Гонец московский - Владислав Русанов

Клинком поперек горла!

Тень слева!

Никита припал на одно колено, полоснул течем наугад.

Промазал…

Добрян отбросил волка, попытался встать, но завалился на бок. Его бахтерец блестел от крови. Алые сгустки выделялись в седой бороде.

Улан-мэрген пятился по снегу, отталкиваясь каблуками.

Запах псины ударил в нос. Никита дважды ткнул кинжалами…

Свистнул меч Жоффрея.

Горячие капли на щеке.

– Га-ах!

Парень нырнул под дубину. Уткнувшись носом в грязную овчину, вонзил течи.

Отпрыгнул.

Споткнулся.

Упал на Добряна.

Откатился в сторону, ожидая удара. Сжался и замер.

Тишина…

Только хриплое дыхание. И сердце бьется натужно, гулом отдаваясь в висках.

Испуганно ржет конь.

А кто это жалобно скулит?

Улан?

А где враги?

Никита приподнялся на локте.

Осторожно огляделся.

Де Тиссэ стоял на одном колене, вонзив клинок в землю и двумя руками опираясь на эфес.

Ордынец вжался спиной в стенку воза и рыл пятками снег.

Слабо стонал смолянин. Под ним растекалась алая, исходящая паром лужа.

И больше никого.

Никого живого.

– Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus, nunc et in hora mortis nostrae. Amen,[109] – шептал рыцарь.

– Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного, – перекрестился Никита. – Неужто отбились?

Улан-мэрген опасливо огляделся. И вдруг уткнулся лицом в колени. Скорчился и замер.

Лежа на холодном, утоптанном снегу, Никита думал: «Это и есть настоящее сражение? Эта мешанина из крови, клыков и стали? Столкновение звериной жестокости и человеческой ярости?»

Брат Жоффрей встал с колен, потирая поясницу. Посмотрел по сторонам:

– Дикая страна. Дикие нравы… Не понимаю, зачем брат Жак… – Он не договорил, перевернул носком сапога ближайшее тело: – Кровь Господня! Не понимаю…

«Что ж ты не понимаешь?» – хотел спросить Никита, но крестоносец в несколько шагов достиг обочины, где принялся ожесточенно тыкать клинком в снег.

Парень заставил себя подняться – тело ломило, словно он нес несколько верст непосильный груз, колени дрожали, а пальцы отказывались удерживать течи. Что же так расстроило крыжака?

Нетвердо ступая, Никита приблизился к лежащему лицом к небу трупу.

Увиденное заставило парня содрогнуться.

Лицо убитого не было человеческим, а несло отпечаток зверя. Тяжелые надбровные дуги, скошенный лоб, выступающие челюсти. Кожа казалась болезненной – ее покрывали темные пятна лишаев, ссадины, расчесы. Конечно, все это можно отнести на счет неопрятности, вшей, ползающих по давно не стиранной рубахе и драной шубе мехом наружу. А видимое уродство?

Эх, был бы здесь Горазд, немало повидавший на своем веку, путешествовавший через весь мир… Уж он разгадал бы эту загадку.

Брат Жоффрей тем временем отложил меч и, набрав полные горсти снега, тер щеки, лоб, нос.

– Я видел много странных болезней на Востоке, – пояснил он, заметив удивленный взгляд Никиты. – К примеру, проказу… Ты слыхал о такой?

Парень помотал головой.

– Это страшная болезнь, от которой не может излечить даже самый искусный врачеватель. Заболевший человек становится похож на зверя… – Голос крестоносца дрогнул. – Даже монархи становятся ее жертвой. О короле Балдуине ты, конечно, слыхал?

– Нет… – Никита пожал плечами. О короле с подобным именем он ничего не знал. – Я бы запомнил.

«Такое дурацкое прозвище, да не запомнить. Интересно, это настоящее имя или кличка?»

– Чему у вас учат молодежь? – неприятно скривился рыцарь. – Это благороднейший воин. К сожалению, неудачливый… Он сражался против сарацин за Гроб Господень в Святой земле и всегда прислушивался к мнению Великого магистра Ордена Храма Соломонова.

– А при чем тут болезнь?

– Да ни при чем, собственно, – брат Жоффрей еще раз обтер руки снегом. – Он страдал от проказы с детства. От нее же и умер…

Никита вновь перевел взгляд на мертвого человека. Потом на другого – им оказалась нестарая еще женщина. Меч или топор снес ей полчерепа, но на лицо не попало ни кровинки. Те же признаки. Может быть, чуть-чуть меньше заметные.

– Есть много страшных болезней, от которых нет исцеления человеческими средствами, – продолжал де Тиссэ. – Чума и оспа. Проказа и лихорадка. Только молитва, обращенная к Господу, дает надежду…

– А этот… Балдуин который… что, не молился? Или за него монахи не могли помолиться? – простодушно склонил голову к плечу Никита. Хотя все в его душе аж зудело, просилось послать подальше докучливого рыцаря и посмотреть наконец, как там убитые и раненые обозники? Вдруг кого-то удастся спасти?

