Елизавета и Маргарет. Частная жизнь сестер Виндзор - Эндрю Мортон

в том, что превыше всего Ласселс ставил преданность королеве и короне, а не Маргарет и своему коллеге. Им нужен был защитник, который бы выступал на их стороне, а они неразумно полагались на Ласселса.

Июньская коронация неумолимо приближалась, и Ласселс убеждал королеву, что она не могла допустить скандала накануне исторического события. Пышная церемония должна была знаменовать начало правления новой королевы. Он предложил отослать Таунсенда за границу, предпочтительно куда-нибудь подальше, например дав ему должность в Сингапуре. Это предложение не встретило одобрения у монархини – пока. Вместо этого она попросила Маргарет подождать окончания коронационного периода, чтобы тогда определиться, как следует поступать. «При нынешних обстоятельствах мою просьбу подождать год нельзя назвать неразумной»41. Так как Таунсенд продолжал исполнять свои обязанности при дворе королевы-матери и жил в Кларенс-хаусе, пара решила, что вполне может подождать два с половиной года, до 25-летия Маргарет.

Дальнейшие обсуждения отложили по причине серьезной болезни королевы Марии. У нее возобновились симптомы желудочного заболевания. Она болела недолго и умерла 24 марта 1953 года. Елизавета унаследовала огромное богатство – ларец с бриллиантами, жемчугом и изумрудами, а с ним – ее непоколебимую преданность короне. Королева Мария твердо верила, что интересы страны всегда должны стоять выше собственных. Готовясь к коронации, Елизавета без колебаний возложила на свои хрупкие плечи груз монархического прошлого.

Маргарет восприняла смерть бабушки совершенно по-другому. С детских лет королева Мария постоянно критиковала ее – сначала за вес, потом за рост и, наконец, за избалованность. Возможно, в глубине души она почувствовала облегчение, что королева Мария умерла прежде, чем присоединила свой критический голос к хору тех, кто хотел положить конец ее роману с Таунсендом.

Перед смертью королева Мария выразила желание, чтобы ее похороны не мешали подготовке к церемонии десятилетия. По ее просьбе траур при дворе свели к минимуму, чтобы полностью сосредоточиться на торжественном событии, в подготовке которого участвовал весь дворец. У Маргарет не оставалось времени на собственные проблемы, и предстоящее торжество ее полностью захватило. Предполагалось нечто неслыханное в истории Британии, знаменующее новый этап монархии, и поэтому все надлежало организовать «не просто хорошо, а исключительно хорошо»42.

На пути пышной процессии ожидались тысячные толпы, а радиотрансляцию королевского праздника хотели услышать миллионы людей. Вначале королева возражала против телевизионной трансляции, и в этом ее поддерживали мать, Черчилль, Ласселс и архиепископ Кентерберийский д-р Джеффри Фишер. Они опасались, что привычка королевы облизывать губы может смазать впечатление от возвышенного зрелища. Елизавета серьезно относилась к божественному значению коронации, когда обыкновенный смертный превращался в мощный символ, чуть ли не в божество. Торжественный ритуал насчитывал более тысячи лет. В глубине души Елизавета была традиционалисткой и противилась тому, чтобы священное событие проходило под бесстрастным оком телевизионных камер. Кроме того, это означало дополнительный стресс. Малейшая оплошность, каких случилось немало при коронации отца, была бы навсегда зафиксирована и многократно повторена. Елизавета, которая не могла заснуть, если ее туфли не занимали строго предназначенное им место под кроватью, не хотела ставить под угрозу себя, свое имя и имя своей семьи в угоду технической моде.

Когда у ее отца спросили разрешения оснастить Вестминстерское аббатство телевизионными камерами, он категорически возразил, так что его мнение, совпадавшее с ее собственным, решило дело. Что вполне удовлетворяло короля, подходило и ей. В этом принципиальном вопросе она серьезно поссорилась с мужем, которого назначили председателем комитета по подготовке коронации. Филипп хотел рассеять полумрак, царивший в магических стенах. Он считал, что телевизионная трансляция найдет отклик у молодого поколения и ознаменует начало новой динамичной Елизаветинской эпохи. Мнение принца не приняли во внимание, и правительство в октябре объявило о решении транслировать церемонию по радио. Не прошло и нескольких часов, как политики и газетные редакторы, не говоря уже о телевизионной компании, подняли шум.

Газета Daily Express возмущалась: «Просто невероятно, что народ лишат возможности увидеть кульминацию замечательного и выдающегося события в британской истории»43. На этот раз народная воля, горячо поддерживаемая телевизионным руководством, возобладала. Лавина писем с протестами на решение не пускать камеры в аббатство ошеломила министров и членов парламента. Большинство членов парламента согласились со своими избирателями. В том же октябре министры пересмотрели решение. После долгих кабинетных обсуждений они решили, что в свете серьезного народного разочарования они должны отменить свой вердикт. Королева тоже изменила свою точку зрения и разрешила присутствие камер, оговорив некоторые сакральные моменты как не подлежащие всеобщему обозрению.

Теперь, когда телевидение стало частью церемонии, Елизавета твердо решила, что камеры не зафиксируют ни малейшего промаха с ее стороны. Она проводила многие часы в Белой гостиной Букингемского дворца, репетируя свою речь и проходя по импровизированному коридору между указателями и ограничительной лентой, которые отмечали каждую часть церемонии. Она многократно слушала записи отцовской коронационной церемонии, отмечая особо трудные моменты. Посреди ежедневных дел то и дело примеряла неудобную корону святого Эдуарда из чистого золота с украшениями из рубинов и сапфиров. Требовалось время, чтобы привыкнуть к ее пяти фунтам веса[18]44. Порой она практиковалась на мешочке с мукой вместо короны и прикрепляла к плечам белую материю, заменявшую парадную мантию. Во время одной из репетиций она отозвала в сторону епископа Дарема и умоляла его не шевелить бровями, поскольку это вызывало у нее смех45.

Во время отцовской коронации священная церемония чуть не превратилась в фарс. Корону надели на его голову не той стороной, епископ встал ногами на его мантию, и отец не мог сдвинуться с места; Библия оказалась слишком тяжелой, и в качестве последнего унизительного штриха палец архиепископа Кентерберийского оказался на тексте присяги и мешал королю ее зачитать. Помня все эти промахи, королева обращала внимание на каждую деталь. Она просила, чтобы в Вестминстерском аббатстве положили ковер с коротким ворсом, чтобы не застревали каблуки и шлейф, а корону распорядилась пометить двумя звездочками, чтобы архиепископ Кентерберийский мог отличить переднюю часть от задней. Она выбирала цветы и знакомилась с дизайном специально выпускаемой к событию почтовой марки. Обычно она не отличалась тщеславием, но тут просмотрела десятки своих фотографий, выбирая макияж и помаду для крупных планов на телеэкране. Несмотря на все эти скрупулезные приготовления, модельер Норман Хартнелл пришил к платью крошечный блестящий цветок клевера с четырьмя лепестками – на счастье.

Никакой талисман не мог положить конец тиканью часовой бомбы под названием «Принцесса Маргарет и полковник Таунсенд». Их отношения обсуждались в придворных кругах уже год. Каким-то чудом пересуды еще на достигли ушей широкой общественности. Опасаясь, что история может всплыть во время коронационных