Гонец московский - Владислав Русанов

– Глупости говоришь! – встрял ордынец. – Мудрый нойон вперед смотрит и все видит.

– Я глупости говорю? – насупился Добрян. – Мальчишка! Сопли сперва подбери!

– Зря ты на него так, – поддержал Улана литвин. – Татарин прав, как ни крути. Ты же сам давеча говорил – надо волков ждать. Значит, что надо делать? Костры палить, сторожить внимательнее, чем раньше. Так?

– Так, – развел руками смолянин.

– Выходит, и ты предугадываешь, где соломки подстелить. Просто Никита еще дальше вперед смотрит. Не на день-два, а на месяцы, а то и годы.

– Да ну…

– Это ты, Волчок, чересчур уж хватил, – покачал головой Никита. – На годы вперед мне смотреть ни к чему. Я больше хочу понять, чего мне завтра ждать.

– Завтра дороги жди, – буркнул Добрян.

– Если ночью волки коней не перережут, – добавил Гладила. И сплюнул трижды через левое плечо.

– Типун тебе на язык, – погрозил ему кулаком охранник. – Такое скажешь…

– Дорога – это понятно, – объяснил парень. – А через три дня – Смоленск.

– Если все удачно сложится… – Теперь уже Добрян постучал по дереву.

– А сложится удачно, если мы будем знать, кто в той деревне покуражился. Если будем знать, не идут ли они по нашему следу или, не приведи Господь, засаду устроили. И чего от них ждать можно. Правильно я говорю?

– Да вроде правильно, – развел руками Гладила. – Только как мы обо всем этом узнаем?

– Будем думать, – Никита прикоснулся пальцем ко лбу. – Вот и догадаемся.

– Ладно. Крыть нечем, – согласился охранник. – А что тебя мучает-то?

– Да многое… Почему собак не нашли?

– Так мы особо и не искали. Вдруг они в том же колодце, да только снизу.

– Может быть… А зачем трупы в колодец кидать? Чей это обычай?

– Ну… – замялся Добрян.

– Вот мы тут сидим, – продолжал Никита. – Шестеро русских, татарин и литвин. У какого народа в обычаях тела убитых в колодец сбрасывать?

– Если это наши сделали, – уверенно заявил Улан-мэрген, – не стали бы возиться… Зачем?

– А ты, Волчок, что скажешь?

– Нет, – литвин покачал головой. – Не слышал никогда.

– Все когда-то в первый раз случается, – прищурился Гладила.

– Да зачем? – удивился Вилкас. – Следы заметать? Вот уж незачем… На конь вскочили, и кто их найдет? Если, само собой, это наши были.

– Никто и искать не будет, – неожиданно поддержал его Добрян. – Ну схожу я на княжий двор в Смоленске. Ну, может, меня кто из бояр и выслушает… А дальше что? Дружину князь пошлет? А за то время обидчики сотню верст отмахают. Александр Глебович не хуже меня это понимает.

– А удельные князья могли свои ватаги сюда заслать? – осенило Никиту. – Дорогобужане, там…

– А зачем? – вопросом на вопрос ответил старший охранник. – Глебовича пугать? Так он и испугался, прямо обделался… Или поселян запугивать?

– Тогда лучше бы нескольких человек живыми оставить, – вмешался Гладила. – Не убивают насмерть, когда народ напугать хотят. Руки рубят, глаза выкалывают, но отпускают… Чтоб другие видели и… того… неповадно чтобы…

– Это – месть! – ляпнул ордынец.

– Кому и за что? – вздохнул Добрян.

И тут над лесом пронесся тоскливый волчий вой. Никита готов был поручиться, что выл серый разбойник совсем рядом – не далее чем в сотне шагов. Хотя звуки в тихом зимнем лесу обманчивы. Купцы вздрогнули и как один втянули головы в плечи. Самый старший – сухопарый старик с редкой бороденкой – трижды перекрестился.

Волку ответил второй. Потом еще один.

– Да они же тут кругом… – пробормотал Гладила.

Добрян вскочил на ноги. Лайки, сидевшие тут же, рядом с людьми, опасливо жались к нему и рычали. Рыжая шерсть на загривке Буяна стояла дыбом. Белка мелко дрожала и скалила клыки. Всполошено заржали кони.

– Дров достаточно заготовили? – деловито осведомился охранник.

– Обижаешь… – протянул седой купец. – До утра хватит.

– Вот и жгите! И не вздумайте все заснуть! Ясно? Я пошел к коням…

Когда он вышагнул из освещенного круга, Гладила тихонько проворчал:

– За детишек малых он нас держит, что ли? «Жгите», «не вздумайте заснуть»… Не боись, мы тоже не пальцем деланные.

– Ты на него не серчай, – старик-купец поправил лежащую поперек огня валежину. – Он дерганый такой потому, что за всех нас в ответе. Просто делай, что он говорит.

