Анекдот о вечной любви - Фаина Раевская

— Я их убью!

Тон, каким были сказаны эти слова, а также крепко сжатые кулаки не оставляли сомнений в серьезности его намерений. Пришлось потратить добрых полчаса, чтобы уговорить Петьку не калечить наши молодые жизни, потому что, если он начнет убивать злодеев, я непременно ему помогу, благо кое-какими практическими навыками в этом деле владею. И тогда вместо долгой счастливой жизни мы будем коротать дни свои на значительном расстоянии друг от друга. Я — в Воркуте, а Петька — в солнечном Магадане.

Взяв с любимого твердое мужское слово, что во время очной ставки он будет держать себя в руках, я немного успокоилась, но не настолько, чтобы потерять бдительность.

Однако сейчас, когда мы переступили через порог Колькиной вотчины, волнение снова накрыло меня: сможет ли Петька сдержать обещание, ведь он у меня такой страстный, то есть, я хотела сказать, эмоциональный! Может, попросить у Кольки наручники и приковать Петруху к батарее? Тоже не выход — у ординарца не только руки, но и ноги длинные. При желании он и ногами достанет супостатов.

Так и не решив, как в случае чего утихомирить Петьку, я несмело устроилась на краешке стула напротив следователя. Второй стул занял Петр. В антураже официального кабинета Зотов производил впечатление. Ни дать ни взять — настоящий следователь!

Я немного поморгала, после чего напомнила Кольке о своем конституционном праве на информацию, сформулировав его в простой вопрос:

— Что нового по нашему делу?

Однако Зотов, вместо того чтобы пуститься в подробные объяснения, придвинул к себе бланки протоколов допроса и приступил к выяснению наших с Петькой личностей. Процедура эта длительная и страшно нудная. Утомила она меня страшно, и я уже начала откровенно скучать, когда Колька, наконец, попросил со всеми подробностями поведать о моих злоключениях. Протокол он на время отложил в сторону, заменив его диктофоном, и я начала (уже в который раз!) давать показания, без особого желания. Очень скоро я против воли увлеклась, и Кольке несколько раз пришлось даже направлять мой рассказ в нужное русло при помощи наводящих вопросов.

Показания я давала примерно час. В конце концов, эта пытка прекратилась. Смочив пересохшее горло водой, любезно предложенной мне Зотовым, я устало прикрыла глаза. Должно быть, вид у меня был очень несчастный, потому что Петька вдруг сочувственно погладил меня по голове и, как обычно, полез с поцелуями. Зотов волевым решением прервал процесс моей релаксации и официальным тоном призвал нас к порядку. Тут открылась дверь, и на пороге появился Геннадий Петрович в сопровождении конвоира. На этот раз уже его, Геннадия Петровича, руки были сцеплены за спиной наручниками, что не могло не радовать. Выглядел сыщик бледновато, слегка помято, но все равно — шикарно. Даже щетина а-ля трехдневный муж его не портила, на оборот, придавала шарма.

Увидев меня, Геннадий Петрович хищно улыбнулся:

— Здравствуй, Василиса. Я же говорил, что мы еще встретимся!

— А я обещала, что не в этой жизни, — не осталась в долгу и я. — Как видите, я оказалась права: я жива и на свободе, а вы в наручниках и в неволе.

— Ну, это ненадолго, — нагло заявил Геннадий Петрович.

Петька напрягся, словно собрался броситься на нахала подобно голодному бультерьеру. Мне даже показалось, что в глазах ординарца появился охотничий блеск. Геннадий Петрович, напротив, держался спокойно и с достоинством, а в целом казался довольным жизнью, явно ощущал свое превосходство и взирал на нас с легким намеком на презрение.

— Боюсь, что разочарую вас, Геннадий Петрович, — было заметно, что Зотов с трудом сдерживает эмоции, — но ваше участие в организации шести убийств и покушении на седьмое у следствия сомнений не вызывает. Давайте перейдем к делу…

— Я не собираюсь говорить без моего адвоката.

И не надо! — Зотов растянул губы в искренней улыбке. — Я сам все за вас расскажу.

Лицо бывшего сыщика перекосила презрительная усмешка, но слово он сдержал — не проронил ни слова, пока Колька говорил.

