Русские полководцы XIII-XVI веков - Николай Борисов

Старики, потерявшие счет своим длинным годам, сидя на завалинке, вздыхали: "На Илью до обеда лето, а после обеда осень". Иные тайком вспоминали в этот день древнего бога грозы и молний Перуна, в укромных местах приносили ему требы.

Уже через четыре дня после Ильи следовал другой праздник — "Борис и Глеб". Святых братьев чтили по всей Руси, но особенно там, где они при жизни бывали, — в Ростове, Муроме и, конечно, в Киеве. У простонародья праздник Бориса и Глеба также был связан с урожаем — "на Борис и Глеб поспевает хлеб". Для князей он служил напоминанием о пагубности усобиц.

Далее, в дни Богородицына поста, шел целый ряд праздников — Спасов. 1 августа — Всемилостивый Спас, праздник чисто русский, установленный еще Андреем Боголюбским. В народе первый Спас называли Медовым. В этот день подрезали мед в ульях. Духовенство 1 августа освящало воду в реках, совершало к ним крестные ходы, и потому первый Спас называли еще Мокрым.

Второй Спас — память преображения Иисуса Христа на горе Фавор — в обиходе называли Яблочным. Он отмечался 6 августа.

16 августа, на другой день после Успения Богоматери, праздновали "перенесение Нерукотворного Образа Иисуса Христа из Едеса в Царь-град", а по-народному — Ореховый или Хлебный Спас.

В эти томные, радующие всяческим изобилием дни зрелого лета князья, как и простонародье, любили потешить себя пирами, иными утехами грешной плоти. Но не такой, как обычно, а тревожной, суетной была для московских земель вторая половина лета 1380 г.

Ходили слухи, что Мамай сумел собрать для похода на Русь громадное войско, в состав которого, кроме самих "татар" (под этим термином русских летописей скрываются главным образом потомки половцев и приведенных Батыем разноязыких кочевников Азии), входили отряды наемников из итальянских городов-колоний в Крыму (генуэзцы, армяне), а также полки, выставленные по требованию Мамая правителями народов Среднего Поволжья и Северного Кавказа. Это было поистине нашествие "двунадесяти языков".

На помощь Мамаю обещал прийти великий князь литовский Ягайло. Двуличную политику повел оказавшийся "между молотом и наковальней" князь Олег Рязанский. Устрашенный погромом его владений татарами в 1379 г., он обещал быть верным союзником Мамая. Одновременно он дал знать князю Дмитрию Ивановичу о подготовке ордынского нашествия.

23 июля в Москву примчался гонец с "поломянной" ("огненной") вестью о том, что Мамай выступает в поход на Русь. Тотчас ко всем русским князьям, а также в Новгород и Псков поскакали "скоровестники" с призывом высылать отряды на помощь великому князю Дмитрию Ивановичу. Местом сбора всех сил была назначена Коломна. Сюда в период с 1 по 15 августа должны были прийти все полки, идущие навстречу Мамаю.

В эти последние предгрозовые недели обстановка в Москве была во многом похожа на ту, которая предшествовала другому важнейшему событию русской истории — походу Ивана III на Новгород в 1471 г. Повсюду заметно было сильное религиозное воодушевление, вызванное не только приближением битвы — Божьего суда, но также и торжественными, многолюдными церковными действами.

В середине лета, когда Мамай уже нацеливался на Русь, в новой крепости на южной границе московского княжества — Серпухове — был освящен Троицкий собор — первый в Северо-Восточной Руси городской собор во имя Троицы — небесного символа братской любви и единения. Его торжественное освящение состоялось в воскресенье, 15 июля. Это был день памяти "небесного покровителя" — серпуховского князя — святого Владимира, крестителя Руси, общего предка всех русских князей. Имя Владимира часто вспоминали накануне Куликовской битвы. Оно напоминало о могущественной и независимой Киевской Руси, о подвигах былинных богатырей.

День 15 июля был связан и с памятью об Александре Невском, еще в конце XIII в. причисленном к лику святых. Свою знаменитую победу над шведами на Неве он одержал в воскресенье, 15 июля 1240 г. — ровно за 140 лет до освящения храма в Серпухове.

Усиленное молитвенное обращение к Александру Невскому летом 1380 г. проявилось в особом чуде. О нем рассказывал очевидец — пономарь, спавший летом прямо на паперти собора владимирского Рождественского монастыря, где был погребен Александр. Среди ночи в храме сами собой зажглись свечи. Два таинственных старца вышли из алтаря, подошли к гробнице святого и воззвали: "О господине Александре! Востани и ускори на помощь правнуку своему, великому князю Дьмитрию, одолеваему сушу от иноплеменник"*. В тот же миг князь встал из гроба и вместе с двумя старцами стал невидим. Узнав о видении пономаря, владимирские клирики вскрыли гробницу Александра и обнаружили его нетленные мощи — верный признак святости (22, 293–294).

Летом 1380 г. строительство новых храмов велось не только в Серпухове, но и в другом южном форпосте московских земель — Коломне. Здесь спешно достраивали каменный Успенский собор. Однако торопливость повредила делу. В начале июля почти готовый храм рухнул. Не успели к осени 1380 г. завершить и начатый в 1379 г. каменный Усиенский собор в московском Симоновой монастыре — у дороги, по которой войска шли из Москвы на Коломну. Оба храма являлись воплощенным в камне молитвенным призывом к Богородице.

К середине августа, когда истек срок сбора полков в Коломне, когда разведка сообщила о предполагаемой численности войск Мамая, Дмитрий понял: под его знамя съехалось столько воинов, сколько едва ли удавалось собирать его отцу и деду; и все же войско "поганых" может оказаться куда более многочисленным, особенно если на помощь татарам явится Ягайло со своими русско-литовскими полками.

В этой ситуации единственной надеждой князя Дмитрия становились ополченцы, московский посадский люд и крестьяне, способные хоть кое-как вооружиться и, бросив свои очаги и нивы, отправиться в поход. Ему нечего было пообещать им, кроме верной смерти. О принуждении не могло быть и речи. Даже если бы ему удалось силой собрать ополченцев и погнать их навстречу Мамаю — они бы попросту разбежались с дороги, растаяли в лесах, ушли в иные земли.

У москвичей были свои счеты с Дмитрием. Он разорял их тяжкими данями, теснил их старинную вольность, отнял у них заступника и ходатая — тысяцкого. Потомок Рюрика, он смотрел на этих плотников и кузнецов, кожевников и гончаров с высоты своего боевого седла, из-за спин злобных, как цепные псы, телохранителей. Городской люд жил совсем иной, непонятной и чуждой для него жизнью. Впрочем, и сам он был для посадских людей далекой, хотя и необходимой для общего порядка жизни фигурой. Еще дальше был он от своих "сирот" — крестьян.

И вот теперь он должен был просить их помощи, их крови во имя затеянной им рискованной тяжбы с Мамаем. Но как докричаться до них? Как заставить поверить в благородство своих целей, в то, что в случае неудачи он, как это часто делали другие князья, не бросит их на произвол судьбы, огрев нагайкой своего быстроногого коня?