Тень Голема - Анатолий Олегович Леонов

Пребывая в неразрешимых сомнениях, запорожец тем не менее нашел в себе силы возразить седовласому монаху:

– Чого ж вони так втомилися, що носі не показують?

Не успел казак закончить фразу, как окошко кареты с треском отворилось и в его проеме появилась невменяемая физиономия метра Безе. Источая вокруг себя жесточайшие ароматы, не оставлявшие сомнений относительно того, что являлось истиной причиной его усталости, француз пустым взором взглянул на луну, завыл по-волчьи и, свесившись по пояс, едва не вывалился из кареты.

– Mon Dieu! Pourquoi il fait si froid ici? J’ai perdu mon chapeau![95] – воскликнул он плаксиво и тут же скрылся в глубине повозки.

– Чого він пердить? Може з’їв чого? – предположил удивленный запорожец.

Феона ухмыльнулся.

– Да нет. Говорит, шляпу потерял. Холодно ему!

– Ось же, бісів син! Басурманін! Вези його, пердуна, додому швидше!

Казак махнул рукой и, посмеиваясь себе под нос, пошел раздвигать стоявшие на дороге рогатки.

– Стоять! – раздался за спиной грозный приказ. – Я узнал тебя! Ты тот самый монах, что был на Яузских воротах с московскими воеводами!

Феона оглянулся. Молодой шляхтич Мариан Загурский, хищно сверкая глазами, наставил на него взведенный пистолет.

Глава 20

Английский посланник Джон Мейрик возвращался из Кремля в паршивом настроении. Мало того что ему с огромным трудом удалось добиться приема у царя Михаила, так и сама аудиенция прошла совсем не по намеченному им плану и вылилась в результате в настоящее унижение его как посла великой европейской державы!

Мейрик опасался именно такого поворота событий, учитывая, какое трудновыполнимое задание он получил от лорда-канцлера. Он с большим тщанием выбирал время своего визита и оттачивал перед зеркалом каждую фразу из своего воображаемого диалога с русским царем. Но все оказалось до пошлости обыденно и до заурядности бесповоротно. Дипломату даже показалось, что государь заранее знал обо всех предложениях, которые он собирался озвучить, что само по себе наводило на определенные, отнюдь не радужные мысли.

Ни один мускул не дрогнул на лице Михаила, когда он выслушивал претензии Мейрика о притеснениях, чинимых русскими чиновниками английским торговым людям. Не изменился он в лице и после того, как посол вдруг напомнил об окончании займа в сто тысяч золотом, выделенного его величеством королем Яковом, и о требовании вернуть его в полном объеме скорейшим образом, так как казна самой Англии с некоторых пор испытывает большие сложности. Некоторое оживление на лице царя проявилось лишь при оглашении Мейриком условий, при которых долг Москвы не будет востребован английской стороной.

Условия эти, как казалось дипломату, были вполне обоснованны и, главное, предложены в самое подходящее время. Лондон не стал бы требовать выплаты долга, учитывая тяжелое положение, в которое попало правительство государя из-за войны и разрухи, если, в свою очередь, государь пойдет на встречу пожеланиям Московской торговой компании и восстановит все права и привилегии, дарованные ей великим дедом Михаила, царем Иоанном Васильевичем. Кроме того, англичане хотели бы получить возможность беспошлинной торговли по реке Волге и Хвалынскому морю, а также открытия мангазейского морского хода и сибирского пути в Индию и Китай.

Мейрик рассчитывал, что войска Речи Посполитой под стенами Белого города сделают царя Михаила и его ближних бояр более покладистыми и не задающими неудобных вопросов, на которые у дипломата не было честных ответов. Кроме того, как всякий коммерсант, он готов был к яростному торгу. Но в результате все оказалось до обидного буднично и безуспешно для его миссии.

Выслушав предложение посланника, царь заявил, что знать не знает и знать не хочет, куда англичане дели восемьдесят тысяч золота. До Москвы дошло лишь двадцать, о чем есть соответствующая запись в государевом приходе. Не откладывая дело в долгий ящик, Михаил дал распоряжение находившемуся рядом главе Приказа Большого дворца боярину Борису Салтыкову выдать Московской торговой компании положенные ей по ссудному договору деньги. В отношении других вопросов царь обещал подумать в подходящее для того время. На этом аудиенция и закончилась.

За дверью царской приемной Мейрика уже ждал дьяк Большого дворца, давно известный своей въедливостью и радением в делах, Иван Болотников, который выдал дипломату причитающийся Московской торговой компании денежный долг в размере двадцати тысяч золотых. Взяв расписку, он не без ехидного удовольствия передал слова государя, что если казна английская претерпевает столь великие трудности, о которых поведал господин посол, то Москва впредь воздержится от заимствования денежных ссуд у «любительного королевуса Якуба» и его наследников. По сути своей, это был самый настоящий приговор. Мейрик с треском провалил задание Фрэнсиса Бэкона, которое, впрочем, изначально выглядело весьма сомнительным. Но теперь вставал вопрос, что делать дальше? Что предпринять, чтобы попытаться остановить уже свершившуюся катастрофу?

Неуклюжая посольская карета, громыхая резными колесами по густо простеленной свежей соломой деревянной мостовой Варварки, неспешно закатилась во внутренний двор Английской торговой миссии. Ворота с сухим треском затворились на тяжелый дубовый засов, разом отсекая все русское, инородное и чуждое от «доброго и славного» английского уклада, наличие которого так важно для душевного равновесия верноподданного джентльмена британской короны, в каком бы уголке земли он ни находился в данный конкретный момент своей жизни. Оттого и возили они его за собой по миру, упрямо, жестко, а если имелись возможности, то с невероятным коварством и жестокостью воссоздавая маленькую Англию на любом клочке земли, на который ступала нога британского купца, проповедника, моряка или солдата.

Мейрик вышел из кареты и, не глядя по сторонам, быстрым шагом поднялся по ступеням заднего крыльца, пристроенного к дому со стороны двора. Пройдя по деревянной галерее, тянувшейся вдоль стены дома, он оказался в просторных сенях, отделявших трифорий[96] от главного помещения посольских каменных хором, казенной палаты – огромной комнаты, удивительным образом сочетавшей в себе как английский, так и русский стиль убранства. Массивные сводчатые потолки, небольшие окна, сшитые «мусковитой», или «московским стеклом»[97], широкие лавки-рундуки вдоль стен с убранным в них ценным товаром и огромная изразцовая печь говорили о том, что это Россия. Наборный пол из итальянской майолики, резной стол из красного ореха, стулья с высокими спинками, богатый флорентийский кабинет с двумя десятками ящиков и полок, обилие ковров и больших зеркал на стенах и, наконец, огромный английский камин, искусно встроенный в русскую печь, предполагали скорее утонченную Европу, нежели варварскую Московию.

В казенной палате жарко горел камин. Московские власти строго запрещали жителям города до Покрова топить очаги в домах, но никого эти запреты особенно не пугали и не останавливали. Печные