Она была такая хорошая - Филип Рот

Наверху открылась дверь.

— Мистер Бассарт, опять у вас крики. Это не музыка, а самый настоящий ор. Я этого не потерплю.

Рой выставил голову в холл.

— Нет, нет, миссис Блоджет, это я прощаюсь с Люси, мы уточняли наши свадебные планы.

— Тогда нечего кричать! Говорите нормально! Здесь как-никак частный дом! — Она хлопнула дверью.

Люси плакала.

— Ну, а теперь-то из-за чего слезы? — спросил Рой. — А? Что я такого сделал? Что натворил? И может, все-таки я уже достаточно наслушался и от тебя, и от всех прочих? Не пора ли остановиться? Наверное, после всего, что я пережил, ты могла бы дать мне передохнуть, черт возьми!

— Ладно, — сказала она, — больше не буду. Пока ты опять не передумал.

— Ну, братцы! Я, кажется, так и сделаю! С восторгом!

И тут, к его удивлению, Люси распахнула окно и — не то по злобе, не то по привычке — вылезла из комнаты тем же путем, что и явилась. Рой бросился в прихожую и открыл входную дверь.

— Спокойной ночи, — крикнул он, — спокойной ночи, Люси! — И как можно громче хлопнул дверью: пусть миссис Блоджет думает, что хоть они немного и шумят, но все у них чин чином.

Вторник: тетя Айрин, ленч в отеле „Томас Кин“.

Среда: мать с отцом, обед в „Норвежской песне“.

Четверг: дядя Джулиан, выпивка в баре „Кина“, затянувшаяся с пяти до девяти.

В половине десятого Рой плюхнулся на диван в гостиной первого этажа „Бастилии“. Люси поджидала его в самом темном уголке.

— А я так ничего и не ел, — сообщил Рой. — Ни крошки.

— У меня в комнате есть печенье, — прошептала Люси.

— Они не имеют права так обращаться со мной, — объявил он, уставясь на свои солдатские ботинки. — Я не стану сидеть и выслушивать их угрозы.

— Ну как, принести печенья?

— И не только в этом дело, Люси! А в том, что они распоряжаются мной. Он думает, я буду там сидеть и слушать его! Да не стану я, не так уж мне это нужно, вот что я тебе скажу. Я не желаю иметь с ними ничего общего, если они и дальше собираются так себя вести. Это надо же — так обращаться со мной! А ведь они вроде должны обо мне заботиться!

Рой поднялся и подошел к окну. Вид тихой улицы не успокоил его — он стукнул кулаком по ладони. „Ну, дела!“ — донеслось до Люси.

Она продолжала сидеть на диване, подогнув под себя ноги. Так обычно сидели все девочки колледжа, когда принимали в гостиной своих мальчиков. И если б зашла дежурная, она б увидела, что ничего неподобающего не происходит. Пока никто ни о чем не догадался, да и вряд ли кто-нибудь догадается. Рой почти но оставлял Люси одну в эти два с половиной месяца, так что у нее не было возможности познакомиться с кем-нибудь поближе, а теперь она отдалилась даже от тех немногих соседок по этажу, с которыми вроде бы начинала дружить.

— Послушай, — сказал Рой, возвращаясь к дивану. — У меня же есть право на солдатское пособие, а?

— Конечно.

— И кое-какие сбережения, ведь правда? Другие играли в карты, решались в кости, а я нет. Я ждал демобилизации и копил сознательно. Они должны понимать! Я говорил им, но они и слушать не хотят. А уж на худой конец я продам „гудзон“, хотя и вложил в него много труда. Ты-то веришь мне, Люси? Ведь это чистая правда!

— Да.

Неужели все это происходит на самом деле? Неужели существует Рой? Она? Они оба?

— Для них деньги — это все. Хочешь знать, кто он такой, дядюшка Джулиан? Может, я только сейчас это понял, но он самый настоящий материалист! А что за словечки! Ты даже и представить себе не можешь. Никакого уважения к ближним!

— Что он сказал, Рой? Чем они тебе угрожают?

— Да ну их! Чем угрожают — оставить без денег, конечно. И отец туда же. Да будет тебе известно — хотя сам он этого, может, и не знает, но я в общем-то привык его уважать. А он, думаешь, хоть капельку меня уважает? Нет, он обращается со мной словно я все еще его ученик. Но я уже отслужил в армии. Полтора года без малого на Алеутах — на обратной стороне шарика. А дядюшка знаешь что говорит? Он говорит: „Война кончилась в сорок пятом, парень. Не воображай, будто ты воевал“. Он, видите ли, воевал. Он заработал медаль. А при чем здесь вообще все это? Совсем ни при чем! Да ну, хватит о нем.

— Рой, — остановила его Люси, потому что в гостиную вошли несколько старшекурсниц.

