Композитор - Сергей Бакшеев

– Второй день побриться некогда.

– С таким слухом тебе бы на шухере стоять. Хочешь, пристрою к надежной братве? – Кумарь слизнул с губы остатки квашеной капусты и покровительственно похлопал Марка по плечу. – Мы таланты ценим.

Беглецы сидели в маленькой комнате за обильно накрытым столом. Вор с аппетитом ел и выпивал, а Композитор больше слушал, чем прикасался к пище. Прислуживала им женщина неопределенного возраста с лицом, изрытым старыми оспинами.

– Да и голос у тебя крут! – вор вытянул губы и пьяно погрозил указательным пальцем. – Для такого голоса надо придумать что-нибудь этакое. Экстра… экстраординарное дельце. Это надо обмозговать. Тут перспективы открываются. Как ты подражал офицерам. – Вор уважительно закачал головой и плеснул в стаканы мутной сивухи. – Чего не пьешь? Ну, черт с тобой. А я еще жахну. Ты не гляди, что самогоном угощаю. И до ресторанов с коньяком дело дойдет.

Кумарь выпил и игриво шлепнул по заду тетку, прибиравшую со стола.

– Бетховен, бабу хошь? Да не эту каргу. Найдем лучше. Эй! Шахтер! Где ты?

В комнату вошел смуглый озабоченный мужик с волосами угольного цвета. Первым делом он прогнал тетку, а потом наклонился к вору и зашептал:

– Кумарь. Дело дрянь. В городе облава, военные с легавыми все дома шмонают. Мои люди передали, что ищут человека с кривой шеей.

Марк демонстративно спустил на грудь шерстяной шарф. На длинной шее с выступающим кадыком открылся безобразный шрам. Вор усмехнулся:

– При нем, Шахтер, можешь не шептаться. Это Бетховен. Всё одно услышит.

– Что делать-то, Кумарь?

– Кого-нибудь замели?

– Пока нет, но люди нервничают.

– А залетные в городе есть?

– Нет, к нам не суются. Только девок-малолеток кто-то насиловать начал. Попользуется и придушит.

– И братва не знает кто?

– Кабы знали, сами бы разобрались.

– Вот и передай нашим, пусть бабы крик поднимают. Житья, мол, нет честным людям, милиция детей защитить не может. Пусть мешают им, на руках висят.

– Дело говоришь, – одобрил Шахтер и выглянул во двор поверх занавески. – В этом доме становится опасно, Кумарь. Скоро и сюда заявятся. Вам лучше разделиться.

Вор пристально посмотрел в смуглое лицо и предупредил помощника:

– Этот человек нам еще пригодится.

– Тогда ему надо переодеться. В таких плащах к нам только артисты приезжают.

– Подбери ему чего-нибудь.

– Сделаем. Я вас по разным норкам разведу. Так вернее.

Молчавший все время Композитор, осторожно попросил:

– Мне нужна женская одежда.

Кумарь с Шахтером переглянулись, а Композитор, как ни в чем не бывало, перешел на женский голос.

– Юбку подлиннее, кофту под горло и платок. Все самое обычное. Чтобы не выделяться. Еще побриться мне надо. А дальше я сам… Сама.

– Он и не то может. Я же говорил – Бетховен! – одобрительно загудел Кумарь.

– Сделаем бабьи шмотки. Встань-ка, я рост прикину.

Высокая женщина в темной юбке, серой шерстяной кофте с отворотом и в пестром платке, завязанном под подбородком, семенила по улице среди одноэтажных частных домиков. В руке она несла авоську с десятком яиц. Авоська раскачивалась, норовя задеть колено, и каждый, кто смотрел на женщину, первым делом обращал внимание на хрупкую поклажу.

В этом и заключался расчет переодевшегося Композитора.

Он покинул дом, когда район уже был оцеплен. Слишком долго Шахтер искал подходящую одежду. В начале и конце улицы, как по команде, заголосили женщины. Они цеплялись за солдат, грудью защищали мужей и выставляли напоказ хныкающих детишек, призывая найти и покарать мразь, которая лишила их покоя. Солдаты грубо осаживали баб. Если требовалось, выбивали двери, а иногда, для острастки выпускали в небо короткие очереди. Шум и гвалт усиливался. Марк чутко прислушивался ко всему происходящему, и смело шел вперед, склонив пониже голову и надвинув платок на лоб. Его целью была железнодорожная станция.

Вдруг среди ругани и злобных окриков он уловил отголосок звука, породивший неясные и неприятные воспоминания. Прислушиваться было некогда. Улицу перегораживал военный конвой. В непосредственной близости от солдат он запричитал по-бабьи:

– Да что же сегодня такое. Кто расставил эти посты? Везде цепляются, чего-то проверяют. А мне к детишкам надо. Свежие яйца у тетки купила. А эти, с прикладами и сапогами. Эй-эй, не лягайся! Разобьешь. Подь в сторону.

