Центумвир (СИ) - Лимова Александра

Это насыщает мощью волны удовольствия, накрывающих все сильнее и идущих по возрастающей с каждым его движением, а ритм нарастал. Уходил во вбивающийся такт дикости от того, что каждое физическое движение рождает внутри одуряющий, рвущий жилы драйв, напитывающийся ровно тем же – это было в его черных в сумраке глазах, в которых творилось ровно то же самое, что во мне – перекаты сотрясающего удовольствием грома, предупреждающего, что скоро будет разряд, и в подготовке к этому глубоко и быстро утягивая все в тягучее, набирающее мощь наслаждение. Затягивало еще глубже, с каждой секундой ко дну, о которое должно не просто ударить, должно разбить. С каждым его движением, вжимающим в простыни жестче, это было ближе. Это болезненее и одновременно от этого все больше чувство парализующего наслаждения. Уже почти до той самой грани, когда болезненность перестанет подпитывать мощь ревущего внутри горячего хаоса и угрожала его подавить. Но только почти. Он бил жестко. Каждое движение это смесь легкой болезненности с наслаждением, которое перекрывало эту самую болезненность, делающую громче и горячее ревущий внутри хаос. И он знал, где эта чертова грань, отгранивавшая ад, в котором он так алчно сжигал алчную меня, стискивающую его упрямо не подчиняющиеся руки на своем теле, так опрометчиво призывающую его к большей силе, потому что я не понимала, что грань тонкая, а он понимал и не подчинялся… все, что я осознавала – вот-вот сожжет и отчаянно этого хотела, почти до хруста сжимая его пальцы, выгибаясь под ним, почти сходящим с ума, почти полностью утратившим контроль, но лишь почти. Когда оба на краю и последний перекат рокота за грудиной…

Перехват за мое горло, сдавление моих пальцев на его кисти, и его резкий последний удар стал решающим – кровь вспенилась в жилах, а доступа к кислороду не было. Вот тогда и порвало. На смерть. У меня не было ни единого шанса выжить в грянувшем апокалипсисе. Мой мир полыхнул в огне. Мой изголодавшийся, проигравший жажде мир, пал под накалом непереносимого жара, возведенного им в абсолют и достигнувший пика, когда он рухнул. Ослепляющий срыв. Губы в губы заглушили мой почти переходящий в крик стон, пока разносило на атомы, пока перед закрытыми глазами непереносимыми вспышками стробоскопа прямо в лицо, разносом по телу вроде бы знакомый мотив оргазма, но побитый сигналами всех рецепторов, сжигаемых от невыносимости импульсов от разума, разорванного в мельчайшие клочья. И заглушенная, жадно испитая им моя неистовая мольба, когда его остаточные движения напитали мощью накрывший полог, уже просто пытающий электрическими разрядами наслаждения тело и утягивающим душу и разум в темные, бурлящие, обжигающие воды невыносимого наслаждения, рваными рывками скручивающим тело, и очень медленно идущим на спад.

Я не сразу сообразила, что мне тяжело дышать под его весом. Под ним. Сход был длительным, парализующим, еще ударяющим слабыми разрядами в тело, вновь заставляя сжиматься под ним и задерживать дыхание от перекатов покалывающего онемения. А потом дышать стало тяжело из-за того, что мне физически не хватало воздуха, о чем хрипло сказала, а краткое чувство дискомфорта, когда он с секундной задержкой упал с меня на бок рядом, прикрывая глаза ладонью, списала на стандартные физиологические реакции.

Да, тупо, я знаю.

Еще тупее ощущать нехватку его, когда оргазм только сходит. Когда еще мир не восстановлен. Когда размазано все внутри. Вот что на самом деле тупо. Ощущение, что лучше физически задыхаться под разгорячённым ним, чем ментально, когда он отстранился.

– Бетмен снова победил. – Его еще опьяненная оргазмом полуулыбка, дыхание учащено, а легкая ирония это так… привычно.

И это еще одной пощечиной и плюсом к ментальному удушению.

Поднялась с постели. Душ. Ледяная вода по покрывшимся мурашками жалкому, слабому телу, в деталях запомнившим этот секс, и в той воде слезы из-за краткого мига слабости. Из-за того что следы на коже, но это не страшно. Страшно то, что не только на коже, что они печатями внутрь.