— Ну хорошо, — плюхнувшись рядом с ней, продолжал Рой, — они все твердят, что я должен отвечать за себя, так или нет? „Не отступай от своего решения, Рой, раз уж ты все обдумал“. С тех пор, как я вернулся домой, только это и слышу. Да разве дядя сам все время не надрывается, не кричит, каким надо быть пробивным парнем? Да ты и сама знаешь, что ему больше всего нравится в капитализме: тут хочешь — не хочешь, а надо действовать, а не болтаться и ждать, пока счастье тебе само привалит. Ну, а откуда он знает, как там при социализме? Да он ни одной книги об этом за всю свою жизнь не прочел. Он считает, что социализм и коммунизм — одно и то же, и хоть кол ему на голове теши — никакого результата. Никакого. Ну ничего, я пока молодой и здоровый. И не так уж горю желанием работать в этих его прачечных! Подумаешь, напугал! Да все равно я решил заниматься фотографией. И знаешь, это еще не все… Они просто не в состоянии понять, что справедливо, а что нет. Вот в чем вся штука. И это в нашей стране, где все еще идет борьба, где полно безработных, где многие живут гораздо хуже, чем в любой скандинавской стране — и вот он, этот тип, который не имеет никакого представления о приличиях, прет напролом, и плевать ему на всех, на справедливость и несправедливость, на чьи-то там чувства! Но мне больше не нужны его подачки. Хватит! Пусть оставит при себе свои четырнадцатидолларовые сигары. Честно, Люси, пусть идет куда подальше.

На другое утро, в половине седьмого, едва прозвонил будильник, она помчалась в ванную, пока еще никто не пошел чистить зубы, и поспешила сунуть два пальца в рот. От этого ей становилось лучше, особенно если потом еще пропустить завтрак и даже вообще не подходить к коридору, ведущему в столовую. По утрам она могла съесть только несколько песочных печений. Но этого ей хватало, чтобы продержаться весь день; она даже успешно делала вид, будто ничуть не изменилась.

А как же прошлой ночью? И позапрошлой? Обмороки прекратились две недели назад, а от тошноты она научилась избавляться путем голодовки, но теперь, когда Рой так переменился, истина впервые открылась Люси во всей своей полноте: она ведь тоже переменилась.

Эта мысль потрясла ее. Ведь она действительно в трудном положении. А не просто выдумала все это для того, чтобы они опомнились и вели себя по-человечески. Она вовсе не использует эти обстоятельства, чтобы вынудить их обращаться с собой, как с живым человеком, как с девушкой. И эти обстоятельства не исчезнут только потому, что наконец-то к ней отнеслись всерьез. Да, она действительно в трудном положении! И теперь она не в силах ничего остановить. Что-то росло внутри Люси, хотела она этого или нет. А ведь мне и думать противно о том, чтобы выйти за него замуж!

Солнце еще не поднялось над верхушками деревьев, а она уже бежала через Пендлтон-парк к центру города.

На автовокзале ей пришлось час прождать первого автобуса в сторону Либерти-Сентра. На коленях у нее лежали книги. Люси думала подучить кое-что по дороге и поспеть к половине третьего на урок, но вообще-то она и сама толком не понимала, зачем она вдруг сорвалась в Либерти-Сентр и на что, собственно, она рассчитывает. Сидя на пустой станции, она взяла себя в руки и начала готовить задание по английскому, которое собиралась сделать в свободный час перед ленчем и во время ленча — ведь она все равно ничего не ела. „Приведем некоторые приемы, характерные для выразительной прозы. Данные приемы необходимо проанализировать, а затем использовать в упражнениях“.

Она не хочет выходить за него замуж! Если бы даже на свете не осталось других мужчин.

Не успели они отъехать от Форт Кина, как Люси стала давиться и зажимать рот. Услышав это, водитель свернул к обочине. Люси выскочила в заднюю дверь и выбросила в лужу испачканный носовой платок. Вернувшись, она забилась в угол на заднем сиденье: только бы не упасть в обморок, только бы не расплакаться. Она не должна думать о еде, о печенье, которое забыла, убегая из общежития, о том, с кем и о чем ей предстоит говорить. Да, но что же она скажет?

„Приведем некоторые приемы, характерные для выразительной прозы. Данные приемы необходимо проанализировать, а затем использовать в упражнениях. Найдите эти приемы среди нижеследующих предложений…“ Несколько лет назад возле Либерти-Сентра жила одна деревенская девушка, она хотела устроить выкидыш и приняла такую большую дозу касторового масла, что буквально продырявила себе желудок. У нее разыгрался страшный перитонит, и она, конечно, потеряла ребенка, но потом все простили ее, потому что она чуть не умерла, и ребята, которые никогда раньше не замечали… „Приведем некоторые приемы, характерные для выразительной прозы. Данные приемы необходимо проанализировать…“ Керт Бонхэм, баскетболист, восходящая звезда, был на класс старше ее. Как-то мартовской ночью, незадолго до окончания школы, он вместе с товарищем попытался перейти реку. Начался ледоход, и Керт утонул. Класс решил посвятить Керту школьный ежегодник, и его фотография появилась на первой странице „Либерти-Белл“, под черной рамкой стояла надпись: