Поэты и цари - Валерия Новодворская

Достаточно аполитичный Булгаков загремел-таки под фанфары в Гражданскую войну. Врачи были нужны, и деникинская Добровольческая армия его мобилизовала. Спорить не приходилось, да и стыдно было спорить мужчине, человеку из хорошего общества, врачу. Как и в 1914 году, Булгаков спорить не стал. Он врачевал раненых, он был нонкомбатант, но даже такая служба потом сильно портила ему жизнь. Кстати, белые тоже сделали эту глупость следом за красными с промежутком не более чем в шесть месяцев: отправились «вразумлять» чеченцев, восставших в Чечен-ауле и Шали-ауле. Но чеченцы, не признавшие комиссаров, наплевали и на Деникина с его покойной империей (как, впрочем, плевали всегда на любую земную и небесную власть). Михаил Булгаков вопреки своей воле оказался участником «контртеррористической операции». Слава Богу, что злая пуля осетина (или чечена) его во мраке не догнала. В качестве белого офицера Михаил Афанасьевич в первый и последний раз в жизни (потом не будет ни денег, ни игорных домов) проигрался… на бильярде. Тасину золотую браслетку проиграл.

Кончается Гражданская война, кончается и медицинская карьера. В Грозном и Владикавказе в 1920 году Булгаков начинает печатать первые очерки и фельетоны: слабые, но не банальные. Свою службу у белых он наивно пытается скрыть (даже великие писатели хотят жить и что-то покушать; в этом плане Булгаков был одним из первых советских писателей, только вот фига его в кармане не умещалась и молчал он в тряпочку так, что слышно было всем). Кстати, «под красными» Булгаков оказывается в бреду и без сознания. В 1920 году его свалил возвратный тиф. Свалил он его в феврале, будущий гений едва не умер. Его выходила верная Тася. Встал он в апреле и увидел, что сослуживцы по госпиталю и по газете ушли вместе с белыми, а во Владикавказе установилась советская власть. Но дошлый писатель Слезкин, успевший перекраситься, устроил приятеля в подотдел искусств отдела народообраза Терского ревкома (!). Есть было нечего, пришлось пойти. Булгаков организовывал концерты, диспуты, спектакли, произносил вступительное слово. Стал сочинять «революционные» пьесы (типичная заказуха), потом сам же назвал их «хламом». «Сыновья муллы», «Парижские коммунары», «Самооборона». А тут открывается Горский народный художественный институт, и Булгакова зовут туда деканом театрального факультета. Но на Кавказе закручивают гайки, и Слезкин с Булгаковым вычищены из всех структур как «чуждые белые элементы». Агитка «Дети муллы» дает средства на отъезд, вернее побег, из Тифлиса в Батум, а там планировалась почему-то разлука (хотя разойдутся они только в 1924 г.). В мае 1924 года он отправляет Тасю в Москву через Одессу и Киев, а сам пытается отплыть в Константинополь, а оттуда во Францию. Но французский флот уже не плавал у побережья, чтоб погрузить Белую армию. Надо было стать нелегалом. Это Бунину выделили каюту, а Мишу Булгакова еще никто в России не знал. А нелегал из него вышел плохой, хуже Мережковских. Ни сушей, ни морем, ни тушкой, ни чучелком наш Булгаков за границу не попал. Нет сомнения, что, если бы жизнь не обрекла его на моральные страдания и на точное знание, что такое СССР, мы бы никогда не получили ни «Мастера и Маргариту», ни «Театральный роман», ни «Собачье сердце», ни «Роковые яйца». Бунин и Ахматова, Мережковский и Гиппиус, даже юная Цветаева были сложившимися авторами к 1920 году. А 29-летний Миша еще не состоялся, ничего сочинить не успел. Остался бы венерологом. Да и жребий ему выпал не самый тяжкий: жил интересно, ходил в рестораны, менял жен и «наложниц», по этапам не пошел. А страдать писателю положено. Иначе надо идти не в литературу, а в кафешантан. И наш Михаил Афанасьевич едет в Москву, к Тасе, аккурат в начале нэпа. А рынок еще не заработал, комиссарские когти еще не разжались, свирепствует безработица, и еду надо добывать с боя. Михаил нашел сначала ЛИТО (литотдел Главполитпросвета), но он закрылся. Тут привалила частная газетенка «Торгово-промышленный вестник», но вышло только шесть номеров. В феврале Булгаков определяется в газету «Рабочий» (около тридцати очерков и репортажей!) и в издательский отдел научно-технического комитета Военно-воздушной академии. Вопрос о сотрудничестве с советской печатью не стоял. Лишь бы печатали. Так жили все оставшиеся в СССР. В Москве писатель снова встретил своих «дядек», врачей Покровских (один из них – будущий персонаж, профессор Преображенский). Жилье супруги Булгаковы в конце концов найдут в квартире № 50 в доме № 10 по Большой Садовой. Та самая «нехорошая квартирка», где теперь музей, где нагая Гелла принимала гостей мессира Воланда, где жил Миша Берлиоз, который не композитор. Булгаковы ютятся в одной комнате. Они очень бедны, Михаил Афанасьевич бегает голодный по Москве и ищет халтуры. Вот в феврале 1922 года умирает в Киеве его мать. Михаилу не на что поехать на похороны, хотя мать он очень любил.

