Бегущая в зеркалах - Л. Бояджиева

Йохиму пришлось рассказать немного о жизни Граца и клинике Вернера. Затем все узнали, как выставила своего мужа-бизнесмена, а вообще-то – игромана, Сильвия, и какими настроениями дышит Сорбонна. Девушки, заинтересованные короткими комментариями Дани об австрийской столице, решили при первой же возможности посетить Вену вместе. Браун с нескрываемым удовольствием наблюдал за молодежью.

– А знаете, Йохим, для меня Австрия – это прежде всего – Венский вальс. Я солидарен в этом банальном утверждении, наверное, с половиной мира, и виной тому – американцы. Мне было около двадцати, когда по всем странам прокатила эпидемия «Великого вальса». Помните, красавица Милица Корьюс и эта головокружительная музыка. Я познакомился с актрисой в пятидесятом году в Нью-Йорке, куда она эмигрировала из фашистской Германии. Она жила в огромном особняке со своим мужем, очень состоятельным, родовитым немецким аристократом, и двумя детьми, и больше не снималась. «Великий вальс» был единственным американским фильмом, к которому любящий муж допустил Милицу, присутствуя лично на всех репетициях и съемках и вынудив студию «Голден Меер» снимать великолепную примадонну в натуральных бриллиантах. Павильон в киностудии был оцеплен полицейским кордоном: ее диадемы, колье и серьги стоили больше самого фильма… Да она и в пятидесятом, где-то теперешняя моя ровесница, была прекрасна и весь вечер пела нам русские романсы. Милица – москвичка. Ее брат и сестра до сих пор живут в СССР. У русских фильм назывался «Большой вальс», так как эпитет «великий» мог быть применен только по отношению к вождям советской власти. – Остин поднялся и включил магнитофон. Звуки штраусовского вальса, кружа и заманивая, окрасили вечер, навсегда слившись для присутствующих в единую вкусовую гамму с воздухом, морем, цветением и юностью, с этим домом, островом и человеком, так что стоило после появиться в памяти чему-то одному – и звучал весь оркестр.

– Тогда, девятнадцатилетним мальчишкой, я был околдован этой экранной сказкой, – задумчиво продолжал Остин. – Потом, взрослея, стал относиться к ней с нежной снисходительностью, как к милой детской привязанности – мишкам, игрушкам, книжкам. И только сейчас понял – символ великого и прекрасного должен быть простым и наивным. И неизбежно – банальным, то есть всеобщим.

Мы все силимся различить в своих судьбах знаки божественного промысла, понятную и осуществляющуюся в обозримых жизненных пределах справедливость. Но как ни напрягайся, мудрый замысел в отдельной человеческой жизни часто не просматривается: нелепые обиды, бессмысленные потери, великодушие и жертвенность, оставшиеся без вознаграждения, без малейшего намека на какую-то высшую благодарность. Сказки и притчи – эта реализованная справедливость, осуществленный на деле главный закон человеческого существования: возмездие грешникам, награда праведникам.

– Да, я помню, – вставил Дани, – как мы, мальчишки, сидящие в зале, были благодарны людям, собравшимся на венской площади, чтобы приветствовать старого Штрауса, когда-то не признанного и обиженного. Огромная толпа пела его вальс, а старикан плакал. И плакали зрители, умиленные торжеством справедливости.

– Сентиментальность – это так мило, так старомодно, как дедушкин велосипед. – Нелли выпустила струйку дыма. – А главное, сквозь слезы умиления, воспетые Дани, можно не замечать несправедливость, жестокость, алчность – все те болезни, которыми страдает это славное, доброе, умиляющееся над любовной сказочкой общество.

– Господи, вечно ты со своей социальной критикой. Это же фильм ПРО ЛЮБОВЬ! Непростую любовь, возникающую не между обычными мужчиной и женщиной, а между двумя художниками-соавторами. В каком бы обществе это ни случилось – это чудо, о котором можно только мечтать. – Сильвия задумчиво протянула руки к морю, будто собираясь кого-то обнять. – Как же, наверное, здорово танцевать, когда за дирижерским пультом стоит твой возлюбленный, написавший эту чудесную музыку для тебя, живущий – для тебя! Я знаю, что была бы гениальной!

Она встала и, войдя в полутемную гостиную, начала танцевать. Ее тонкое, гибкое тело, подсвеченное лампой из глубины комнаты, казалось совсем легким, невесомым, подвластным изгибам мелодии, словно легким порывам ветерка. Сильвия танцевала здорово, это был даже не вальс: Сильвия танцевала молодость, счастье, любовь, чувствуя, с каким восторгом следят за ней синие глаза Дани.

10

…Уже совсем стемнело, черная южная ночь усыпала гигантский купол над головой мириадами звезд. За черной бархатной полоской моря невидимая земля искрилась гирляндами ярких огней – горели фонари набережных, окна домов, витрины и рекламы, создавая над Лазурным Берегом светящуюся дымку. Вальсы кончились, но никому не хотелось говорить.

Прервал молчание Йохим:

– Вы, Остин, сказали, что главный закон рода человеческого – возмездие грешникам, награда праведникам. Но кто полномочен судить, карать и миловать? Какому высшему суду доверите вы это, если религиозное чувство в вас недостаточно сильно? Я читал книги русского писателя-классика Федора Достоевского и много размышлял тогда – что есть зло? Как отличить добро от зла? Каким прибором измерить?

– Понимаю вас, Йохим. Я думаю – личной совестью каждого. Хотя и она, как все земное, часто барахлит, сбивается с ориентиров, заложенных в душу, очевидно, свыше, какой-то мудрой силой, как ее ни назови. Человек, если он нормален, испытывает потребность в добре и красоте, как нуждается в питье и пище, в продолжении рода. Даже сбитый с толку общепринятыми законами и мерками, он томится по доброму деянию. Он хочет быть хорошим перед лицом какого-то единственного зрителя, которого он сам придумал или прозрел лучшей, изначальной частью своего существа… Я знаю одного американца, выпускающего пистолет «беретта», ставший знаменитым, как любимое оружие Джеймса Бонда. Так вот он, разбогатевший и расширивший свое производство за счет потребности человечества в убийстве, содержит местный оперный театр, куда регулярно выводит на премьеры всех своих рабочих-оружейников… А фашистские палачи, известные своим пристрастием к великой классической музыке, вдохновлявшиеся Бетховеном и Моцартом? Где берет начало их добро и зло?.. Ладно, друзья, мы можем здесь профилософствовать всю ночь, но так ничего и не решим. Предлагаю перед сном прогуляться к морю, мимоходом осмотрев мой маленький музей.

…Большой зал в доме Остина был превращен в своеобразную галерею, где кроме картин и нескольких скульптур находились самые разные предметы, неведомо как сюда попавшие: какое-то ветхое, изодранное знамя, старая коллекция уже поблекших бабочек, круглые часы под стеклянным колпаком и даже абсолютно заурядный кирпич, покоящийся в специальной витрине.