БЕСПОКОЙНЫЙ ЧЕЛОВЕК - Л. ВОРОНКОВА
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И казалось, что это было давно-давно. Глупой, беззаботной девчонкой была тогда Катерина!..
Скрипнули ворота. Дед Антон и Петр Васильич вышли из телятника.
– Ну что ж ты, голова, молчишь? – сказал дед Антон. – Говори уж… Нешто так можно? Ведь такая неприятность у нас!
– А для меня это приятность? – возразил Петр Васильич, вынимая папиросы. – Ведь я тоже за свои колхозы отвечаю.
– Ну, и что же?.. – жалобно спросил дед Антон. – Никак нельзя подсобить-то?
– Думаю, что нет. У нее уже было воспаление, это второй раз. Легкие слабые. Росла за печкой, чуть ли не в вате.
– Берегла ее старуха…
– Берегла, да не так, как надо. Изнежила. Ну как такой изнеженный организм может сопротивляться? Оставили ворота открытыми, просквозило – вот и все. Другие-то еще кое-как выдержали, а этой где ж? Принцесса на горошине!.. Сотый и тысячный раз повторяю: теленок должен расти в низкой температуре, в низкой и ровной. Тогда и простужаться не будет.
– А все-таки, как же? – с тоской повторил дед Антон. – Не надеяться?
Петр Васильич покачал головой:
– Думаю, что нет.
Катерина, внутренне дрожа, будто от холода, побежала в свой телятник.
– Низкая и ровная! – шептала она. – Низкая и ровная…
И, войдя к телятам, сразу взглянула на градусник. Пять ниже нуля. Все нормально. Низкая и ровная.
Телята уже глядели на нее из своих клеток. Коричневый лобастый бычок мукнул тихонько и облизнулся.
– Миленькие мои! – сказала Катерина и улыбнулась сквозь слезы. – Сейчас накормлю! Всех сейчас накормлю! – И, вытерев глаза, прошептала: – Ах, бедная, бедная моя принцесса на горошине! Почему я раньше за тебя не поборолась!
Еще раз тяжело пережила беду Марфа Тихоновна. Никому не пожаловалась, не поплакала. Только еще суше стал ее орлиный профиль и еще суровей стали глаза. И никто не видел, как, оставшись одна в телятнике, она долго стояла у опустевшего стойла в горьком недоумении:
«Что надо? Что было ей надо? Другие бабы за детьми так не ходят, как я за ней. Прямо из рук ушла эта Золотая Рыбка, прямо из рук… Что хотите думайте, люди добрые, а я неповинна! Ведь я душу им отдаю… душу отдаю! Как же это так получается, люди добрые?!.»
Но наутро она с суровым достоинством заявила деду Антону:
– Поторопись с новым-то двором, Антон Савельич! Зима круто забирает, а балаган наш я просто натопить не могу. Как бы нам еще греха не нажить – тогда на меня не пеняйте.
…Незаметно, как снежинки по ветру, пролетали короткие зимние дни. Вот уже и ноябрь отсчитал последние числа свои в календаре.
Как-то в один из этих снежных дней председатель, часто захаживавший на ферму, увидел в кухоньке Катерину. Катерина мыла горячей водой бадейки.
– Ну что, говорят – идут у тебя дела-то? – весело спросил Василий Степаныч. – Дела идут, контора пишет?
– Пишет! – засмеялась Катерина. – Вон посмотрите, каких в старшее отделение сдала!
– А я уже видел, – сказал он. – Молодей! Молодец! В районе о тебе докладывать буду.
Катерина не часто обращала внимание на похвалы. Но на этот раз она зарделась от удовольствия. Скуп, скуп на похвалы Василий Степаныч, а тут вон какие слова сказал!
– Тебе, Василий Степаныч, деда Антона позвать? – спросила Катерина, чтобы скрыть смущение. – Он тут где-то. Я сейчас!.. – И скрылась во дворе.
Через минуту показался дед Антон:
– Ты что, голова?
– Пойдем-ка, на стройку зовут нас с тобой, – сказал председатель. – Один важный вопрос решить надо.
Дед Антон зорко поглядел на него:
– А что, насчет печек, что ли?
– Вот то-то. Ставить все-таки печки в телятнике или нет? Слово за тобой.
Дед Антон и Василий Степаныч отправились на стройку. Телятница Паша, слышавшая этот разговор, побежала к Марфе Тихоновне. Марфа Тихоновна сунула Паше бадейку с пойлом, которую несла теленку, вытерла руки, накинула полушубок и тоже поспешила на стройку.
Новый двор уже стоял под крышей. Светлая, чистая дранка казалась совсем желтой на фоне лиловато-серого зимнего неба. В одной секции были уже вставлены окна; они светились, будто квадратные лужицы, покрытые льдом.
Марфа Тихоновна вошла во двор. И тут же услышала голос техника, руководившего строительством:
– Значит, в телятнике печки ставить не будем? Это твердо?
