Новый Мир ( № 12 2012) - Новый Мир Новый Мир

— Не положу.

— Это как?!

— Я не комсомолец, — пояснил ученик, и на несколько секунд наступила заключительная сцена из комедии Гоголя “Ревизор”.

— Думаешь, если так, то мы на тебя управы не найдем? — нарушил молчание директор. — Ничего, прочтешь свою выпускную характеристику — увидишь. А теперь закрой за собой дверь с той стороны!

На следующий день Виленовна обнаружила у стены новую толпу с экскурсоводом. На месте дыры от гвоздя красовалось пятно, чуть более темное, чем окружающая краска.

— Ты что, издеваешься?! — спросила она первого ученика, положив руку на левую грудь. — Ты чем закрасил это место?!

— Да я специально образец взял, чтобы такую же купить!

— Кому интересно, что ты взял? Пошел за другой краской!

Все время, пока первый ученик был занят поисками требуемого колера, Капля выгоняла из кабинета экскурсии, а однажды даже соскребла указкой наклейку с надписью: “Пятно обыкновенное. Закрашенный след гвоздя. Штукатурка, масло. 1982”. Экскурсовод между тем повысил плату и стал брать с достигших шестнадцати лет по сорок копеек, включив в свой концертный номер стихотворение Бродского.

— Нет уже такой краски, — сказал первый ученик через три дня.

— Как это нет?!

— В магазине говорят — это финская партия была. Жуткий дефицит. Все расхватали, а больше не завозили. И неизвестно, завезут ли.

— Если нельзя перекрасить пятно под цвет класса, можно перекрасить класс под цвет пятна, — подсказал второй ученик.

Класс заржал, как стадо лошадей Пржевальского, изображение которого украшало синие обложки школьных тетрадей.

— Тогда кабинет будет выделяться, — хихикнули девочки. — Пусть всю школу перекрасит!

Ржание класса перешло в рыдание. Полина Виленовна представила, что будет говорить завроно Марья Алексеевна, и в полной растерянности потребовала:

— Тогда перевесь на это место портрет Маяковского!

Первый ученик сходил за молотком, покосился на стул с восседавшей на нем Виленовной, собрал стопку учебников, встал на них, извлек из кармана гвоздь, вколотил в центр пятна, взял портрет с сине-зеленым лицом отравленного ипритом солдата Первой мировой войны и спросил:

— Полина Виленовна, а ничего, что это тот самый гвоздь?

Класс взвыл. Капля переполнила чашу своего терпения и разрыдалась, как юная институтка, распределенная в спецшколу, где ученики с ходу отослали ее на три буквы. От неожиданности первый ученик забыл, на чем стоит, и покачнулся. Стопка учебников разъехалась, и он вместе с молотком и портретом грохнулся на пол. Не столько от удара, сколько от обиды у него брызнули слезы. Испуганная перспективой отвечать за производственную травму, учительница бросилась к нему, схватила под мышки, но смогла приподнять ровно настолько, что он встал на колени.

— “Живая композиция” с картины Рембрандта “Возвращение блудного сына”, — громко прокомментировал второй ученик, планируя еще раз повысить таксу за рассказ о концептуальном произведении и закончить его парой строф из песенки Новеллы Матвеевой, напетой ему симпатичной экскурсанткой из параллельного класса:

Теченье дней, шелестенье лет,

Туман, ветер и дождь.

А в доме события — страшнее нет:

Из стенки вынули гвоздь.

Когда же и след от гвоздя исчез

Под кистью старого маляра,

Всем было довольно того, что след

Гвоздя был виден вчера.

Еще немного подумав, он заменил старого маляра на юного и дом на школу, а вместо “туман, ветер и дождь” решил было вставить “тоска, мутотень и вождь”, но вовремя вспомнил внимательные глаза с официального фотопортрета на стене школьного актового зала и отказался от своего намерения.

Мастерица драм

Котова Ирина Владимировна родилась в городе Воронеже. Окончила Воронежский медицинский институт и Литературный институт им. А. М. Горького. Доктор медицинских наук, хирург. Автор двух поэтических сборников. Лауреат нескольких литературных премий. Живет в Москве. В “Новом мире” публикуется впервые.

              Хирург

Говоришь человеку “рак” с непосредственностью пингвиньей.

Он, несчастный белковый слепок, весь сжимается, тихо плачет.

Он бредет по своей ладони, по изгибам ветвистых линий.

Солнце пляшет по горизонту. День к закату, а только начат.

Ты как губка, в которой боли больше жизни и больше страха.

Ты линяешь — халат снимаешь, ты себе наливаешь виски.

Ты идешь за ребенком в садик. На рябине краснеет птаха.

Белый снег — словно белый саван. Жизнью пахнут с лотка сосиски.

             *      *

                 *

“А жизнь такова, какова она есть, и больше никакова”, —

Так говорила покойная Ленка. Была, как никто, права.

Да, действительно, вьется моя тропинка — крылышки не растут.

Нужно меньше ждать и пахать как вол в тяжком кайфе с названьем

                                                                                                            “труд”.

Нужно меньше думать о смысле слов, чтоб не путать

                                                                                       Родину и Содом,

Поливать траву — пусть растет трава, даже если сгорел твой дом.

Жизнь, она мастерица драм, — все развяжет вовремя и всерьез.

Опечалишься — угостит халвой, любопытный — откусит нос.

Ленкин прах летит над рекой, застревает в бородах рыбаков.

Жизнь — она, конечно же, такова. Человек лишь в ней не таков.

             *      *

                 *

В Лету входить и нащупывать дно — может, бутылка разбита…

Нас поджидают в проулке любом нож и бейсбольная бита.

Нас поджидают, но нужно идти — клоуном, цацей, савраской.

Страх побеждать, закрываясь в пути если не маской, то сказкой.

Помнишь Поручика, он на спине сделал Пегаса, наколку,

Дул в саксофон, от него никогда не было проку и толку.

Жил как растение, как саранча. В музыке слышалось море.

Он не заметил, как умер. Потом многие пили от горя.

Книгой верстается жизнь. Как ни лги, истина все же дороже:

В Лете нет дна и мурашки в ответ — просто реакция кожи,

В Лете нет дна, берегов тоже нет, Лета давно пересохла.

Жизнь продолжается, только леса красит финальная охра.

              Сказка для одного хорошего мальчика

Он был хорошим мальчиком, она — девочкой тоже очень хорошей.

Было им по тридцать с хвостиком. Она — в разводе, он — женат.

Между ними не могло быть близости, т. е. — секса (с его-то ношей).

Они шли по жизни от встречи к встрече, в смятении, наугад.

Они ни разу не объяснились, хотя белкой-стрелкой металась дрожь.

Он плакал ей в футболку, говорил, что очень больна жена,

                                                                           что все в жизни — ложь.

Она тоже плакала втайне, дома, и никогда не спросила:

                                                                            “Ты от нее уйдешь?”

Ее били наотмашь страсть, боль и зачем-то еще вина…

Эх, почему, почему же она не была с ним нежна?!

Ей хотелось всего лишь провести с ним на крыше ночь или две ночи —

Посмотреть на звезды, подержаться за руку, почитать стихи.

Но все что-то не получалось. Жизнь качалась, делалась все короче,

В Отчизне менялись деньги, низы ветшали, росли верхи.

Потом она узнала, что он развелся, женился, научился целоваться в губы.

Та, нехорошая девочка, все враз за него решила.