По краю бездны. Хроника семейного путешествия по военной России - Михал Гедройц

Антоний Гедройц был из другой половины нашей семьи, обосновавшейся в деревне Корве,[26] немного севернее Вильно. Мы были не очень близки, собственно говоря, мать видела его первый раз в жизни. Но в Гузаре она вынуждена была признать, что перед ней стоял «самый красивый мужчина в клане». Его жена и двое детей (один умер в Сибири) были уже с ним. Анджей, единственный сын, оставшийся в живых, был почти моим ровесником, и мы с ним подружились. С годами мы стали общаться меньше, но сыну Анджея Каролю (сегодня он полицейский в канадской конной полиции) много лет спустя предстояло стать моим близким другом.

Отправление должно было состояться через две недели. Эти две недели стали нашей последней битвой. Это уже был не голод — армия делила с нами свой рацион из риса и говядины, — а тяжелые болезни. Мать страдала от хронической дизентерии, а сестры заболели малярией. Я умудрился оставаться в относительном здравии.

НКВД назначило отъезд на 13 августа. Мы и не подозревали, что наш поезд окажется последним эшелоном в арьергарде армии Андерса на пути к свободе. На станции мы обнаружили знакомые составы из телячьих вагонов, наспех приспособленных к перевозке людей. Теперь, конечно, мы были на попечении польской армии, и каждый из нас сжимал в руке английский «железный рацион», то есть неприкосновенный запас: армейский шоколад в блестящей консервной банке. Три мои женщины были слишком больны, чтобы наслаждаться этими радостями. Мне пришлось по одной вести их к поезду и помогать им подниматься по лестнице в вагон. Я был так занят, что не понимал серьезности положения. Но наш путь наконец-то начался. В зное этого исключительно жаркого августовского дня поезд медленно выехал из Гузара, где выжить уже значило победить.

Вторая эвакуация была проведена столь же оперативно, сколь и первая. Первая партия поездов отправилась в Красноводск 30 июля, всего лишь через четыре дня после появления инструкций НКВД. Операция заняла две недели и один день. 45 тысяч военных и 26 тысяч гражданских были вывезены с советской земли 41 эшелоном и 25 кораблями. Предприятие такого масштаба должно планироваться заранее.

В поездах условия были ужасные. Они были сильно переполнены, как и в апреле 1940 года, но на сей раз переезд сопровождался эпидемиями и субтропической жарой. Но как бы тяжко ни было, мы были готовы на все. И настроение пассажиров было почти оптимистическое, а атмосфера почти радостной. Мать неожиданно почувствовала себя лучше, и малярия у Анушки и Терески пошла на убыль. Я начал наслаждаться пейзажем.

Мы приехали обратно в Карши, потом в оазис Бухары — древней Согдианы, — знаменитой коврами и красотой своих женщин. Именно здесь Александр Македонский был сражен красотой Роксаны, дочери Оксиарта, «самой красивой женщины в Азии». Вскоре после этого мы пересекли Амударью, столь знакомый великому македонскому завоевателю Оксус, и Трансоксиана сменилась песками Каракумов. Нашим следующим перевалочным пунктом был оазис Мерва, который Лейн Фокс называет «плодородным и стратегически значимым островком цивилизации». Теперь НКВД избрало Мерв местом прощального пира. Это была на редкость наивная затея, при помощи которой наши тюремщики пытались задобрить бывших заключенных и депортированных. Нас провели к длинным столам, уставленным вкуснейшим пловом и даже какими-то шашлыками. В чем-то это было жуткое мероприятие, но это не помешало нам — и даже моей матери — наслаждаться туркменской кухней.

Из всего Ашхабада я помню только полуразрушенный вокзал. Через день или два мы впервые увидели Каспийское море, наводненное сухогрузами и транспортными судами, перевозившими раненых солдат. Это было мое первое море, поразительное зрелище! Однако для нас это означало лишь одно — дорогу из Советского Союза.

Мы приехали в порт Красноводска рано утром 20 августа после недельной дороги. А там на набережной стоял дядя Хенио, готовый умыкнуть нас на целый день, чтобы мы отдохнули в его городской квартире. Мне это казалось верхом роскоши: ванна, длительный сон, уйма еды, хотя с непривычки я не мог проглотить ни сахара, ни масла. В тот же день поздно ночью дядя Хенио передал нас начальству порта, которое посадило нас на древнее корыто — корабль, который, если я не ошибаюсь, назывался «Каганович».

На борту было неописуемо грязно. Нас всех завели на палубу, где было так тесно, что даже сидеть на своих узлах было роскошью. Большинству людей приходилось стоять. А больным дизентерией приходилось опорожняться там же, где они стояли… Нам пришлось терпеть эту мерзость 36 часов — две долгие ночи и один палящий день. Боюсь, что именно этот вояж на «Кагановиче», а не банкет в Мерве навсегда останется моим воспоминанием о стране Советов.

Рано утром 22 августа 1942 года мы вошли в иранский порт Пехлеви, который сейчас именуется Бандар-Анзали. Мать оказалась ближайшей к трапу и первой ступила на гостеприимную иранскую землю. Она настояла на том, чтобы сойти без посторонней помощи — как подобает.

Глава 9

Двадцать лет счастья

10 января 1919 года Тадеуш Гедройц был назначен старостой (главой) Опочнинского повята (района), расположенного на полпути от Варшавы к Кракову. В это время ему был 31 год, и он только вернулся с войны. Подозреваю, что это назначение было устроено специально, чтобы он мог передохнуть в новой обстановке. Иначе трудно найти объяснение тому, что человека с болот на востоке страны неожиданно перебросили в самое сердце польской Польши. Однако новая работа была совсем не синекурой. Среди руин, оставленных на недавнем поле русско-германской битвы, ему предстояло выстроить новую польскую администрацию.

Но «отдых» Тадзио был вскоре прерван. Поздней весной 1919 года, вероятно, ближе к концу мая, он получил назначение на только что созданный пост товарища воеводы (вице-губернатора) Виленского воеводства, одной из трех крупных территорий на восточной границе новой Польской республики.

Приграничные территории (по-польски Kresy) находились в состоянии постоянного движения. После прекращения боевых действий на Западном фронте немецкие армии начали неохотно уходить, и образовавшийся вакуум заполнился поляками и советскими, напряженно конкурировавшими между собой. Виленское воеводство, северная часть приграничных земель между рекой Двиной и припятскими болотами стала эпицентром всех этих маневров. Ситуация усложнялась тем, что молодое сепаратистское государство Республика Литва заявила свои претензии на Вильно (Вильнюс), считая его своей столицей.

Сначала прибыли Советы и тут же основали так называемую Литовско-Белорусскую Советскую республику, или Литбел. Но у маршала Пилсудского были другие планы. В апреле 1919 года он захватил Вильно и, воспользовавшись полученным преимуществом, пытался создать конфедерацию постимперских государств, которая могла бы дать отпор как Германии, так и России. Пилсудский, естественно, исходил из того, что ведущая роль в регионе будет отведена Польше.