Перуновы дети - Валентин Гнатюк

– Слава Сварогу! – воскликнул Януш, подняв меч.

– Слава! – эхом подхватили воины.

И люди на берегу и в лодиях, в очах которых вновь зажглась искра надежды и веры, вторили:

– Слава! Богам-пращурам слава!

– Русскому Солнцу слава!

Лишившимся живота – вечная память…

Светозар поднял очи, подёрнутые туманом, – они ещё пребывали там, в прошлом, переживая страшную трагедию. Старцы ждали, не мешая.

– Так что, выходит, мы настоящие дети богов? – выходя из оцепенения, изумлённо спросил отрок. – Тех, которые прилетели с неба, правили нашими Родами и слились с ними? Отчего ж тогда, – он заволновался, – нынче творится такое? Разве не имеем мы боле силы богов наших и пращуры не смотрят теперь из Сварги синей, не помогают нам?

Мечислав похлопал отрока по плечу, а отец Велимир ответил почти сердито:

– Как они будут помогать тем, кто их забыл? Кто ищет себе новых богов и топчет пращурские святыни?

– Но мы ведь помним? – почти с отчаянием произнёс Светозар.

– Помним, Светозарка, потому что для нас, волхвов, это главней самой жизни. И на нас лежит обязанность, чтоб мы людей своих просвещали, чтобы власть наша – князья да бояре – веры своей держались и народу исправно служили. Одначе власть теперь с мечом супротив народа собственного поднялась. А меч, Светозарка, словом тяжко одолеть, ой как тяжко, даже нам, кудесникам…

С нелёгким сердцем возвращались Светозар с Мечиславом к себе. Выйдя на Перунову поляну, уселись на ствол огромного дерева, некогда вывороченного бурей, и долго пребывали в молчании. Где-то в отдалении куковала кукушка, мирно гудели жуки и пчёлы. Вдруг Мечислав настороженно поднял голову, встал и выпрямился, будто собираясь выполнить упражнение «древо», с которого обычно начиналось каждое их воинское занятие. Однако старый воин не двигался, чуткое ухо уловило в привычных лесных звуках едва уловимые чужие: кукушка смолкла на половине своего «ку-ку», а потрескивания в чаще указали на продвижение зверей.

Видя, как напряжённо вслушивается Мечислав в говор леса, отрок затревожился.

В это время над головами послышался громкий сорочий треск, и на сухой сук бревна опустилась Стрекотуха. Ей вторили другие сороки, оповещая лес о вторжении чужаков.

Старик обернулся к мальцу:

– Собери котомку, живо! – и снова обратил взор в сторону лесной чащобы.

Светозар сорвался с места, вбежал в избушку, привычно уложил котомку. Еды взял поболе – на двоих, им ведь не впервой отправляться в дальний путь на несколько дней. Когда выскочил на поляну, обычно суровый Мечислав неожиданно сгрёб мальца, прижал к себе, ласково погладил огромной дланью по русым вихрам. Голос его дрогнул.

– Уходи, Светозарушка! Уходи, соколик мой, помни заветы Перуновы! И про меня вспоминай. Я всегда с тобой буду, даже когда отправлюсь к пращурам в Ирий. Ты только не разучись землю слушать, на звёзды глядеть и людей разуметь. Нам, сыновьям Перуновым, всегда приходилось трудно, и губить нас будут нещадно за правду нашу, только дух Прави убить невозможно. Когда-нибудь люди вспомнят, что они дети богов, и возлюбят сей мир, станут поступать по справедливости, и потечёт тогда земля молоком и мёдом. Но сколь много кровушки удобрит ещё Мать Сыру Землю… Светозарушка, прощай, соколик ненаглядный! Беги, нельзя боле мешкать! Предупреди людей в слободе, пусть уходят, проведи их по тем тропам, которые знаешь. Особо позаботься об отце Велимире, я на тебя во всём полагаюсь…

Светозар только теперь уразумел, что Мечислав решил остаться.

– Дедушка, я не пойду! Я должен быть с тобой! Ежели надо, защищать… Кумиров отстаивать… Я…

– Ты жить должен. И не смей умереть, пока не передашь людям наши заветы. Иди! Да помни, встретимся здесь, на земле, или там, – старик указал на небо, – спрошу с тебя по всей строгости!

Он поцеловал отрока в лоб, затем отстранил и подтолкнул к тропе. С другой стороны уже явственно различалось фырканье коней, бряцание оружия и громкие возгласы.

– Постой, возьми Стрекотуху. – Мечислав бережно взял притихшую птицу и передал отроку. – Когда будете в безопасности, – добавил волхв, – пошли её ко мне, это будет знак.

Светозар медлил, переминаясь с ноги на ногу, лицо его побелело.

Взгляд старика стал грозен.

