Чернокнижник - Александр Смирнов

Заседание первого съезда народных депутатов транслируется по телевидению. Эта передача сразу стала самой любимой для народа. Предприятия, которые и так-то еле теплились, останавливались совсем, когда транслировался съезд. Правы были древние, говоря, что для управления массами нужно много хлеба и зрелищ. При таком зрелище, как съезд, хлеба не нужно было вовсе. Депутаты, поняв, что вот так просто, без всякого разрешения, можно подойти к самой главной трибуне государства и говорить всё, что придёт в голову, не опасаясь, что тебя посадят в тюрьму или отправят в психушку, и при этом всё это будет показано на весь мир, оттягивались, что называется, на полную катушку. При этом было совершенно неважно, что говорить. Важно было как можно дольше пробыть на трибуне, по крайней мере, дольше, чем предшествующий оратор. А что касается смысла сказанного, так не всё ли равно, ведь в стране объявлена гласность и плюрализм.

– Смотрите, смотрите, – тыкали зрители пальцами в экран телевизора, – это же академик Сахаров!

– Тот, который атомную бомбу изобрёл?

– Атомную бомбу Курчатов изобрёл, – отвечал кто-то, – а он водородную изобрёл.

– Ерунду вы говорите. Атомную бомбу наши у американцев украли, а те, в свою очередь, у немцев.

– Не знаете, так не говорите! Её французы сделали – супруги Кюри. Сделали, облучились и померли, вот она у американцев и оказалась!

– Да хватит вам болтать, дайте академика послушать!

– Ой, какие мы умные! Можно подумать, понятно, что академик говорит!

– Он про права человека говорит.

– Какие, к чёрту, права, когда жрать нечего!

Что касается академика, то он, видимо, решил на трибуне переплюнуть всех. Президент уж и так к нему, и этак, а тот всё говорит и говорит.

– Андрей Дмитриевич, – кричит президент, – вы регламент уже в четыре раза превысили!

А тот всё равно говорит.

– Не трогайте академика! – кричат депутаты. – Пусть говорит, сколько хочет!

– А почему ему можно, а нам нельзя?! – кричат другие.

– Его КГБшники в Горьком уколами травили, поэтому он о своих правах человека до утра может говорить! – возражали третьи.

– КГБ надо распустить! Черного кобеля добела не отмоешь!

Президент, понимая, что ситуация выходит из-под контроля, отворачивается и кому-то даёт команду:

– Отключите микрофон!

Экран показывает всему миру академика, который стоит на трибуне и как рыба открывает рот, не произнося при этом ни звука.

– Вот вам и свобода слова, – чертыхаются телезрители, – и плюрализм, и толерантность!

Что ни говори, а так весело в Советском Союзе никогда ещё не было.

С одной стороны, всё это очень печально, но с другой…

Страна всё-таки очнулась от спячки, пусть с трибуны съезда произносятся и бредовые речи, но это всё-таки речи, а не выступления, написанные и одобренные ЦК. Хоть и медленно, хоть и неуклюже, а огромная страна поворачивалась в сторону цивилизации. Перед выборами в местные и республиканские органы власти, как в демократических странах, происходила жёсткая предвыборная борьба. В Москве можно было увидеть, как бывший первый секретарь московского горкома партии, как простой смертный, шёл в обыкновенную поликлинику, где лечились, а вернее, стояли в очереди обыкновенные советские граждане, без чинов и привилегий.

Как пели в песенке в то время:

Всё бы шло прекрасно и отлично,Если б миром правили поэты.

Однако миром правят не поэты, а президенты и генсеки. Как гром с ясного неба, прозвучало решение эстонской партийной организации о выходе из подчинения ЦК КПСС. Только что избранный президент понял, что его страна стоит на грани распада. Нет, напрасно страна решила избавиться от дураков. Время умных, похоже, ещё не настало.

Президент уезжает к себе на дачу, чтобы обмозговать создавшееся положение, но джинна, которого в начале перестройки не могли вытащить из бутылки, всё-таки вытащили, и ему было ровным счётом наплевать и на страну, и на её президента. В Прибалтике происходит захват телевидения. Солдаты, выполняя неизвестно чей приказ, проливают первую кровь. В Тбилиси солдатам не дают оружия в руки, но у них на ремнях висят сапёрные лопатки. Вот первая лопатка вытаскивается из футляра, вот она описывает в воздухе дугу и раскалывает череп того, кого солдат присягнул защищать, не жалея собственной жизни.

Самое большое государство в мире перестало существовать, но ни народ, ни его президент об этом ещё не знали.

