Сокровища поднебесной - Гэри Дженнингс

— Шестьдесят дней… семьдесят пять… — Я пытался подсчитать, но плохо соображал, поскольку сильно волновался. — Ласкатель однажды сказал, что может растянуть это наказание, когда у него есть свободное время и настроение, на сто дней. А красивая женщина, оказавшаяся в его лапах, приведет Ласкателя в самое неспешное расположение духа. Возможно, что время еще есть. Я должен бежать!

— Подождите! — воскликнула Биянту, схватив меня за рукав. И снова в ее голосе затеплилась жизнь, хотя и ненадолго, потому что она произнесла следующее: — Пожалуйста, сначала убейте меня.

— Я не собираюсь этого делать, Биянту.

— Но вы должны! Я была мертва все это долгое время. Теперь убейте меня окончательно. Клянусь, я покорно снесу это.

— Да не буду я тебя убивать!

— Но вас за это не накажут, вас даже не смогут ни в чем обвинить, потому что вы уничтожите женщину-невидимку, которой не существует, которая давно уже объявлена мертвой. Ну же, давайте! Вы должны ощущать такую же ярость, какую почувствовала я, когда вы уничтожили мою любовь. Я долгое время всячески старалась причинить вам боль и помогла отправить вашу подругу к Ласкателю. У вас есть все основания убить меня.

— У меня больше оснований позволить тебе жить — и искупать вину. Ты нужна мне, чтобы доказать участие Ахмеда в этих грязных интригах. Сейчас нет времени, чтобы все объяснять. Я должен бежать. Но ты нужна мне, Биянту. Ты не побудешь здесь, пока я не вернусь? Я постараюсь вернуться как можно быстрее.

Она произнесла слабым голосом:

— Если я не могу лежать в могиле, то какая разница, где я?

— Только, пожалуйста, дождись меня. Дождешься?

Она вздохнула и опустилась на землю, прижавшись спиной к внутреннему изгибу Лунных врат.

— Какая разница? Хорошо, я дождусь.

Я помчался вниз с холма большими прыжками, спрашивая себя, куда мне следует отправиться сначала: к коварному подстрекателю Ахмеду или к вершителю наказаний Ласкателю. Лучше побежать сначала к Ласкателю — вдруг я еще успею остановить его руку. Но работает ли он в такой поздний час? Я мчался по подземным переходам по направлению к его пещере и на бегу рылся в своем кошеле, пытаясь на ощупь сосчитать деньги. По большей части все они были бумажные, но нашлось и несколько монет из чистого золота. Может, Ласкатель к этому времени уже притомился от наслаждения и подкупить его будет дешевле?

Я еще застал его в своих покоях, и он оказался на удивление сговорчив — но вовсе не от скуки и не от жадности. Но сперва мне пришлось долго кричать, и стучать кулаком по столу, и трясти им перед суровым и надменным старшим чиновником. Наконец он распрямился и соизволил отправиться к хозяину, чтобы оторвать того от работы. Ласкатель жеманной походкой вышел из-за обитой железом двери, брезгливо вытирая руки о шелковую тряпку. Сдержав порыв тут же на месте задушить его, я вывернул свой кошель на стол, вывалил все его содержимое и произнес, задыхаясь:

— Мастер Пинг, у вас содержится некая женщина по имени Мар-Джана. Я только что узнал, что ей вынесли несправедливый приговор. Она все еще жива? Могу я попросить временно прекратить процедуру?

Глаза Ласкателя сверкали, когда он изучал меня.

— У меня есть предписание на ее казнь, — сказал он. — Вы принесли приказ отменить ее?

— Нет, но я его получу.

— Ну, когда получите, тогда и…

— Я прошу всего лишь приостановить процедуру, пока я сделаю это. То есть если женщина еще жива. Она жива?

— Разумеется, она жива, — надменно произнес Ласкатель. — Я не мясник. — Он даже засмеялся и покачал головой, как будто я по глупости оскорбил его профессиональное умение.

— Тогда окажите мне честь, мастер Пинг, принять это в знак моей признательности. — Я показал на разбросанные по столу деньги. — Этим можно вознаградить вас за доброту?

Он только пробормотал неразборчивое «гм» и начал быстро подбирать монеты с самым отсутствующим видом. Тогда я впервые обратил внимание на то, что ногти на пальцах у него были невероятно длинными и загнутыми, словно когти.

Я произнес с тревогой:

— Я так понимаю, женщина была приговорена к «смерти от тысячи»?

Высокомерно не обращая внимания на бумажные деньги, он сгреб монеты в свой кошель на поясе и сказал:

— Нет.

— Нет? — с надеждой повторил я.

— Предписание точно определяет: «смерть по ту сторону тысячи».

Я был оглушен и, побоявшись попросить разъяснений, сказал:

— Ну, можно это отложить на время? До тех пор, пока я не получу предписание об отмене от великого хана?

— Отложить-то можно, — ответил он, как-то слишком быстро. — Если вы уверены, что это именно то, что вы хотите. Подумайте, господин Марко, так ведь вас зовут? Думаю, я вас запомнил. Я честно выполню наше соглашение, господин Марко. Но я не продаю кота в мешке. Вам лучше пойти и взглянуть на то, что вы покупаете. Я возвращу вам деньги — в знак уважения, — если вы передумаете.

Он повернулся, легкой походкой направился к обитой железом двери, открыл и придержал ее для меня. Я последовал за ним во внутренние покои, и — Господи Боже! — лучше бы я этого не делал.

Ибо, отчаянно торопясь спасти Мар-Джану, я упустил из виду некоторые обстоятельства. Несчастная, просто потому что была красивой женщиной, вдохновила Ласкателя на то, чтобы пытать ее самым изощренным образом и из жестокости растягивать пытки как можно дольше. И даже свыше этого. В предписании говорилось, что Мар-Джана была женой некоего Али-Бабы, а мастеру Пингу было легко узнать, что Али недавно был тем рабом, который приходил в эти самые покои, к крайней досаде Ласкателя. (Помните, испытывая отвращение, он сказал тогда: «Кто… это?») Пинг, должно быть, вспомнил, что он был моим рабом, а я был еще более неприятным посетителем. (Ведь, не зная, что Ласкатель понимает фарси, я, помнится, опрометчиво сказал: «Он так жеманно радуется тому, как другие люди страдают».) Поэтому у мастера Пинга были все причины предельно позаботиться о наказании жены ничтожного раба Марко Поло, столь дерзко оскорбившего когда-то, его самого. Теперь же перед ним стоял тот самый Марко Поло, униженно умоляющий и раболепствующий. Ласкатель был не только готов, но он прямо-таки испытывал дьявольское желание показать мне дело рук своих — и дать мне осознать, что к такому результату в немалой степени привела моя собственная непростительная дерзость. Во внутренних покоях с каменными стенами, освещенными факелами и забрызганными спекшейся кровью, тошнотворно пахнущих, мы с мастером Пингом стояли бок о бок и смотрели на то, что находилось в центре помещения — нечто красное, блестящее, кровоточащее, но все же слабо шевелящееся. Вернее, это я смотрел, а он искоса изучал меня, тайно злорадствуя и ожидая моих высказываний. Какое-то время я молчал. Я не мог говорить, потому что все время сглатывал, стараясь не позволить ему услышать моих позывов на рвоту или увидеть, как меня рвет. Поэтому, возможно, желая спровоцировать меня, Ласкатель начал педантично все объяснять: