Выбраковка - Олег Дивов

– Ты давно копаешь под АСБ, Иван, – сказал Гусев очень спокойно. – И то, что у меня в Агентстве имеется э-э... определенный статус, ты знаешь отлично. Некоторые особые каналы информации для меня открыты, и вообще. Поэтому, кстати, несмотря на все театральные эффекты, ты, дружище, терпишь мой э-э... интерес к работе вашего издания. Все еще полулегального издания, хотелось бы напомнить. Терпишь, Ваня, согласись. И вот я тебе сейчас говорю: все наши на месте. Понял?

– А с чего вы взяли, Гусев, – очень вкрадчиво спросил Ваня, – что я вам не верю?

– Та-ак... – протянул Гусев.

– Вот именно. Давайте представим на минуточку, что ваша хваленая закрытая информация проходит через фильтр. Там, наверху. На самом верху. И вы просто не знаете, Гусев, что в действительности творится в вашем обожаемом Агентстве. Нет, нет. – Иван выставил раскрытую ладонь, упреждая саркастическую фразу Гусева, которая вот-вот должна была сорваться с его презрительно скривившихся губ. – Я не такого высокого мнения об «Эхе», чтобы предположить, будто фильтр поставлен для нас. Вам тоже могут дурить голову. Именно в честь вашего определенного статуса, которым вы так гордитесь, товарищ старший уполномоченный.

– Мне нравится, что ты успокоился, – пробормотал Гусев. – Это мне даже больше нравится, чем то, что ты не желаешь слышать мои аргументы.

– Это был выбраковщик, – сказал Иван жестко. – Докажите, что нет.

– Поймаем – докажем.

– О, когда вы человека поймаете, вы сможете доказать что угодно.

– Химия, Ваня, она не врет. «Сыворотку правды» выдумали слишком давно, чтобы в ней сомневаться.

– Показания, данные против себя, даже под воздействием психотропных средств...

– Это ты будешь говорить на сходках Хельсинкской группы, дружище. Можешь даже кричать. Есть закон, и он гласит: признался – получи. Именно поэтому АСБ не использует пыток и устрашения. Нам это ни к чему, мы должны располагать стопроцентно корректной информацией. Вот почему у нас и ошибок почти не бывает.

– Почти... – Иван криво усмехнулся. – Очень хорошее слово «почти». Очень растяжимое. В общем, Гусев, вы можете воображать себе что угодно. Но я вам говорю – ждите. Случай в Саратове – только первый звонок. АСБ настолько пропиталось насилием, что начинает потихоньку выплескивать его на улицы. Ждите, Гусев. Вам еще придется охотиться на своих. Вы будете убивать друг друга. И вот тут-то я посмеюсь. Со слезами, но посмеюсь. Неужели вы настолько слепы, Гусев? Конечно, я всегда считал вас убийцей, я и сейчас так думаю, мне с вами противно за одним столом находиться, но все-таки... Вы хотя бы достойный противник, вы не такой тупоголовый психопат, как остальные ваши инквизиторы. Неужели вы ничего не видите?

Валюшок все так же незаметно убрал игольник и посмотрел на Гусева. «Выплескивать насилие на улицы». Перед глазами Валюшка сама собой возникла сцена, которую он запомнил в мельчайших подробностях, – перепуганный воришка и Гусев с пригоршней мелочи...

А Гусев снова улыбался. Только очень грустно.

– Мне бы хотелось закончить этот разговор на довольно неожиданной ноте, – сказал он.

Иван непонимающе уставился на Гусева. Похоже, он ждал дискуссии. Но собеседник перехватил управление на себя. Гусев обрезал разговор не только лишь тематически, он еще и гениально сменил интонацию.

– Я расскажу тебе, Ваня, одну короткую историю. Не надо морщиться, она совсем не поучительная. Возможно, ты ее слышал в каких-то обрывках. Но даже внутри Агентства очень немногим она известна целиком и без искажений. Можно?

– Ну-ну... – неопределенно качнул головой Иван.

– Будешь еще кофе, Пэ? – спросила Майя с ясно различимым облегчением.

– Нет, спасибо, мы сейчас пойдем. Так вот... Это даже не история человека. Это скорее история одной концепции...

За стеной опять наступила тишина – похоже, там напряженно прислушивались.

– Был у меня друг, звали его Паша Птицын, – начал Гусев. – Милейший парень, такой очень спокойный, домашний, трогательно влюбленный в свою жену, короче говоря, почти идеальный тип. По образованию социолог. Работал Паша на государство, в каком-то загадочном департаменте стратегических исследований. Впрочем, это важно лишь в том контексте, что Пашины идеи оказались востребованы. Так вот, знакомы мы с ним были с детских лет и общались довольно тесно, но в основном по поводу выпивки и задушевной беседы. И всегда меня в Павле восхищала одна черта – удивительное его добродушие. Вот я, например, от природы страшно злой и изо всех сил пытаюсь эту свою внутреннюю озлобленность не выпускать наружу... Ладно, Иван, не надо смеяться. А тезка мой, он, наоборот, всю жестокость нашего мира как будто не ощущал. Наверное, потому, что был очень большой и сильный – примерно как ты, Ваня. Уверенный, что любого негодяя придавит голыми руками. Кстати, ему удавалось – помню, нас с ним побить хотели, так я глазом моргнуть не успел, а противник уже за горизонтом скрылся. И однажды произошла с этим милейшим во всех отношениях человеком э-э... как бы помягче сказать. Произошло то, чего врагу не пожелаешь. Ехали они с женой ночью по городу, никого не трогали, и вдруг ни с того ни с сего Пашкиной машине в задницу впаялся джип, битком набитый обкурившимися бандитами. Скорее всего мелкая сошка – так, возомнившие о себе «шестерки». Но ты же сам понимаешь, что делает с человеком наркотик...