– Иногда люди по молодости и неопытности произносят глупые и даже вредные слова, – назидательно произнес брат Жоффрей. – Короли – те же люди из плоти и крови. И Господь посылает им испытания так же, как и всем нам. Лотарь и Радульф, Филипп Смелый и Иоанн Безземельный – все они умерли от заразной хвори. Также могу привести пример Людовика Святого. И я не желаю подцепить заразу и умереть здесь, в варварской стране, вдалеке от милой Франции, зеленых виноградников Шампани…

Тамплиер почти кричал. Никита раньше не видел его таким. Ну, понятно, горячка боя отпустила, и сейчас сердце щемит от жалости из-за потерянных друзей, и скребут кошки непонимания: кто и за что набросился на них, зачем столько смертей, ради какой цели? Но зачем же так? Нужно собраться с силами и продолжать путь. Ведь Иван Данилович ждет от них не болтовни, а дела. И Москва ждет. Все люди ждут: Олекса Ратшич и Прохор-кожемяка. Купцы и дружинники. Мастеровые и крестьяне.

Парень подготовил было грозную отповедь рыцарю, хотел воззвать к его совести, но тут подбежал Улан-мэрген. Ордынец уже оправился от пережитого потрясения, да только до настоящего баатура все едино не дотягивал – разве бывают у отважного воина красные опухшие глаза и мокрые щеки?

– Никита! Никита!

– Что? – хватаясь за течи, встрепенулся ученик Горазда.

– Ты топот слышишь?

– А? Какой еще топот?

– Скачут на дороге! Много!

Никита прислушался.

А ведь и правда!

Глухой перестук копыт стремительно приближался. Просто удивительно, что он сам не расслышал. Это все крыжак виноват! Завел тут про болезни! Чем лясы точить, лучше бы…

И тут головной всадник появился из-за поворота.

Глава шестнадцатая

Грудень 6815 года от Сотворения мира

Смоленская дорога, Русь

Караковый конь с ноздрями, обметанными инеем, шел размашистой рысью. Клубы пара окутывали его длинную морду и взмывали вверх, обрамляя суровое лицо седока.

Одного взгляда оказалось достаточно Никите, чтобы понять: воин. Решительный, беспощадный, привыкший действовать быстро, а не рассуждать над каждым поступком. В последний век на Руси рождалось много таких бойцов, будто бы многострадальная земля вздумала восполнить потери своих сынов за черные годы татаро-монгольского нашествия. Таковы были Олекса Ратшич и Акинф Гаврилович, Любомир Жданович и многие прочие дружинники, виденные Никитой в Москве. Они вобрали в себя все лучшее, что было в западном рыцарстве, и щедро приправили мастерством и хитростью восточных кочевников.

Горазд как-то обмолвился, что сумей Русь собраться в единое целое под рукой кого-либо из князей, то станет она невиданной ранее силой, с которой не сумеют сравниться ни крестоносные тевтоны, ни ордынские нукуры, ни польские рыцари, ни удалые литвины. Быть может, мечтал учитель, и придет такая пора… Рано или поздно придет. Тогда придется всем окрестным владыкам: ханам и королям, герцогам и магистрам – считаться с русскими людьми. Хотелось бы, конечно, чтобы эти времена настали как можно раньше, да только пока еще приходилось наблюдать, как воюет брат с братом. Москва и Тверь, Ростов и Смоленск… Да мало ли междоусобиц было и еще предстоит? Пока не найдется князь-объединитель, князь-созидатель, князь – надежда всея Руси. Иногда Никите казалось, что Горазд видел в братьях Даниловичах свою мечту о сильной, державной и соборной Руси, а потому и отправил ученика своего в Москву.

Парень тряхнул головой и пристальнее пригляделся к воину, который, натянув повод, заставил коня сдержать шаг, заплясать боком, выгибая колесом гордую шею. Темно-русая борода обрамляла молодое лицо. Лоб и брови прятались под маской-наличьем. Горел огнем начищенный шлем, сверкала кольчуга, лишь на левом плече ее укрывал плащ цвета запекшейся крови. Червленый щит с чудным рисунком – раскинувшая крылья птица, не похожая ни на одну из известных Никите, – висел при седле. В правой руке всадник держал длинное копье, уперев его пятой оскепища в стремя.

Отстав от командира не больше чем на шаг, рысил еще один дружинник. Ростом пониже и в плечах поуже. Его юное безбородое лицо раскраснелось, разрумянилось на морозе, а синие глаза задорно сверкали по обе стороны от стальной стрелки переносья.

Следом за ними на дороге показались еще добрых два десятка всадников, едущих попарно. У этих и кони, и доспехи были беднее, хотя все равно справные – чувствовалось, что их князь не скупится на дружину, не выгадывает по мелочам.