Потянули на соломинках, кому когда сторожить. Никите выпало под утро. Для человека, привычного вставать до рассвета, никакого затруднения. Парень кивнул и полез под овчины. От костра тянуло жаром и приятно пахло смолистым дымком. Потрескивала хвоя.

Волки не прекращали перекличку.

«Сколько же тут стай в округе бродит? – устало подумал Никита, зевая до хруста в челюстях. Все-таки сегодняшний путь утомил его. – И что они только жрут в лесу? Ну не купеческие же обозы…»

Стоило парню закрыть глаза, проваливаясь в сон, как появился домовой. Дедушко осторожно, пятясь задом, выбрался из лаптя. Огляделся, прислушался. Покачал лохматой головой. Часто перебирая слишком большими для его росточка ступнями, пробежал на привычное место – в изголовье. Прикоснулся пальцами к волосам человека.

– Недоброе я чувствую, Никитша, – слегка сварливо зашептал в ухо старческий голосок. – Ой, недоброе… Месяц красный плывет над лесом… Волчье Солнышко взошло… Красный месяц, кровавый месяц… Много беды будет, чую… Чую вокруг много человеческого, много звериного… Мысли черные плывут. Нужно быть настороже, Никитша. Не забывай оглядываться. Не доверяй каждому встречному-поперечному. Оружье под рукой держи. Друзьям спины прикрывай, да и они твою прикроют, когда нужда приспеет…

«Кого я могу другом звать, на кого положиться? Кто не предаст и спину прикроет?» – хотел спросить Никита, но губы не слушались. Такое частенько случается во сне.

Между тем дедушко продолжал:

– Завтра броню весь день не снимай… Злобу звериную я чую, а хитрость людскую. Ненависть людскую, а ярость волчью. Нелегко тебе придется…

Домовой вскочил, принюхался, нырнул под овчину и завозился там, шумно сопя.

– Чую, чую… – приговаривал он. – Дух людской и не людской, звериный и не звериный… Чую, чую… О! Вот оно…

Выбрался наружу, волоча за собой куклу, найденную Никитой в сожженной деревне. Тряпичная игрушка была и шире, и выше маленького домовика. Так бы, пожалуй, выглядел Никита, если бы вздумал нести бесчувственного Олексу Ратшича. Зрелище смешное и нелепое.

«Дедушко» усадил куклу рядом со щекой Никиты. Обошел вокруг, оглядывая ее, словно рачительный хозяин простоявшую всю зиму телегу. При этом он столь уморительно потирал поясницу, морщил нос, шевелил бровями, что Никита, хоть и спал, не сдержал смешок. Домовой повернулся на звук, сурово нахмурился, погрозил корявым пальцем:

– Ишь ты подишь ты… Смешливый какой! Думаешь, легко все время в лапте сидеть? А?

«Мог бы в Москве оставаться, в тереме княжеском», – хотел ответить парень, но сдержался.

– Кости ломит, ноги затекают… – продолжал домовой. – Не видать ничего. Не слыхать ничего. Сижу за пазухой. А тут жилье роскошное, – он дернул за складки на спине куклы. Расправил их и вдруг неуловимо быстрым движением забрался внутрь. Только голову оставил. – Никитша куклу к седлу приторочит – я все видеть и слышать буду. Следить буду. Подскажу человечку, если вдруг что неладное…

Подмигнул и скрылся, а Никита провалился в глубокий сон без сновидений.

Когда Гладила потряс парня за плечо, он уже не спал. Находился на грани между сном и бодрствованием. Слышал скрип снега под валенками купца, потрескивание поленьев и волчий вой.

– Они что, всю ночь так? – кивнул Никита на лес, вскочив на ноги. Накинул поверх кольчуги, которую в этот раз не снимал на ночь, полушубок, быстро перепоясался ремнем, заткнул за него течи.

И вдруг застыл, заметив, что кукла лежит совсем не там, где он ее оставил с вечера.

«Неужто домовой, и правда, решил в ней путешествовать? Вот выдумщик! Даром что несколько сотен зим прожил!»

– А всю ночь! – озабоченно сказал Гладила.

– Чего? – не понял Никита.

– Волки всю ночь.

– Что волки всю ночь?

– Да выли же! – взмахнул рукой купец. – Ты же сам спрашивал!

– Да? Точно, – кивнул парень. – Спрашивал. Так, говоришь, всю ночь?

– Знаешь что? – рассердился смолянин. – Может, ты и боец хоть куда, и братьев-князей московских доверенный человек, а голову мне морочить не моги! Я спать хочу, а твой черед у костра сторожить. Все! – Он развернулся и, отойдя к своим саням, полез под медвежью полсть.

Никита вздохнул, пожалев, что вот так вот, невольно, обидел хорошего человека. Потом, присев на корточки, поворошил палкой угли костра, подернувшиеся уже несмелым пеплом. Набрал побольше воздуха в грудь. Дунул.

Взлетели искры, заплясали алыми светлячками в морозной ночи и потухли.

Парень передвинул бревнышки, лежащие поперек костра, чтобы огню было чего грызть. Еще подул.