БереZOVский, разобранный по буквам - Евгений Додолев

Народ вымирает, рожая одного с небольшим ребенка на семью. Абрамович родил штук пять или шесть.

Народ ударно сокращает продолжительность жизни курением, водкой и травмоопасным производством. Абрамович не курит, не пьет и ни разу не попал рукавом в крутящийся шпиндель. Народ все те семь десятков лет, о которых было упомянуто выше, хреначил индустриализацию, химизацию сельского хозяйства и электрификацию всей страны. Народ был истинным хозяином своей Родины! При этом постоянным рефреном, главным словом той эпохи было слово „бесхозяйственность“. Оборудование, купленное народом за иностранную валюту, ржавело в разбитых ящиках на заводских дворах. Картошка, выращенная народом, гнила на овощных базах, отчего народу все время приходилось ее там перебирать руками народной интеллигенции.

Народ качал самотлорскую нефть, гнал ее за границу и покупал на эти деньги зерно и финскую колбасу салями, но в магазинах колбасы все равно не было. Дешевый бензин шофера народных грузовиков сливали в канаву, чтобы не урезали фонды на следующий квартал. Это происходило потому, что народ, как я уже сказал, был полным хозяином всего…

А Абрамович не был хозяином ничего. Но в течение кратчайшего срока стал им. И у него почему-то ничего не сгнило, и за ним ничего не заржавело. „Я пообещал“ — человек, который слышал от Абрамовича эту фразу, мог считать себя счастливым. Это было все равно что деньги.

Народ безалаберен. Он хочет заработать, но не может. Потому что его целеустремленности хватает в аккурат на то, чтобы добежать до бутылки, распивая которую он непременно будет ругать абрамовичей, бессовестно расхитивших гниющее под дождем народное достояние. Будет ругать так же, как прежде ругал партию. А Абрамович целеустремлен. И о его целеустремленности говорит следующий факт. В самом начале перестройки, когда Абрамович в некоем кооперативе то ли варил джинсы для народа, то ли производил игрушки для детей народа, он сел на пустой ящик на кухне своего приятеля, глаза его мечтательно затуманились, и он сказал:

— Когда-нибудь я куплю мир.

Это была настоящая сильная человеческая мечта. Ленин очень хотел сделать революцию — и сделал. Колумб хотел переплыть океан — и переплыл.

Абрамович хотел разбогатеть — и разбогател. Целеустремленным людям ставят памятники. Где памятник Абрамовичу? И обязательно ли для этого ждать его смерти, которой так жаждет народ?

Народ! Ты — говно. Ты всегда будешь жить плохо. Потому что хорошо ты жить не умеешь. И как только из твоей мутной среды выбьется в люди какой-нибудь яркий человек, ты его исторгнешь из своих рядов и снова заведешь свою заунывную волчью песню. В которой непременно будут слова про народную кровушку и что-нибудь про жидов…

Нет, народ! Это ты — жид. А Абрамович — ангел.

Это нужно четко понимать».

После стеба — суровые размышлизмы.

«С Абрамовичем все не так просто. Я не советовал бы интерпретировать его развод как проявление человечности. Это, скорее, окончательный разрыв с человечностью. Абрамович — сверхчеловек, ему тесно в мире людей, и он давно наигрался и в Чукотку, и в „Челси“, и в семейную жизнь. Развод Абрамовича — это полет куда-то туда, куда нашим убогим взором не дотянуться. На эту тему в литературе — фантастической, конечно, потому что в реалистической такие коллизии покамест не описаны, — существуют два текста. Это „Волны гасят ветер“ Стругацких — гениальная попытка заглянуть в близкое будущее, удавшаяся на историческом переломе, в начале 80-х, — и ничуть не менее талантливый роман Василия Аксенова „Редкие земли“.

В обеих книгах описаны сверхлюди. Стругацкие (кстати, вслед за Пастернаком, высказавшим такую идею в „Диалоге“ 1918 года) предположили, что человечество поделится на два класса: люди и людены. Сосуществовать они смогут лишь до известного предела: людены, наделенные особыми способностями и уникальными характерами, рано или поздно вырвутся за пределы земного тяготения. Толи улетят, то ли сделаются невидимыми, — словом, заживут отдельной жизнью, и все из-за проклятого зубца „Д“ в ментаграмме. У кого есть зубец — те сверхлюди, у кого нет — те обычные счастливые жители коммунистического будущего.

У Аксенова все актуальней и грозней. Он явно отталкивается от истории Ходорковского, но его Гена Стратов, конечно, совсем не российский олигарх. Правда, автор допускает, что и для Ходорковского богатство никогда не было самоцелью, — но Стратов еще бескорыстнее.

