Первородный грех. Книга вторая - Мариус Габриэль

– В ваших руках чувствуется чрезвычайно высокая концентрация идеи, – заявила журналистка. – И я бы сказала, что они отражают ваше стремление использовать для выражения своих творческих замыслов естественные формы. Вы со мной согласны?

– Н-ну… наверное.

– В них полностью отсутствует какая бы то ни была искусственная умиротворенность. Вы отрицаете компромиссы. Некоторые считают, что виной тому образ жизни, который вы ведете. – Ее взгляд пробежал по его поношенной кожаной куртке, хлопчатобумажным штанам и грубоватым ботинкам. – У вас репутация отшельника, мистер Леннокс. Разве вы не любите людей?

– Вообще-то я нормально отношусь к людям, – промямлил Джоул. Он едва ворочал языком, совсем растерявшись перед напористой интервьюершей. – Просто для работы мне необходимо… уединение.

– Вы необщительный человек, верно? – Она что-то нацарапала в своем блокноте. – Вы считаете себя одиноким?

– Да я как-то не…

– И, кстати, вы не поддерживаете связей с другими художниками, такими, как, например, Сандра Уилмот, чьи произведения выставлены в этой экспозиции. Вы чувствуете потребность в такого рода дружбе с, если так можно выразиться, собратьями по творческому цеху?

– Я не вполне понимаю, что вы…

Она одарила его сверкающей улыбкой.

– Обмен, так сказать, идеями, знакомство с творческими позициями других художников.

– У меня своих идей хватает.

– Да, очевидно. – Репортерша опять принялась что-то писать в блокноте. Джоул недоумевал, что она могла вынести из его немногословной реплики. Затем ее глаза снова уставились на него. – Мистер Леннокс, это одна из самых крупных ваших выставок. Ваши произведения стали более сложными и более масштабными, чем прежде. Как художник за последние два года вы сделали в своем творчестве гигантский шаг вперед.

– Гм-м-м.

– Это отражают и ваши цены. Некоторые представленные здесь работы стоят, я вижу, колоссальных денег. Однако две из них, как я заметила, уже проданы.

Он пожал плечами, глядя на разодетую публику, любующуюся его скульптурами и полотнами Сандры Уилмот. Он видел и саму Сандру, окруженную почитателями ее таланта. Однако лично он к ее картинам вообще не испытывал никаких чувств. Они казались ему однодневками, как, впрочем, и все эти расфуфыренные люди с их улыбающимися физиономиями и ни на минуту не закрывающимися ртами. Они были, словно призраки, парящие в поисках хоть чего-нибудь настоящего, чего-нибудь, за что можно было бы надежно зацепиться. Строго говоря, единственными реально существующими вещами в этой длинной, прекрасно освещенной галерее были его собственные скульптуры – массивные, крепкие и молчаливые.

– Так значит, вы никогда не общаетесь с другими художниками?

– Никогда.

– Но что, в таком случае, служит вам стимулом?

– Не знаю.

– Вы подвергаете себя добровольному изгнанию высоко в горах, где по нескольку дней подряд можно не встретить ни одной живой души. Известно, что и гостей вы избегаете. Такой образ жизни не совсем типичен для большинства художников.

– Я – не большинство художников.

– Понимаю. Вы никогда специально не учились своему ремеслу, это верно?

– Да.

– И верно, что вы начали свою карьеру скульптора с изготовления надгробий в Прескотте?

– Да, некоторое время я занимался этим… еще до Вьетнама.

– Ага, вы были на войне. Вам не кажется, что Вьетнам оказал влияние на формирование вашего…

– Я не желаю говорить на эту тему.

– Ну, видите ли, я просто хочу добраться до корней вашего творческого порыва.

– И корни тоже оставьте в покое.

– Похоже, вы не любите давать интервью, – с легкой улыбкой заключила репортерша. – Что ж, ладно. Однако материала для статьи у меня маловато. Так что уж не обессудьте, если вам не понравится то, что я напишу.

– Читать я все равно не буду, – сказал Джоул, не имея ни малейшего желания показаться грубым, а просто констатируя факт, но в глазах газетчицы зажглись злые огоньки. Он посмотрел на часы. Он торчит здесь уже два часа. Пожалуй, достаточно – можно возвращаться домой. Пора кормить Иден. – Прошу меня извинить, – пробормотал Джоул и, избегая нарваться на кого-нибудь из людей, только что купивших его работу, и стараясь не попасться на глаза Колбу, стал пробираться в сторону выхода.

– Эй, приветик! – остановила его какая-то невысокая блондинка.

Он сверху вниз уставился на нее. Внешность знакомая. Наконец в памяти всплыло ее имя. Лила. Подружка Кита Хэттерсли. Джоул что-то промямлил и хотел было пройти мимо.

– Джоул, подождите! – Она поймала его за рукав куртки, но он сделал вид, что не заметил этого, и широким шагом пошел прочь.

Его пикап был припаркован на стоянке неподалеку от галереи. Джоул забрался в автомобиль и, взвизгнув колесами, рванул с места. Он ненавидел эти сборища. Ненавидел расспросы, назойливые физиономии, любопытные глаза…

Пикап с трудом протискивался по забитой машинами дороге. Вечернее небо приобрело зеленоватый оттенок, и лишь на западе еще светилась желтая полоска заката. А вокруг уже начали загораться огни уставшего от дневной суеты города.

Усилием воли Джоул заставил себя ослабить давление на педаль акселератора. Не надо спешить. С Иден ничего не случится. Однако чувство тревоги не отпускало его. Он всегда нервничал, когда уезжал из дома. Что, если с ним что-нибудь приключится? Что, если он попадет в аварию и не сможет вернуться в течение двух или трех дней? Она же, словно мышь, пойманная в мышеловку. Без него она просто умрет.

От этой мысли ему стало не по себе. Он снова заставил себя сбросить газ.

Хорошо, что он позволил ей помыться. Не дело держать девчонку в таком дерьме. Да и ни к чему все это.

Джоул вспомнил ее обнаженное тело. Страшно худое и угловатое. Почти как тело ребенка, если не считать маленьких грудей и треугольника волос в низу живота. Почти бесполое. Хотя в ее фигуре присутствовало нечто такое, что притягивало глаз. Лишенная обычных женских форм, она манила к себе трагической красотой осенних деревьев, сбросивших свой зеленый наряд и в отчаянной мольбе тянущих к небу голые ветки.

Он вынужден был признать, что ему нравилось смотреть на ее обнаженное тело. Сначала Джоул думал, что это простое любопытство, так сказать, абстрактное созерцание, однако, как оказалось, дело обстояло несколько сложнее. Иден была женщиной, а не ребенком, и ее женственность подействовала на него сильнее, чем он того ожидал. Она его волновала. Словно в его мозг вонзалась заноза.

Воображение снова и снова рисовало ее хрупкое тело, струйки воды, стекающие по бледному плоскому животу, исчезающие в кудряшках темных волос и вновь извилистыми ручейками скользящие по худеньким бедрам; острые смуглые соски, затвердевшие под колючими струями душа; руки, воздетые кверху в молитвенном жесте… Неожиданно Джоул почувствовал просыпающееся в нем желание.