Милиционеры проверяли документы у подвыпившего мужчины. Рядом солдаты сдерживали растрепанную бабу, норовившую пнуть мужика.

– Заберите его, окаянного! Чтоб глаза мои эту пьянь больше не видели! – кричала женщина. – Не нужен он мне!

Муж лениво огрызался на жену и вызывающе напирал на конвой.

– У нас теперя страна свободная. Когда хочу, тогда и пью. Пропустите. Не имеете права. Я пожалуюсь прокурору!

Взвинченный Трифонов переходил с одной улицы на другую, контролируя ход операции. Его сопровождал уставший начальник милиции Погосян.

– Этого вы хотели добиться? – зудел милиционер. – Может, вашего беглеца уже и нет в городе. Раз уж начали такую операцию, надо всю шваль прошерстить. А вы торопите людей.

– Некогда. Вот найду убийцу генерала, а дальше вы алкашей трясите и насильника ловите. Тут я вам не указ, и не помощник.

– Вы уедете, а нам останутся озлобленные люди. Они даже не понимают, ради чего всё это.

Погосян окинул взглядом высокую беспрестанно тараторящую женщину, которую только что пропустили в уже проверенную часть города. Куда она прется с авоськой яиц? Что-то не припомнит он такой в этом районе. А рост у нее заметный.

– Если вместо насильника мы сегодня найдем еще один труп девочки… Эх! Как бы и вправду отстреливаться от разъяренной толпы не пришлось. – Погосян раздраженно сплюнул и отозвал в сторону своего сотрудника. – Ну?

– Ничего подозрительного. И девочки тоже не обнаружено.

– А блатные что говорят?

– Они своими руками готовы любого задушить, но ничего не знают.

– Скажи нашим, чтобы обращали внимание на любые детали. Три предыдущих тела были обнаружены в этом районе.

– Все стараются. Но никаких зацепок.

Марк в женском платье благополучно миновал оцепление и шел на отдаленный шум железной дороги. Озабоченные разговоры начальников остались за его спиной. Теперь можно было расслабиться и не контролировать свою походку. Узкие женские туфли нещадно жали.

Сосредоточившись на болевых ощущениях, Композитор не сразу заметил, что вновь слышит те же неприятные звуки, только гораздо отчетливее, чем прежде. Вообще-то, он относился одинаково ровно ко всем звукам в мире. Самый ужасный скрип для него был одинаково ценен, как и трель соловья. Но к тому, что он слышал сейчас, примешивалось нечто личное, забытое и мерзкое.

Он замер и прислушался. И сразу всё вспомнил. Интернат. Темная ночь. Очаровательная Маруся Сиротина. Чмокающее полизывание в спальне директрисы.

На этот раз похожие звуки смешивались с тихим безвольным плачем девочки. А над ней возвышался довольный мужской голос.

– Давай, сучка, давай. Ты думала тебя найдут? Нет. У меня специальный ящик для картошки с двойным донышком для таких малявок, как ты. Ножки-ручки связывать и усыплять я умею. Давай, крошка, старайся. Твой хозяин перенервничал. Ему надо расслабиться. А сделаешь плохо – буду бить. Как вчера. Ты же не хочешь, чтобы опять было больно? Ты хочешь покушать. Вот и старайся. Активней, малявка, активней, а то я обижусь.

Мерзкие звуки исходили из подвала того дома, напротив которого стоял Композитор. Он "видел", как жирный мужик с обвисшим пузом использовал для своих сексуальных прихотей маленькую запуганную девочку.

Марк Ривун обернулся. Оцепление всё дальше уходило вниз по улице. С ними удалялся озабоченный милиционер, который говорил про насильника. Эта часть города уже проверена, сюда военные не вернутся. Любой проходящий мимо скромного тихого дома за густым палисадником ничего никогда не услышит. Жирный хозяин был очень осторожен и держал пленницу в глухом подвале с плотной крышкой. Там он ее бил, насиловал и изредка подкармливал. Когда она ему не требовалась, он усыплял девочку и запихивал в узкую нишу под картошкой. Долго такой режим маленькая пленница выдержать не могла, тогда ее приходилось менять на новенькую.

Марку вспомнилось всё самое худшее, что происходило в интернате. Он не мог больше слушать благостные стоны толстяка и всхлипы девочки. Сетка с яйцами шлепнулась на землю, белые скорлупки медленно окрашивались в желтый цвет. Композитор заткнул уши и захотел заголосить самым страшным своим воем. Но это бы не спасло запуганную пленницу.

Он развернулся и побежал в неудобных туфлях назад. Длинная юбка путалась между ног. На пятках лопнули кровавые мозоли. Рука с разбегу толкнулась в спину Погосяна. Марк выдохнул:

– Насильник и девочка там, в подвале дома с обломанной трубой. Он с ней… Он насилует ее.