Деньги интересуют его лишь как способ радикально изменить жизнь на Земле: замутить грандиозный проект для Африки, превратить Россию в передовую промышленную империю, в перспективе объединить весь мир под крышей гигантского космополитического союза. К сожалению, среди людей такие „редкие элементы“, как названы они в романе, не заживаются. Стратов убит, а его прекрасный сын Никодим, совершенно уже сверхчеловек, зачатый родителями в кратере вулкана, постепенно превращается в океанское чудовище, не отбрасывающее тени. И это, если вдуматься, вполне закономерный путь для такого совершенства во всех отношениях, какое рисует нам Василий Павлович в лучшей и грустнейшей из последних своих книг.

Человек не может остаться собою, если на него в одночасье — вследствие революции, контрреволюции или президентского распоряжения — сваливается гигантская доля бывшей госсобственности. Гго представление о собственных возможностях расширяется до божественного, перекрывая все земные горизонты. Человек забывает, что ему положены какие-то пределы. Он устремляется к великим геополитическим проектам, желает испытать все ощущения одновременно, записывается в очередь на космолет, в самом легком случае принимается писать книги или основывать секты. При этом с помощью его книг все равно нельзя заработать столько же, сколько заработал он, потому что ему чудовищно повезло, его выбрала история, его призвали всеблагие, и другим повторить этот фокус не удастся до следующей перестройки или послеперестроечных времен. Но он искренне уверен, что способен осчастливить все человечество, — хотя чтобы его осчастливить так же, как был осчастливлен он, нужно ни много ни мало переселить все это человечество в Россию 1995 года и познакомить с семьей президента.

Все русские олигархи — не совсем люди. Не потому что у них Так Много Денег: много денег, например, и у Билла Гейтса, но он совершенно заурядный менеджер, много и скучно трудившийся на стратегически выгодном направлении. Все дело в скорости приобретательства: космонавт, и тот теряет адекватность — потому что взлетает в ледяную пустоту со скоростью, превосходящей человеческое разумение. Водолаз, которого поднимают быстрей, чем надо, гибнет от кессонной болезни. Юноша, теряющий невинность раньше некоего положенного возраста, да вдобавок в экстремальных обстоятельствах, рискует на всю жизнь остаться девиантом, сиречь немного маньяком.

Сам процесс восхождения из комсомольских боссов средней руки к властелинам полумира был в России 90-х так быстр, случаен, хаотичен и травматичен, а шанс навеки остаться на поле первоначального накопления так серьезен, что уцелевшие счастливцы начинали искренне мнить себя богами, колебателями мировых струн. Борис Березовский, например, до сих пор не избавился от этого мироощущения. А Михаил Ходорковский после всего, что с ним происходило и происходит, кажется, в этом мнении еще несколько укрепился, — и прав Василий Аксенов, сказавший автору этих строк, что сел-то Михаил Борисович еще обычным человеком, а выйдет точно сверхчеловеком. Иные добавили бы: „Если выйдет“. В том, что выйдет, я убежден: для имиджа путинской и постпутинской России уничтожение Ходорковского было бы полным и окончательным крахом, даром что лично у меня этот олигарх не вызывает ни малейшей симпатии. Уважение — вызывает, тут уж срабатывает фактор судьбы.

Так вот, Абрамович из них из всех наименее человек, потому что в наибольшей степени сам себя сделал. Он вырос из ниоткуда, без родителей, никто ему ни в чем не помогал, и по воспоминаниям Натальи Штурм, он уже в десятилетнем возрасте легко разруливал любой школьный конфликт.

Я застал его губернатором Чукотки и поразился железным нервам и неизменной доброжелательности этого человека. Представить, что кто-то может вывести его из себя, не смог бы и самый разнузданный шаман. Любая попытка осмыслить, сколько у него все-таки денег, кончалась безумной и бессмысленной пляской нулей в моем небогатом воображении: можно представить себе миллион, 100 миллионов, миллиард. Представить 10 миллиардов нельзя.

Абрамович отвечал на вопросы легко, остроумно, немного цинично. Я спросил, как он собирается поддерживать на Чукотке производство. Он, как истинный эффективный менеджер, ответил прямо: „Бессмысленно поддерживать то, что не стоит само»“ Я думаю ровно наоборот, но признаю, что моя политика неэффективна — или по крайней мере эффективна лишь в очень отдаленной перспективе. На коротких дистанциях выигрывают те, кто подыгрывают духу эпохи. И только на длинных — те, кто ему противостоят. В союзники можно брать либо время, либо вечность: я выбираю вечность, поэтому я не олигарх.