Но жизнь налаживается: в апреле Булгакова берут литературным обработчиком в газету «Гудок» (помните «Театральный роман» и «Вестник пароходства», где работал Максудов и который он так ненавидел?). Делает он и конферанс в небольшом театрике. Но большевики уже налаживают свое «иновещание». В Берлине на советские деньги выходит эмигрантская «сменовеховская» газета «Накануне». Булгаков пристраивается в «Литературном приложении». Газету делали под «либерализм», заманивая литераторов-эмигрантов обратно на Родину. Заправлял «Приложением» «красный граф» А.Н. Толстой. Булгаков печатает там 25 лучших, «непроходных» в России очерков и рассказов. В «Гудке» он работает с В. Катаевым, Ю. Олешей, И. Ильфом и Е. Петровым. В Берлине сидит А.Н. Толстой и требует у московской редакции: «Шлите побольше Булгакова». В. Катаев и Ю. Олеша тихо делают пакости начинающему писателю, а про «Накануне» (бедный Тургенев!) сам Булгаков пишет в дневнике: «Компания исключительной сволочи группируется вокруг „Накануне“. Могу себя поздравить, что я в их среде. О, мне очень туго придется впоследствии, когда нужно будет соскребать накопившуюся грязь со своего имени… Нужно было быть исключительным героем, чтобы молчать в течение четырех лет, молчать без надежды, что удастся открыть рот в будущем. Я, к сожалению, не герой».

Аполлон и музы посещают молодого писателя. Из-под его пера льется поток настоящей, большой литературы. 1923 год – «Дьяволиада». 1924 год – «Роковые яйца». Непонятно, как они прошли. Потом цензура спохватится: мало того, что глупые совслужащие и ударники перепутали куриные яйца с яйцами гадов (энтузиазм не заменяет интеллект и знания), так ведь лозунг «Даешь!» много бед натворил в науке и технике. И совсем уже соблазнительная картина: гигантские змеи и крокодилы жрут советских руководителей и даже сотрудников ГПУ. «Яйца» будут изымать на обысках по 1986 год, правда, без срока. 1925 год – «Собачье сердце». А это уже не прошло, это чистая контрреволюция. К печати не разрешена. Легла в ящик на несколько десятилетий. «Белую гвардию» он пишет в 1923–1924 годах. Первые две части идут в журнале «Россия», а потом журнал закрывается. Но спасибо прототипу Рудольфи и за это. (И кильки, похоже, стояли рядом.) В конце 20-х годов в Париже выходит полный текст. В Москве он выйдет «несколько» позже, в 1966 году. Остатки оттепели помогут. Последние капельки.

А тут случается и большой грех: из-за границы возвращается светская дама, Любовь Евгеньевна Белозерская. В апреле 1924 года Булгаков разводится с Тасей, просто грубо бросает ее. Тася была серенькой мышкой, а Люба – красавицей, артисткой, нарядной и надушенной. Она была вхожа в литературные круги. А Тасе приходится перебираться в полуподвал, идти на курсы машинисток, потом кройки и шитья, даже таскать на стройках кирпичи. И «Белую гвардию» он посвятит вертушке Белозерской, а не верной Тасе. Он понимал, что поступает дурно, просил прощения, хотел увидеться перед смертью, помогал материально, говорил, что за Тасю его покарает Бог. Но он уже попал в богемную среду, а там такие отношения и разводы были в порядке вещей. С Любой Булгаков переселяется на Пречистенку, потом на Большую Пироговскую, 35а, в трехкомнатную квартиру, снятую у застройщика-архитектора. Там Мастер жил с 1927 по 1934 год. Тот самый подвал: книги, печка и еще кое-что – старинная мебель, фарфор для Любы. И все как в «Театральном романе»: прослышав про «Белую гвардию», режиссер МХАТа Б. Вершилов заказывает по нему, по этому дивному роману, пьесу. И создаются «Дни Турбиных» (у Максудова – «Черный снег») – жутковатая пьеса про сквозняк, ветер, ураган революции, про гибель прелестного, честного, милого старого мира, про неизвестность впереди. Во второй половине 20-х написаны и прошли и «Зойкина квартира», и «Багровый остров». Хорошо, что Булгаков был сатириком: сражения автора с цензурой он подает с юмором. Герой «Багрового острова» ужасается, отстаивает свое детище, но с правками соглашается: он тоже не герой, важно, чтоб пьеса пошла. И все было так, как он нам показал: Независимый театр, или МХАТ, серебряный венок, основоположники и молодежь, Иван Васильевич и Аристарх Платонович, золотой конь на сцене, Поликсена Торопецкая в красном джемпере за машинкой и Августа Межераки с бриллиантовым крестиком. Однако в литературной среде все изменилось. Начинающих Бунина, Лермонтова, Достоевского, Чехова и Л. Толстого пестовали и лелеяли, радовались каждому их успеху. Мэтры подавали руку, помогали идти, организовывали публикации. Советская власть внесла новшества: писатель писателю стал волк. Подсиживали, клеветали, доносили. «Рапповцы», футуристы, «комсомольские поэты» и прочая бездарная рвань от литературы просто бесились, видя успех Булгакова. Пошли термины: «булгаковщина», «подбулгачник». Только что не «пилатчина». Булгакова перестали печатать. Политбюро и правительство разбирали «его вопрос». ГПУ тоже приложило руку: обыски и даже допросы. Но в окно подвала ночью не постучали: Сталин стоял за дирижерским пультом. Он хотел, чтоб Булгаков попросил пощады, заступничества и тем самым признал его не гонителем, а меценатом. Они, сатрапы, это любят. И Булгаков начинает объяснять ГПУ, что он не любит деревню, что она более кулацкая, чем принято думать; что он не знает рабочий быт, что может он писать только об интеллигенции, «слабом, но важном слое» «в советской стране». И наступил «год катастрофы»: 1929-й. Сняли с репертуара «Дни Турбиных», «Багровый остров», «Зойкину квартиру», запрещены репетиции «Бега» и «Кабалы святош» все в том же МХАТе.