Над Кубанью. Книга вторая - Аркадий Первенцев

Корнилов не слушал. Он был со своими мыслями.

— Так я думал о Петрограде. Но очутился в Быхо-ве, потом здесь, на юге…

С левобережья подул влажный ветерок, оттуда же, от аула Бжегокая, донесся одиночный орудийный выстрел, тревожно прокатившийся по реке. В закубанской низине расположилась батарея противника.

Возвращались в глубоком молчании.

ГЛАВА XXIII

Ранним мартовским утром Корнилов двинул на штурм города лучшие офицерские части и, пренебрегая опасностью, появился на передовой линии. Пока еще в руках большевиков находилась образцовая ферма сельскохозяйственного общества, куда накануне Корнилов приказал перенести свой штаб, а также и редкие кошевые дома огородников.

Орудийный гул уже сделался привычным.

Везли раненых. Зеленые фурманки, ныряющие в ухабах, пестрели по дороге, и на большинстве домов елизаветинской окраины забелели санитарные флаги.

— Они разобьют город, — жаловался Гурдай, усаживаясь на лошадь, — там моя семья.

— Там не только ваша семья, — мимоходом бросил опальный Покровский, досадовавший на всех и нисколько не разделявший печали поражений и радости коротких побед.

— Ферму-то хотя взяли? — спросил Гурдай, оправляя полы мятой парадной черкески, в которую ему предложили облачиться, предвидя торжественное вступление в город.

— Ферма отнюдь не стратегический пункт, — пренебрежительно бросил Покровский, — ферма это домишко, сарай да тусклая рощица. Не понимаю, почему так много говорят про ферму. Молочка Рябоволу захотелось!

Покровский находил чисто холопское удовлетворение, подтрунивая над членами рады и правительства, утратившими для него теперь прежнее значение тороватых хозяев.

Гурдая и Покровского обгоняла малочисленная рота кубанского стрелкового полка полковника Улагая. Впереди, часто оглядываясь и поторапливая, шел Карташев, приветливо поздоровавшийся с Гурдаем. Улагаев-цы, которых Гурдай встретил до этого в Хаштуке, были еще больше забрызганы грязью, шапки и фуражки сдвинуты на затылок, полы шинели заткнуты за пояса. Полк Улагая считался пластунским казачьим, но генерал заметил — казаков было мало.

Навстречу на тяжелом коне скакал строевой адъютант командующего. Он покричал, и пластуны покорно прибавили шагу. Адъютант, помахав плеткой, трусцой подъехал к Покровскому.

— Я вас еле разыскал. Ферма взята. Эрдели тронул полки флангового охвата. Догоняйте. Приказ командующего… — Адъютант пришпорил коня.

Покровский помчался. Колоколом поднималась бурка. Догнав адъютанта, поскакал рядом. Вскоре они потерялись за безлистой тополевой рощей.

Ферма со стороны большой грунтовой дороги имела ограду, усиленную неглубокой мокрой канавой. Тонкие стебли кустарниковой желтой акации, посаженные вдоль внутренней стороны ограды, окаймляли рощицу английских кленов и грабов. У кирпичных столбов поржавевших железных ворот болтался штабной флажок, и часовыми стояли два армейских поручика. В их обязанности прежде всего входило не допускать на территорию фермы то и дело подворачивающихся обозников.

Офицеры откозыряли Гурдаю, но, когда он невзначай обернулся, они уже зубоскалили, указывая на него пальцами. Заметив его взгляд, подтянулись, сделали равнодушные лица.

«Тыловой генерал-однночка всегда производит гнусное впечатление», — горько подумал Гурдай, передавая повод коноводу.

По двору, сыто покачиваясь, бродили разноперые утки. Они задерживались у лужиц, опускали плоские носы, булькая, водили ими по дну. Поднимали головы, и тогда по пухлым грудкам стекали желтые струйки.

В реденькой рощице, примыкавшей ко двору, за ломаным частоколом, разместился резерв Богаевского. Алели донские лампасы. Офицеры сидели и на земле и на кучках кизяков, жевали изюм, которым их оделял из ящика рябой плечистый хорунжий.

У сарая, расположенного невдалеке от домика, курили дежурные офицеры конной команды связи. Солдаты-связисты тянули черные провода, цепляя их за сучья, деревья, заборы и рогульки.

Корнилов расположился у наружной стенки домика, обращенной к городу. Возле него стоял табурет, криво влезший ножками в сырую землю. Тут же на корточках сидел адъютант Долинский, покрикивающий в алюминиевую трубку полевого телефона. Командующий, приподняв бородку, осматривал в бинокль поле боя, изредка отрываясь, чтобы переброситься фразой с Деникиным или Романовским.

Гурдай, поймав взгляд Корнилова, поклонился и на цыпочках подошел к Деникину.

— Успешно наступление? — шепотом спросил он.

Деникин вынул платок, заглушенно откашлялся.

— Бронхит, Никита Севастьянович. Пью какие-то капли, микстуру, не помогает. Скорее бы туда.

На окраине города отчетливо виднелись красные корпуса винокуренного и кожевенных заводов, Черноморского вокзала. За оградой кладбища над деревьями поднимался купол церкви.

Открытое поле, прорезанное неглубокой складкой балки, только в одном месте приподнялось курганчи-ком — командным пунктом полковника Неженцева. Окопы защитников города протянулись черными, резко очерченными линиями, очевидно, наспех накиданных брустверов.

Линия дымилась выстрелами, и зачастую то впереди, то позади взлетали пернатые столбы. Невооруженным глазом различались нестройные колонны красных, спешащих на передовую линию.

Штурм разворачивался согласно принятому на военном совещании решению. Кавалерия Эрдели охватывала город с севера. После взятия пригородной станицы Пашковской, где ожидалось пополнение повстанцами, наносился удар по тылам. В задачу Эрдели входило отрезать город от связей с областью, взорвав коммуникации — железнодорожные магистрали: Ростовскую, Тихорецкую и Кавказскую.

Пока Эрдели закруглял охват, вторая бригада Аф-рикана Богаевского должна была обрушить основной фронтальный удар, при поддержке выходящей на линию арьергардной бригады генерала Маркова.

Пока все шло так, как и предполагал Корнилов. Подчиняясь его суровой воле, полки мужественно шли в атаку, и отсюда, от ослепительно белого домика фермы, было отлично видно, как, несмотря на урон, продвигались вперед ротные цепи корниловского и партизанского полков. В бинокль различались фигурки Неженцева и Ка-зановича.

Корнилов был сильно возбужден. Согласные действия атакующих вызывали одобрение и гордость, но потери…

— Сейчас самое время вводить в бой казачьи части, — глуховатым голосом бросил он Романовскому, — видите, в огонь идет лучший мой полк, падают офицеры — командный состав будущей великой армии. Что прислали станицы?

— Небольшой пластунский отряд. Только Елизаветинская. Мной отдано приказание немедленно ввести их в бой из резерва. Вот они.

Насильно мобилизованная елизаветинская казачья молодежь неумело и неохотно продвигалась по полю, взметываемому разрывами гранат. Бурые дымки закрывали их, и после, когда едкие запахи доносились сюда и поле очищалось, пластуны неуверенно и не сразу поднимались для перебежки, произвольно ломая боевые порядки. Гурдай невольно вспомнил жилейскую сотню казачат, выведенных Велигурой. Представил себе их здесь, на боевом поле.

— Они явно не умеют воевать, — сказал он, потрогав теплый рукав шинели Романовского, — необученные они.

— Нам некогда их обучать, — небрежно бросил начальник штаба, принимая донесения, наспех написанные на грязных бумажках.

Оживление, царившее на подступах к ферме, привлекло внимание наблюдателей. Все ближе и ближе падали снаряды, раскидывая парную весеннюю землю. Батарея красных, расположенная у Черноморского вокзала, зачастую клала снаряды в Кубань. Взлетали кипящие смерчи.

— Надо уговорить Лавра Георгиевича переменить местонахождение командного пункта, — тихо посоветовал Деникин Романовскому.

— Скажите ему, — Романовский безнадежно отмахнулся, — еще обвинит в трусости…

Запыхавшийся связной принес сообщение: войска правого крыла овладели предместьем, кожевенным заводом. Романовский вручил донесение Корнилову. Тот прочел, повеселел.

— Прикажите коменданту штаба к рассвету выслать квартирьеров, — сказал он, — На Кубани еще не было случая, чтобы большевики, потеряв окраину, принимали бой внутри населенных пунктов. Их главкомы недостаточно представляют себе превосходство уличного боя… На ночлег я перейду в предместье…

— Но… — Романовский подался вперед.

— Опять наставления, — оборвал его Корнилов. — Я могу превратно истолковать ваши опасения, ибо там, где я, обязаны находиться и вы…

— Вот видите. — Покрасневший Романовский развел руками, наклоняясь к Деникину.

Корнилов снял шапку, обнажив вспотевшую плешинку макушки, перекрестился.

— Там, — он указывал на золотые купола и горящие кресты войскового собора, — организуйте благодарственный молебен. Мне говорил Никита Севастьянович — там же в тысяча девятьсот шестнадцатом году прослушал заутреню его императорское величество. Церемониал вступления и парада обсудим вместе.