– Ну, что? – спросил Мишель полковника, который, дочитав до конца рукопись, выразительно посмотрел на своего собеседника.

Тот ничего не ответил, а лишь покачал головой.

– Распад Советского союза! Как вам это?

– Во-первых, никакого распада нет. Там же написано, что ни президент, ни народ этого не знали.

– А во-вторых?

– А во-вторых, неизвестно, завтра или через сто лет?

– Он писатель. Этого даже в кремле не знают.

– Мы знаем про Кремль то, что даже Кремль про себя не знает!

– Ты сам-то понял, что сейчас сказал? – засмеялся полковник.

– А что я такого сказал?

– Да, без стакана здесь точно не разобраться.

Полковник наполнил фужеры и собеседники молча выпили.

– А теперь попробуй сформулировать информацию, которую ты мне только что выдал.

Мишель задумался. Он попытался сформулировать свою мысль так, чтобы никому, даже при очень большом желании, не удалось истолковать её по-иному. Он долго думал, потом пододвинул фужер и заполнил его.

– Сейчас, одну минуточку, – сказал он. – Уже почти получилось.

Мишель поднял фужер, но его тут же остановил полковник.

– Вот это уже слишком! Пить в одиночку даже у твоих русских друзей не принято.

Пришлось срочно исправлять допущенную ошибку. После исправления Мишель медленно и членораздельно начал формулировать свою мысль:

– По данным, полученным от компетентных источников, в ближайшее время Союз Советских Социалистических Республик прекратит своё существование, но пока этого в СССР не знают.

– Давай ты вместо меня пойдёшь и доложишь.

– Это невозможно.

– Почему?

– Не по рангу.

– С рангами всё в порядке, – успокоил полковник, – если я эту информацию доложу, то мой ранг опустится ниже твоего.

Пётр с Наташей стояли на острове Сите и смотрели, как огромный корабль, плывущий вниз по течению Сены, тем не менее, уже много сотен лет оставался на одном и том же месте. Если в ненастную погоду, когда ветер гонит по серому небу чёрные тучи, посмотреть на башни Собора Парижской Богоматери, то невольно представляется огромная корабельная надстройка, которая качается из стороны в сторону и, опираясь на неустойчивую палубу, грозит в любую секунду обрушиться в пучину.

– Ой! – крикнула Наташа и ухватилась за рукав Петра.

– Ты что?

– Мне показалось, что она сейчас упадёт.

– Это обман зрения. Кстати, этот обман полностью доказывает состоятельность теории относительности. Относительно облаков собор действительно падает, а относительно земли – остаётся стоять на месте.

– Так же, как и мы, – грустно сказала Наташа. – Относительно России мы иностранцы, а относительно Франции мы русские.

– Тебе плохо здесь? – спросил Пётр.

– Я родителей уже тысячу лет не видела.

– А если бы родители были здесь?

Вместо ответа Наташа посмотрела куда-то далеко-далеко.

– Петя, а почему мы никогда с тобой не были в русском ресторане?

– Началось! – раздражённо сказал Пётр.

– Что началось?

– Мишель предупреждал меня об этом: стоит зайти в русский ресторан, и из него уже не будет сил выйти. Начинается депрессия, из которой нет выхода.

– Так происходит со всеми русскими?

– Насчёт всех не знаю, а со многими происходит именно так.

– Тебе хорошо. Ты окунёшься в свой роман, и как будто находишься дома.

– Нет, там, где я нахожусь, всё не так, как ты думаешь.

– Я читала. Ты закончил на том, что Россия прекратила своё существование.

– Ты не внимательно читала. Не Россия, а Советский Союз.

– А разве это не одно и то же?

Пётр отрицательно помотал головой.

– Что же тогда будет?

– Как говорится, – вздохнула Наташа, – остаётся начать да кончить.

– Другого, к сожалению, не дано.

– Петя, но ведь ты можешь хотя бы сказать, что ты чувствуешь?

– Могу.

Наташа умоляюще посмотрела на своего мужа.

– Всё будет хорошо, – сказал он.

– И всё?

– И всё. Только, чтобы это хорошо настало, должно быть вначале очень плохо.

– Как плохо?

– Должно быть так плохо, что тебе даже трудно представить.

– А ты представишь?

– Попытаюсь.

– Представляй побыстрей. Может быть, мы вернёмся домой?

– Обязательно вернёмся. Но сейчас нам туда нельзя.

– Почему?

– Потому что мы получаем очень большие деньги, которые обеспечат достойную жизнь не только нам здесь, в Париже, но и нашим родителям там, в России.