– Понятия не имею, – помотал головой Иван.

Гусев оценивающе посмотрел на него одним глазом.

– Верю, – кивнул он. – Тебе вредно знать эти подробности. А то бы ты не смог так яростно выступать против выбраковки пушеров. Христосик ты наш...

– Пэ, хватит! – потребовала Майя. – Зачем ты так?

– Так злой же я, – объяснил Гусев без тени улыбки. – Ладно, опустим прения сторон. А для интересующихся сообщим – любые наркотики растормаживают подсознание. Только водки нужно для этого много, и ты вряд ли окажешься в силах этим своим расторможенным подсознанием как следует размахнуться и отоварить им ближнего по голове. А вот гашиша, чтобы раскрыться во всей первозданной красе, нужно всего ничего. И ворье, которое в Павла въехало, было уже в нужной кондиции. Началось разбирательство – сколько им Паша должен за оцарапанный «кенгурятник». И Павел совершил жуткую ошибку. Ему, понимаешь ли, съездили по морде, чтобы знал свое место. А он, такой большой и сильный, оскорбился. И начал это ворье колошматить. Только он не учел, что, во-первых, их пятеро, а во-вторых, это не центр города, а глухой спальный район, да еще и граница лесной зоны. Не догадался как-то. Бывает. В конце концов, он был в секретном департаменте не оперативник, а исследователь, да еще и редкий тормоз, который даже в армии не служил. Точь-в-точь как ты, Иван. У тебя же язва, верно? Тебе в армию нельзя, вредно... И вообще, Ваня, когда тебя в последний раз били? Так, чтобы не драка случилась, а именно хорошее полноценное избиение?

– Вам это нравится, Гусев, – мило улыбнулся Иван. – Я понимаю. Будьте добры, продолжайте.

– Чтобы все сжалось внутри и кричало: «За что?!» – Гусев мечтательно глядел в потолок. – И ногами тебя, ногами... И чтобы поднялся ты, весь в слезах и кровище, совсе-ем другим человеком. Совершенно другим, Ваня.

– А вас часто били, товарищ старший уполномоченный? – все так же дружелюбно осведомился Иван.

– Били, – сказал Гусев. – К сожалению, били. Поганое ощущение, Ваня, когда тебя бьют и ты ничего не можешь сделать. Если нарочно позволяешь себя бить, чтобы совсем не убили, – это один разговор. И кровища будет, и слезы, но в этих слезах есть момент торжества – ушел, вывернулся, обдурил противника. А бывает, так отмудохают, что лежишь и думаешь – повеситься, что ли?

Майя тяжело вздохнула, забрала у Гусева чашку и налила в нее кофе. Гусев благодарно кивнул.

– Так вот, – сказал он. – Вернемся к моему тезке. Он начал с ними драться. Выскочила жена – разнимать. Успела к шапочному разбору, потому что Пашке моментально пропороли ножом бок, монтировкой раздробили колено, а потом этой же монтировкой сломали руку. Затащили в лес, прислонили к дереву и по-быстрому у него на глазах изнасиловали его жену. И нанесли обоим по дюжине ножевых ранений. Жена умерла, а Павел выжил.

– Их нашли потом? – спросила Майя. – Бандитов?

– Нет.

– Как это – нет?!

– Просто не смогли четко установить личности. Машина в угоне, физиономии Павел толком не разглядел – темно было. Скорее всего они, когда очухались, подались в бега. А Павел начал говорить очень не скоро, ему вообще дико повезло. Конечно, если это можно назвать везением в данной ситуации. Пережить такое – бр-р... Он лежал прикованный к койке и все время что-то печатал на ноутбуке. Когда сил хватало уцелевшей рукой шевелить. Я приходил к нему, мы разговаривали... Нет, это не был растоптанный человек. Павел остался личностью, но что-то в нем, сами понимаете, изменилось кардинально. И он стал по-другому смотреть на некоторые вещи. В общем, Павел лежал, печатал и страшно мучился от боли, потому что потихоньку складывал в матрас таблетки, чтобы потом, когда закончит работу, отравиться. Так получилось, что я оказался чуть ли не последним, кто видел его в живых. Я зашел на минуту, он выглядел очень усталым, но и просветленным каким-то, очистившимся. Как будто сумел оттолкнуть от себя память о несчастье. И я увидел – он готов. Мне сразу показалось, что со дня на день он либо покончит с собой, либо просто тихо умрет. А особенно я в эту версию поверил, когда он передал мне дискету и взял с меня клятву хранить ее, но просмотреть только после его смерти, не раньше. Я, конечно, сказал, что к тому времени, когда он умрет, трехдюймового дисковода будет днем с огнем не сыскать. Но он только улыбнулся. Мы попрощались, я ушел. А он достал припасенные таблетки и съел их.