Отрок не смог ослушаться. Он побежал, прижимая к груди птицу и глотая слёзы. Последнее, что увидел, обернувшись, – как старик опять спокойно опустился на поваленное дерево и замер так, положив руку на мощное корневище.

Глава четвёртая

Тени в ночи

Идолы – не боги… Тот, кто видел в Перуне только деревяшку, не узрит ничего и в Христе…

Старик не двинулся с места, когда из лесной чащи стали выезжать вооружённые люди. Узкая горловина лесной дороги не могла вместить много всадников в ряд, и они, появляясь из-за деревьев, растекались по поляне, подобно жидкости из опрокинутого кувшина.

Два молодых гридня – младших дружинника – подъехали почти вплотную, но Мечислав не шелохнулся. Один из гридней, в плащевой накидке, смуглый и темноволосый, видно носитель чужих кровей, слегка толкнул старика тупым концом копья в плечо. Тот посмотрел снизу вверх, сквозь кустистые брови, но не изменил позы.

Только когда в его сторону направилась княжеская свита, старик поднялся, опираясь двумя руками на посох.

– Гляди, живой! – рассмеялись дружинники. – А мы уж было помыслили, что он, как Перун его, деревянный…

Остальные засмеялись тоже.

Охранники князя придирчиво окинули взором, будто ощупали фигуру старика – вдруг он задумает что недоброе, – однако ни меча, ни других подозрительных предметов не заметили. Старший дал знак, и дружинники, оборвав смех, отъехали в сторону и спешились. Только два молодых гридня остались на лошадях, гарцуя шагах в тридцати, готовые стремглав броситься на выполнение любого приказа. Отряд получил распоряжение стать лагерем на дневной отдых.

Старик спокойным взором наблюдал за приближающимся князем.

Не очень высокий, плотный, с несколько одутловатым лицом, пресыщенным обильным питьём и яствами, равно как и прикосновениями многих женщин, с небольшими усами и подстриженной на византийский манер бородой, он был одет в полотняные порты, заправленные в мягкие полусапожки, сорочку из тончайшего полотна, изукрашенную вышивкой лучших заморских искусниц-златошвеек. Сверху, как и у многих дружинников, кожаная рубаха, только с позолоченными пластинами на груди. Лёгкий шлем был приторочен к седлу. Червлёными узорами и дорогими каменьями сверкали рукоять меча, ножны кинжала у пояса и пряжка красного плаща, струившегося с плеч на круп гнедого коня. На широкой княжеской груди, там, где раньше у воинов находился Перунов знак, на цепочке весёлым золотом сиял большой крест. Конь перебирал крепкими ногами, красивая сбруя с серебряными бляхами отзывалась мелодичным позвякиванием при каждом его грациозном движении.

Два запасных коня, снежно-белый и золотисто-рыжий, в такой же богатой сбруе, следовали налегке, ведомые под уздцы стременными.

Старик заговорил первым, удивив присутствующих не по возрасту чистым и сильным голосом.

– Здрав будь, княже! – сдержанно сказал он, не поклонившись, как это стало принято с недавних пор перед князьями да боярами.

– И ты здравствуй… – ответил Владимир, тоже не поклонившись, как это с древних времён делали в присутствии старшего.

– Вижу, князь, гридни твои заветы отцовские не больно чтут, – осуждающе произнёс старик. – Я не про себя речь веду, но, коль отрок зелёный над старшими насмехается, там ни порядка, ни слаженности не жди.

Один из гридней, широкоплечий, русоволосый, с голубыми, как небо, очами, смутился и, пришпорив коня, отъехал подале. Второй же, чернявый, вызывающе блеснул очами и лишь усмехнулся на замечание старца.

Князь Владимир между тем вглядывался в облик хранителя Перуновой поляны. Неужто перед ним тот самый мастер «славный мечом» – Мечислав? Некогда могучая стать превратилась в худую, как бы свитую из крепких узловатых жил фигуру. Но голос – без сомнения – это его голос. Сколько же лет минуло с тех пор, как отец привёз его совсем мальцом в воинскую слободу, дабы у этого мастера учился он по-настоящему владеть мечом? Так он, стало быть, жив ещё…

Князь окинул взором поляну со старыми потемневшими ликами прежних кумиров, затем спешился. Поручив коня стременному, он молча слушал порицания старика, некогда служившего в отцовской дружине, а затем обучавшего их, княжичей, воинскому делу.

Но недолгим было учение. Святослав пребывал в походах, а бабка Ольга скоро забрала всех троих внуков, считая занятия пустой затеей для княжеских отпрысков. Их окружили византийские «няньки» и «дядьки», нанятые Ольгой для воспитания чад в духе христианского просветительства, дабы переженить их потом на гречанках и тем самым укрепить русско-византийский союз. Само собой разумеется, что не токмо простому воину Мечиславу, но и многим боярам, что держались славянских обычаев, был заказан путь в княжеские покои.