Зачем мы пишем. Известные писатели о своей профессии - Мередит Маран

Хвала потной футбольной форме

Никому не ведомо, что было бы со мной, живи я одна, без людей, нуждающихся в моей заботе. Скорее всего, стала бы монстром. Необходимость обихаживать семью, готовить еду и время от времени стирать футбольную форму замечательно предотвращает процесс обратного превращения человека в обезьяну – причем в обезьяну, балующуюся кокаином. Есть от чего мозгам взорваться.

Мы с мужем познакомились во время последипломного обучения, в Мастерской писателей Айовы. Он мгновенно понял, что мне противопоказано жить одной. Мой холодильник всегда был пуст. У меня нет инстинкта самосохранения. Я обязана своей стабильной жизнью людям, о которых забочусь. Невозможно сбиться с пути, когда есть дети. Я могу работать без сна и отдыха огромное количество часов, но мои близкие не допустят этого. Они всегда на страже.

Муж, когда женился на мне, хорошо знал, что за сокровище ему досталось, да еще в придачу с приданым… в виде множества скелетов в семейных шкафах. У него великолепная интуиция. Он понял, что я могу держаться на плаву лишь благодаря определенным сдерживающим механизмам. И сочинительство, конечно, из их числа.

Писать книги – это работа. Если собираешься делать дело, то надо трудиться каждый день. Следует спать положенное количество часов. Не приобретать вредных привычек или избавляться от них. Я никогда не романтизировала труд писателя. На курсах наши коллеги пили по ночам, потом сломя голову неслись домой, чтобы успеть хоть что-то написать в три утра. Все они считали, что их произведения будут исключительными, поскольку создатели творили их в незаурядной богемной атмосфере. Нельзя писать, сидя на чердаке, создавать особые условия и надеяться на приход музы.

Прыжок через пропасть

В конце 1980-х годов я работала книжным редактором в Viking Penguin. Мне нравилась моя работа. Она была интересной, но главное, помогла мне преодолеть железобетонную стену, обычно стоящую между издателями и писателями. Я стала разбираться в книгоиздательском процессе, что, безусловно, было полезным делом. Но после шести месяцев моего увлеченного труда муж заявил: «Это глупо. Ты работаешь над произведениями других людей, вместо того чтобы создавать свои». Мне не хотелось огорчать мужа, поэтому я начала вставать в пять утра и писать до семи, потом отправлялась на работу. Так я написала свою первую вещь.

Когда я закончила роман, то показала его коллеге-редактору – мы работали вместе в Viking. Она сказала мне послать его Аманде Урбан, или, как ее все звали, Бинки, – одному из самых влиятельных агентов в Нью-Йорке. Я ужасно боялась, но роман послала. Через два дня мне позвонил ее секретарь и сказал, что она хочет меня видеть. Меньше всего я надеялась, что Бинки примет меня как клиента. Честно говоря, думала я о другом: она специально пригласила в свой офис, чтобы с глазу на глаз отчитать меня за наглость и вежливо попросить никогда к ней больше не обращаться. К тому времени я проработала в Viking уже пару лет и была на девятом месяце беременности. Такой я и предстала перед ней.

Бинки, поздоровавшись со мной, сразу перечислила издательства, которым собиралась послать рукопись, и заявила, что проведет между ними конкурс. Я сидела со своим девятимесячным животом и на все тупо кивала. Выйдя из офиса, бросилась звонить мужу. Он спросил, что случилось, я ответила, что сама ничего не понимаю. Он спросил: «Бинки Урбан – твой агент?» Я сказала, что, наверное, так и есть, но я настолько убедила себя в ее отказе, что сейчас просто не могла поверить своему счастью. Я вернулась в Viking. Была пятница. В следующий понедельник Бинки позвонила и сказала, что лучшее предложение сделало издательство Random House. А ведь я была готова провести в ожидании годы и честно складывать стопкой письма с отказами, а мне вручают золотую карточку и говорят: «Прыгай!»

Ко времени, как книга была запущена в производство, у меня на руках уже был малыш. Мне требовалось тридцать шесть часов в сутки. Муж работал редактором и между делом тоже писал роман, но мы оба знали, что, в отличие от меня, он не страдает тяжелой формой зависимости от литературного труда. Поэтому он остался на службе, а я со своей ушла. Было страшно оставлять хорошее издательство и регулярный доход. Мы пошли на риск, и он окупился. Все это происходило в далеком 1990 году.