Они стояли трое: техник, председатель и дед Антон. Голос техника гулко раздавался в еще пустом, только что запотолоченном помещении.
– И у что ж, раз решили – значит, твердо, – ответил дед Антон.
Марфа Тихоновна подошла ближе.
– Что такое? – спросила она. – Телятник без печки?
– Да, так вот решили, Марфа Тихоновна, – ответил ей Василий Степаныч. – Опыт себя оправдал. Будем растить телят на холоде, отходов больше допускать нам невозможно.
– Значит, со мной уж совсем решили не считаться, Василий Степаныч? Значит, отслужила, не нужна стала?..
– Эко ты, голова! – начал было дед Антон.
Но председатель прервал его:
– А зачем вы, Марфа Тихоновна, начинаете говорить эти жалкие слова? Мы вас с работы не снимаем. Ведите и дальше ваше хозяйство. Но принимайте наши поправки. Принимайте. Самовластия в колхозе нет и быть не может.
– Значит, плохо работала… Это не важно, что телятник из разрухи подняла, не важно, что и ферму на первое в районе место вывела…
– Опять за свое! – Дед Антон с досадой махнул рукой.
У председателя резче обозначились скулы и в глазах появился жесткий ледяной блеск.
– Всякого человека, который в работе своей идет вперед, мы уважаем и тоже идем за ним, – сдержанно сказал он. – А если этот же передовой человек начинает тормозить работу, мы его устраняем.
– Спасибо!
Марфа Тихоновна низко поклонилась председателю, потом деду Антону и, величаво повернувшись, пошла со двора.
– А, домовой тебя задави! – рассердился дед Антон. – Ничего понимать не хочет!
Вечером, когда убрали после ужина со стола, Марфа Тихоновна села писать заявление об уходе. Крупные, кривые буквы, выведенные рукой самоучки, медленно, но твердо вставали одна к другой.
Настя с Дуней Волнухиной сидели в горнице у теплой голландки и по очереди рассказывали друг другу сказки. Мать стелила постели. Отец тут же, в горнице, сидел на диване, просматривая газеты.
Мать подошла к отцу и вполголоса сказала:
– Прохор, там мамаша какое-то заявление пишет. Случилось что-нибудь, что ли?
Прохор поднял брови:
– Не знаю!
Он отложил газету и вышел в кухню:
– Мать, ты что это? «Прошу меня уволить»! Ты что, с работы уходишь?
– Ухожу, – ответила Марфа Тихоновна. – И с работы ухожу и из колхоза ухожу.
Прохор сел с ней рядом.
– Ну, с работы конечно. Уж не молоденькая. И отдохнуть пора. Но вот – из колхоза?.. Это что же означает?..
Марфа Тихоновна, приподняв брови, устало глядела в сторону.
– То и означает. Без работы я жить не могу, а делать мне здесь больше нечего. К Нюшке пойду.
– Что ж, у Нюшки медом намазано?
– У Нюшки дети маленькие. С ними нянчиться буду. А что мне здесь делать? Думала было к Сергею, но… – Старуха махнула рукой.
Прохор пожал плечами:
– В доме всегда дела найдутся!
Настя не подозревала, о чем разговаривают отец с бабушкой. А мать, делая вид, что читает газету, стояла у кухонных дверей и слушала. Тонкие черные брови ее сошлись от напряжения, губы сжались. Она слушала, боясь проронить слово.
Марфа Тихоновна подумала, помолчала…
– Нет уж, – сказала она, – не хочу. Не хочу я в этом колхозе оставаться. Пускай работают без меня. Пускай Катерина лучше сделает. А вот что в районе им на это скажут, мы еще посмотрим. Все-таки на почетной доске-то я первая из всего района была!
Что-то похожее на слезы засверкало в ее глазах. Марфа Тихоновна взяла перо и снова начала ставить одну к другой крупные, твердые буквы.
– Ну, если ты с председателем не поладила, так мы-то, здесь при чем? – обиделся Прохор. – Почему же и от нас-то бежать? Даже от народа совестно – что скажут…
– Мне все равно, что скажут. А я уйду.
– Ну что ж, воля твоя… – Прохор встал. – Я тебя не гоню, не притесняю… А ты как хочешь. Хочется к Нюше – иди.
– И уйду!
Дед Антон, услышав на другой день, что старуха Рублева подала заявление об уходе, даже растерялся от неожиданности.
– Ты что это задумала, голова?! – закричал он, войдя в телятник. – Да с чего ж это ты?
– Поработала, хватит, – ответила Марфа Тихоновна.
И сколько ни уговаривал ее дед Антон, сколько ни убеждал, ничего другого от нее не услышал.
Вечером к Рублевым зашел председатель.
– Что ж тебя вынуждает, Марфа Тихоновна, так круто поступать? – спросил он. – Давай поговорим, может договоримся?
«Испугались! – усмехнулась про себя Марфа Тихоновна. – Заговорили!..»
Председатель подметил эту усмешку и нахмурился:
