Неугасимая лампада - Борис Ширяев

– Значит, ожидать?

– Ожидать и надеяться, а по мере сил – защищаться.

– Та-а-ак… Значит, всё от Бога!

И на ту сторону кладет и на эту. Барин ученый, а и ему в точности ничего не известно. Где же нам-то понять!

В ту же ночь Нилыч домой тронулся. Ну ее, Кострому, шутову сторону!

Еще шибче назад бежит Нилыч. Земля ему споды ножные жжет. Не радует его теперь ни дух легкий, куща зеленая, ни птичий свист. Повидал он людское томление, скверность, оскудение, и думается, что то ж и в Уренях будет.

Порубят тебя, темный сосновый бор, поразгоняют птицу и зверя, сгинут русалки и девки чарусные, леший хозяин в иные места уйдет. Правое слово сказал землемер: «порушены жизни устои». Где же устоять Уреням, когда вся Русь великая суетным беспутством объята?

Глава 18

Всё в воле Господней

Прибежал и без роздыха тут же царю и старейшим пересказал все, что видел.

Мужики и старцы сидят молча. Нет ни шуму, ни гомону. Царского слова ждут. Протекло время немалое, пока начал свой сказ царь Петр Алексеевич.

– Что городские заместо хлеба скотьим кормом пробиваются и поганый татарский махан жрут, нам то ни к чему. Своего хлеба хватит, а убоины более того. И что иголка по сто рублев пошла, тоже беда невеликая: шивали в старые времена деревянной иглой, пошьют ею и теперь бабы, а что лавки да лабазы заколочены стоят, даже и к лучшему: соблазна менее для крестьянства. Корень же всего в том, о чем барин двоеручно высказал: устоять ли Уреням, пока Ленину с его властью рушение придет, или же наступит нам ранее того разор и от города порабощение. Коли судил Господь Уреням непопранными пребывать, и сойдется по баринову слову, что к Рождеству Ленину и его сатанинской орде конец, то стоять на своем надо: накрепко затвориться, заставы на путинах учредить, лесу порубить и засеки поставить. Аракчеевскую гать, что при Галицком шляхе – разорить. Своего же воинства до трех сотен поставить можем, и все стрелки. Окромя того и солдатский пулемет имеется, фронтовик же Яшка палить из него умудрен. Даст Бог – отсидимся.

Если же по баринову слову не сбудется, то лучше нам допреж самим на мир идти и городских к тому склонить. Поклонимся хлебушком, рыбкой, убоинкой от своего изобилия. Голодный народ за хлеб святой крест с шеи снимет, а тем более на нашу сторону склонится. Вот это причинство и надлежит нам здесь соборно порешить.

Теперь все разом зашумели. Кричат, один другого не слушает.

Мельник орет:

– Знаем это дело по Фролкину примеру! Накормишь их, несытых! В одной Костроме сорок тысяч ртов, а, поди, по другим городам посчитай. Оберут дочиста!

– Верно! Палец им дай, они всю руку потянут.

– Нет! На мир надо склоняться. Против рожна не попрешь! Сам говоришь – одна Кострома сорок тысяч. А по всей губернии сколько? Не устоять Уреням супротив такой силы, – орет Лукич Селиверстов, что торговлишкой занимался.

– А тем более, народ отощал, злой, что волки о Николу Зимнего.

– С отощалыми-то легче! Какая в них сила?

– Всё от Господа!

– На мир идти!

– Затвориться!

– Пропадем в затворе!

– Отсидимся, милостив Бог!

Нафанаил восстал с простертой дланью. Огнем-полымем палит, честная скуфейка со лба на темечко сдвинулась. Велиим гласом орет, всех покрывает:

– Стоять, яко столпы веры истинной! Аввакуму подобными быти, ибо на правящих след ему – благодать! Многие гонения претерпевали в вере истинной пребывающие, однако ж и доселе лампады наши пред святыми ликами теплятся. В дебри уходили, в пещерах и звериных логовах укрывались, а устояли. Позор, разграбление и мученический венец принимали, а живы по сей день! Огнем себя палили и неопалимы остались! И днесь смирится лютость супостатов, посрамлена будет гордыня антихристова! Устоим, не покоримся! В затворе пребудем, яко с нами Бог!

Страхолюден Нафанаил, аки лев рыкающий. Истинно на нем сила Господня! Кто за мир стоял, те устрашились и покорились. Также, конечно, всяк достаток свой посчитал, почто из него немалую часть сдавать городской швали? И царь думы крестьянские понял, встал, окрестился двуперстно и рек:

– Затворимся и станем нерушимо! Убрались. Обмолотились. Что главное по крестьянству – всё справили, лен подергали, картошку порыли. Олень уже давно в Унже рога омочил – застуденели воды. Пали инеем на траву первые заморозки, и рябина в лесу пожухла.

– Пора!

Созвал царь всеобщий сход. Посчитали силу – с солдатами поболее трех сотен ружей набралось, хотя многие старинного изделия – шомпольные и даже кремневые с раструбом попадались. Постановили быть всем до едина в воинстве, кому призывной срок подошел. У кого же оружия нет – косу напрямь переладить или рогатину сотворить. Вилки тоже годятся, и на медведя с ними хаживают.

Когда до ратного устроения дело дошло, царь Петр всю премудрость свою показал. Отколь что взялось!

Словно Скобелев – белый генерал распоряжается, делил все Урени на два конца, а каждый конец на три сотни. Назначил концевых, сотенных и десятских начальников. Аракчеевскую гать более чем на две версты разорили и в малом расстоянии потаенную в лесу землянку вырыли. Там Нилыча с подручными безотлучно пребывать оставили. Перед самими же Уренями многие засеки навалили из сосен.

– Сунься! Бери нас!

Ожидают городских в Уренях без особой тревоги. На Нилыча крепко надеются. Не сплошает старый, вовремя весть даст. Снежок по малости перепадает, но пути настоящего не становится. По Унже только шуга идет, льду нет.

Крестьянство ободрилось:

– Не пойдут на нас городские! Сплоховали! Жидки на расправу…

Повеселело и суровое лицо царя Петра Алексеевича. Думалось ему:

– Недалек уже срок, барином советской власти поставленный. Вести из города идут добрые: голод там и на этот год лютует, дров тоже нет – не везут мужики. Весь народ на советскую власть в большой обиде, даже фабричные, что прежде стеной за нее стояли, теперь отшатнулись. Конец приходит Ленину. К тому же и погода держится. Хотя и снег, но настоящей зимы нет.

Крепкие морозы ударили лишь на Варвару Великомученицу. Унжу в одну ночь сковало. В болотах же вода потеплее, споду греется. На них твердынька тонкая.

Но советская власть того не ведала, и разом, как стала река, войско снарядила на Урени. Нилыч сподручного прислал:

– Видно. По шляху идут, перед гатью стали. Вскоре же сам прибежал.

– Сунулись, окаянные, мест наших не зная, в топь, где гать была. Ста шагов не прошли – пушку свою увязили! А сила большая: не меньше, как сот два, а то и три…

И назад поспешил для наблюдения. Каждый день стали вести приходить:

– Согнали мужиков из Чудова, гать мостят. Работа споро идет.

– Орудие вытащили.