Опыт безрассудства

Лучшим и худшим, самым волнующим и самым ужасным писательским опытом стала работа над «Поцелуем». Я написала его после курса психоанализа, длившегося несколько лет. Пошла я к специалисту с одной целью: вместе с ним разобраться в своих отношениях с матерью, отцом и с тем, что произошло между нами троими. Я хотела – мне так казалось, что хотела, – иметь перед глазами что-то вроде диаграммы, обнажающей каждый сантиметр нашей вины.

В конце концов, осознав, что сама себя загнала в тупик и установление вины не поможет мне составить четкого представления, я пережила восхитительный момент прозрения. Я увидела нас со стороны: мать, отца, себя, – и меня осенило, что в моей власти описать все, что случилось с нами. По крайне мере, стоило попытаться вскрыть неприглядное прошлое и превратить его в понятную историю. Хотя я и тогда допускала, что найдется мало желающих ее выслушать.

Как только я начала работу, то сразу выяснилась очевидная вещь: уже долгие годы мысленно я писала свой «Поцелуй». Появлялись какие-то фразы, которые я повторяла по нескольку раз, но не записывала. Находясь в состоянии сильного морального напряжения, я создавала – не без внутренней борьбы – текст из того, что переполняло меня целое десятилетие. Просыпалась каждое утро в три, отводила детей в школу в семь, снова садилась за стол и работала до тех пор, пока они не возвращались домой в половине четвертого; вечером, уложив их спать, снова садилась за работу и писала до полуночи. Потом ложилась рядом с мужем на несколько часов, вставала в три – и все по новому кругу. Очень боялась, что если остановлюсь, то вряд ли заставлю себя продолжить.

Когда книга вышла из печати, она спровоцировала бурные дебаты, сводившиеся к одному вопросу: нормально ли писать о таком. Я считаю, что писать можно о чем угодно. Ни одну тему нельзя исключать из мира слов; книги для того и существуют, чтобы мы могли свободно излагать свои мысли. Вышла масса критических статей, и все они заканчивались одинаковым призывом ко мне: «Заткнись!»

Эти критики буквально распинали меня. Должна сказать, что стоять у позорного столба на глазах у целого мира было довольно тяжело. Я читала все статьи о «Поцелуе» только затем, чтобы найти в них хоть крупицу конструктивного анализа, но авторы лишь смаковали пикантные детали, по ходу уничтожали мою репутацию, не гнушаясь никакой клеветой, – выглядело все это крайне уродливо.

Я считаю себя автором, который будоражит и провоцирует читателя, и я знаю, что мои книги никого не оставят равнодушными: кто-то действительно их любит, а кого-то возмущают темы, которые я выбираю (или они выбирают меня?), кто-то находит мои книги оскорбительными. Пусть. Мне нравится быть таким писателем, по крайней мере мои произведения избегают самой грустной участи: прочитали их и тут же забыли.

Мне нравится задевать за больное. Мне приятно узнать от человека, что моя книга спасла ему жизнь, и интересно выслушать прямо противоположное, с рекомендацией запереть себя в психушке, чтобы обезопасить общество. А вот прохладные, равнодушные отзывы меня настораживают – для меня это сигнал, что где-то что-то я сделала не так. Я не изображаю себя тем, кем хочу быть. Я изображаю себя такой, какая я есть на самом деле.

Если бы такую книгу написал мужчина – скажем, мой отец, – возможно, на него не нападали бы столь яростно за то, что он осмелился откровенно говорить о постыдном. Я вышла из этой истории с «Поцелуем» не то что травмированной, а просто разорванной на части, но в конечном итоге это пошло мне на пользу. Я вдруг поняла, что после всего сказанного и написанного обо мне уже не могу совершить ничего страшнее того, чего бы я о себе уже не услышала. Честное слово, это развязывает руки.

• В конце рабочего дня оставьте на столе записку – своего рода инструкцию, напоминающую, с какого места или с какой проблемы начать работу завтра. Так вы быстрее сориентируетесь, когда сядете за стол.

• Мы все знаем талантливых людей, растративших свои жизни; мы знаем и упертых, которые продолжают навязывать себя читателю даже в том случае, когда их покинуло вдохновение, даже тогда, когда они потеряли веру в свою работу. Хорошо обладать и талантом, и дисциплиной, но нет замены самодисциплине.

• Не изображайте себя тем, кем хотите быть. Изображайте себя таким, какой вы есть.

Глава 19

Гиш Чжень

Ты заметил бы тысячелетние кипарисы – бай шу – некоторые из них стоят прямо, некоторые склоняются к земле. И их кора – ты увидел бы, если посетил бы, – вертикально скрученная, с глубокими бороздками на прямых стволах, что поднимаются ввысь. Они выглядят так, словно кто-то расцарапал их граблями, а потом скрутил, неизвестно зачем.