Как оказалось, я была права, когда сказку о новом Чиполлино приняла за легкий намек на жизнь самого Геннадия Петровича. Жаль, что я не вникла до конца в ее смысл. Правда, сделать это в тот момент мне было затруднительно по двум причинам. Во-первых, Геннадий Петрович усердно наглаживал мою ногу, и это меня волновало, потому что тогда он еще был Мужчиной Моей Мечты. А во-вторых, от ношения между морковками, луковицами, сельдереем и горохом были настолько запутанными, что разобраться в них не представлялось возможным.

К счастью, Колька Зотов страстью к Геннадию Петровичу охвачен не был, и ему удалось блестяще разобраться в хитросплетениях овощной жизни.

…Примерно двадцать — двадцать пять лет назад Геннадий Петрович, в ту пору еще просто Гена, по протекции своего отца, потомственного военного, генерала в отставке, был принят на службу в органы госбезопасности. Там же, в КГБ, уже служил и старший брат Геннадия — Петр. Он был у руководства на хорошем счету и быстро шел в гору. Младший, Сергей, учился в какой-то военной академии на хирурга. Словом, нормальная генеральская семья.

Геннадий резво взял старт на службе — умом, смекалкой и сообразительностью господь молодого человека не обидел. Как и импозантной внешностью. Все эти слагаемые Гена быстро научился использовать себе во благо. Вот только не надо думать, что он, благодаря своим природным данным, коллекционировал победы над хорошенькими женщинами. В те времена за подобные шалости можно было лишиться не только престижного места, но и головы. Потому родители быстренько нашли своему сыну кандидатку на место супруги — офицер КГБ обязан состоять в браке, причем в образцово-показательном. Ни отца, ни мать не смущало то обстоятельство, что на тот момент молодой человек переживал страстный роман с хорошенькой учительницей начальных классов и даже всерьез подумывал о женитьбе на ней.

Отец-генерал тщательно изучил биографию педагога, после чего категорически запретил Геннадию строить матримониальные планы. Дело в том, что дед учительницы провел пятнадцать лет в Колымских лагерях, да не абы за что, а по 58-й статье, пункты 10 и 11. Статья политическая, если коротко — измена Родине со страшно отягчающими обстоятельствами.

В итоге женился Гена на дочери близкого друга отца, тоже офицера госбезопасности.

Более нелепую супружескую чету, чем Геннадий — Ольга, трудно было вообразить. Шикарный, высокий, умный красавец атлет — и полная, глуповатая брюнетка с заплывшими глазками и двойным подбородком.

— Зато своя, проверенная. Ее дед, между прочим, пламенный революционер, потомственный рабочий! — припечатал папа-генерал и велел сыну всерьез задуматься о карьере. Геннадий послушался, тем более что делать-то по большому счету все равно нечего: семейная жизнь скучна, как доклад ЦК КПСС, налево не сбегаешь, остается только служба. И отдался ей Геннадий со всей страстью.

Начальство часто посылало перспективного сотрудника в длительные командировки. Геннадий с удовольствием мотался по всему миру, блестяще выполняя особо важные задания партии и правительства.

Вернувшись однажды с такого задания, Гена застал все свое многочисленное семейство в перманентном состоянии сильной паники, грозящей обернуться инфарктами, инсультами, ударами — словом, катастрофой.

Расспросив сестер, мужская часть семейства толково объяснить суть ЧП не могла, потому что все время срывалась на крик и едва не вступала в кулачный бой друг с другом. Гена понял суть конфликта. Младший братец, любимец семьи, наплевав на традиции и все условности, окончил свою академию, получил диплом военного врача-хирурга и… женился, без родительского на то благословения. Мало того, он уехал с молодой супругой в Ленинград, поскольку она проживала там с матерью, санитаркой какой-то не то больницы, не то поликлиники.

Без лишних разговоров Гена отправился в город на Неве с целью увещевать непутевого братика и разъяснить ему особенности международной и внутриполитической обстановки. Обстановочка была еще та! Начало нового этапа общественной жизни с пугающим названием «перестройка» сопровождалось волнением не только в народе, но и во всех государственных структурах. КГБ особенно волновался — у населения появилось много вопросов, ответов на которые не знал даже господь бог.

Сереге на всю эту обстановку было глубоко наплевать. Он наслаждался семейной жизнью, работал в Центральном Ленинградском военном госпитале, выглядел вполне счастливым и ничего в семейной жизни менять не собирался.

Все «правильные» слова застряли у Геннадия где-то на подходе, едва он увидел Лизу. Голубоглазый ангел с длинной русой косой и голоском-колокольчиком напомнил уже заматеревшему Геннадию Петровичу его первую любовь, ту самую неблагонадежную учительницу младших классов.