Ни одного всхлипа, ни одного сбитого вздоха. Вода теплее и ощущение полосованности и позорной слабости в сток вместе с водой.

Брендовый пеньюар, придирчивое изучение отметин в своем отражении. Синяки на бедрах, коленях, талии и груди. Засосы на шее. Ломота в плечах из-за его хватки, и в ногах из-за слишком резкого рывка колен в стороны. Когда нет возбуждения, чувствуются последствия в полной мере. Сука, Истомин, что ж ты такой неаккуратный-то с чужим имуществом!

Я намеренно тянула время, намазюкивая тулово уходом и заботясь о нем после такого зверского обращения. Растягивая время. Надеялась, уснет. Ага, три раза.

В полумраке номера аккорды никотина и холодного осеннего воздуха ночного Лондона, готовившегося к грозе. Вышла в тот момент, когда Яр бросал блистер на широкую тумбу под телевизором и запивал таблетки. Стоял спиной ко мне. В полумраке. Обнаженный.

Я отношусь к тому типу женщин, что с консервативным вкусом в эротике, где не показывают нагих мужчин полностью, но…он красив. Но не могла не ощутить краткого мига удовлетворения от видения своих печатей. Следы от ногтей на плече, с другой стороны на пояснице, след от зубов в месте, где шея переходит в плечи. Они сойдут с его кожи. Но останутся в моей памяти.

Истомин, ты мое ебанное «но». Причем во всем.

Отвела взгляд и пошла к постели. Рухнула на нее животом и серьезно оповестила:

– Никаких обниманий, прижиманий, касаний и уж тем более складываний конечностей. Во всяком случае тех, что необходимы тебе в дальнейшей твоей жизни. Сплю на одном месте, не ворочаюсь, никому не мешаю, не закидываю свои корячки, не храплю, не соплю и ненавижу когда нет того же самого от соседа по постели. Предупреждаю: если хоть что-то из этого нарушают, бью сразу, зачастую даже не просыпаясь. Так что лучше иди в другую комнату.

– Ты мой идеал. – Голос негромок, вроде бы ироничен, а вроде бы и серьезное одобрение. – Солидарен. Полностью и во всем. Одеяло, как понимаю, мне отдельное взять?

– Да. – Приподняла руку с демонстрацией одобрения большим пальцем, подавляя желание взвыть от отчаяния. – Извини, забыла об этом упомянуть.

– Идеа-а-ал.– Вроде бы больше одобрения, чем иронии.

Хотя хуй его знает. Инопришеленцы вообще неизученные создания.

Он ушел в душ и настало занимательное время – я пыталась заставить себя уснуть до того, когда он оттуда выйдет. Не успела, поэтому симулировала.

– Один момент, – но Истомину на мои симулирования было похуй и он, плюхнувшись на постель так, что меня едва не подбросило, произнес, – может, ты о нем не знаешь, хотя... – я резко повернулась, чтобы злобно на него посмотреть, типа только что проснулась. Он развалился на подушках, флегматично глядя в потолок и ровно оповестил, – нет, все же скажу. Если мужик чем-то болеет, ему будет очень сложно ответить правду на твой вопрос особенно во время минета. Такого минета и в такой момент.

Автоматом метнула напряженный взгляд на блистер, который он бросил на комод и Истомин тут же произнес:

– Просто обезболивающие. Метеочувствителен.

Я посмотрела на него, все так же полулежащего на подушках. Только со спущенной с постели ногой, упирающейся стопой в пол и прикрывшего ладонью глаза. Рука лежала не типично – основание ладони ощутимо давило на висок. Раскат грома за окном, вспышка молнии, будто бы и вовсе обесцветившая его и без того бледную кожу.

– Я действительно чист, Ален. – Негромко произнес он, отнимая руку от лица и глядя на меня. – Ты сама говорила о стереотипах, когда растешь в определенной среде. Только я их преодолеть не смог, да и не собирался. Вообще, по идее, нам с тобой следовало бы походить по врачам и подобное, это нормальная практика перед возможными незащищенными контактами, и я такой, ну, зачем девочку шокировать еще больше, тут как бы пережила новость, что ей выходные в Лондоне придется провести, так что узнаю все интересующее сам. Как же хорошо, что ты следишь за своим здоровьем и проходишь регулярные обследования у Светланы Викторовны. Очень приятная женщина.