могла за тобой пойти.

– Да, конечно, но она слишком много говорит.

– Не понимаю, при чем тут ее болтливость.

– Если бы тебе пришлось слушать ее целый вечер, как мне, ты бы понял, что женщина, которая способна говорить, не закрывая рта, не может быть в то же время человеком действия! Она была бы просто не в состоянии идти за мной молча, не разговаривая со мной громким голосом.

– Ну ладно, – приняв довод жены, сказал Томми. – Тебе лучше судить, Таппенс. Отбрасываем миссис Копли. Кто следующий?

– Эймос Перри. Человек, который живет в «Доме на канале». (Я буду называть его именно так, хотя у него масса других названий. Однако так он именовался с самого начала.) Муж доброй ведьмы. В нем есть что-то странное. Этот крупный, физически крепкий мужчина слаб умом, и у него достаточно силы, чтобы нанести удар по голове; у меня такое впечатление, что при известных обстоятельствах он сделает это охотно. Только я не могу понять, с какой стати он может захотеть напасть на меня. Мне он кажется более вероятной возможностью, чем мисс Блай, ведь она типичная хлопотунья, из тех, что верховодят в своем приходе и суют нос во все соседские дела. Вряд ли она способна причинить физический вред человеку, разве что под влиянием сильных эмоций. Ты знаешь, – продолжала она, слегка вздрогнув, – когда я познакомилась с Эймосом Перри, мне почему-то стало страшно. Он показывал мне сад. Я вдруг почувствовала, что не хотела бы вызвать его гнев или встретить его ночью в глухом месте. Мне показалось, что Эймос Перри вполне способен наброситься на человека, однако это случается с ним нечасто.

– Ну что же, будем считать, что Эймос Перри – номер один.

– А еще его жена, – задумчиво проговорила Таппенс. – Добрая ведьма. Она симпатичная и понравилась мне. Я не хочу, чтобы она оказалась той, кого мы ищем, я не думаю, что это она, но мне кажется, что она в чем-то замешана... В чем-то, что связано с этим домом. И это тоже важно, понимаешь? Мы ведь толком не знаем, что здесь самое главное, и я бы не удивилась, если бы оказалось, что все сосредоточено вокруг дома, что дом – это центральное звено. Картина... Ведь она имеет какое-то значение, верно, Томми? Мне кажется, что, несомненно, имеет.

– Да, – согласился Томми. – Она наверняка играет какую-то роль.

– Я приехала сюда, пытаясь найти миссис Ланкастер, однако здесь никто ничего о ней не знает. Я стала думать: а не потому ли миссис Ланкастер находится в опасности (я до сих пор считаю, что это так), что ей принадлежала эта картина? Сомневаюсь, что она жила когда-нибудь в Сэттон-Чанселоре, но она либо купила здесь эту картину, либо ее ей подарили. Эта картина что-то означает, иметь ее при себе опасно.

– Миссис Какао – миссис Моди – сказала тетушке Аде, что она увидела в «Солнечных горах» человека, причастного к преступной деятельности. Мне кажется, что эта преступная деятельность связана с картиной, с «Домом на канале» и с ребенком, который был там убит.

– Тетушке Аде очень нравилась эта картина, и миссис Ланкастер подарила ее ей. Возможно, она о ней рассказывала, говорила о том, как она к ней попала, кто ей ее дал и где находится этот дом.

– От миссис Моди избавились, потому что она узнала человека, который был связан с преступной деятельностью.

– Давай вспомним твой разговор с доктором Мерреем, – сказала Таппенс. – После того как он сообщил тебе о миссис Какао, он стал рассказывать о разных типах убийц, основываясь на примерах из жизни. О женщине, которая держала дом для престарелых, – я смутно вспоминаю, что читала об этом, хотя фамилии женщины припомнить не могу. Идея заключалась в том, что пациенты переводили на эту женщину все свои деньги, с тем чтобы счастливо жить в ее доме до самой смерти, не имея никаких забот. Они действительно были очень счастливы, вот только помирали не позже чем через год, мирно скончавшись во сне. Ее судили и признали виновной в убийстве, однако она не испытывала ни малейших угрызений совести, уверяла, что делала это исключительно по доброте душевной, из сострадания к бедненьким старушкам.