Рукопись Бэрсара - Елизавета Манова

Главный теперь Эргис. Это он запутывает следы, находит какую-то пищу и отгоняет зверей. В полузабытьи я тащусь за ним, и голод уже не терзает меня. Скоро я упаду, силы кончаются… кончились, земля закружилась, плывёт, прижалась к щеке — и больше уже ничего…

А потом я открыл глаза. Сероватое, светлое, просвечивающее плавало надо мной. Я не знал, зачем оно здесь. Я чуть не заплакал, до того это было обидно. Я устал от обиды, закрыл глаза — и стало лучше. Тихо, темно, никак было вокруг, и из этого медленного всплыло и встало на место ощущение моего «я». Я складывал себя из осколков, как когда-то разрезанные картинки; это было очень занятно.

— Ну как? — спросил слишком громкий голос.

— Да так же, славный дос.

— А тот где… поп?

— Службу правит, славный дос. Кликнуть велел, как отходить станут.

Слова протекли мимо меня, в них не было смысла, но голоса мне мешали, я не хотел голосов. Мне была нужна тишина и что-то ещё, я знал, что, но это уже очень нужно; я огромным усилием выдернул из памяти слово, которое почему-то должно помочь.

— Эргис.

— Бредит, что ли?

— Вроде не походит, славный дос.

— Эргис! — повторил я капризно.

— Кто такой?

— Оруженосец ихний.

— Живой?

— Живёхонек, славный дос.

— Чего стал, дубина! Живо зови!

Я понял, что все хорошо, и открыл глаза. Знакомое лицо наклонилось ко мне, смуглое, с маленькой курчавой бородкой, с диковатыми чёрными глазами. И опять надо было достать из памяти слово, я даже застонал, так это трудно, но чёрное покрывало разорвалось, и слово выскользнуло наверх.

— Дос Угалар, — шепнул я еле слышно, и он ответил залпом радостных ругательств. Облегчил душу и спросил:

— Как вы себя чувствуете, биил Бэрсар?

— Пить.

Угалар заботливо, но неуклюже приподнял мне голову и сунул в губы чашу. Я отхлебнул и задохнулся. Крепчайший лот, он все мне опалил и затуманил голову. Потом туман рассеялся, и я все сразу вспомнил.

— Где кеватцы?

— Ха! Нашли о чём тревожиться! Гоним сволочей! Пока до Тиса дошли — уже лошадей сожрали. А дальше того хуже — знаете, небось, сами постарались. В спину приходится толкать, а то до границы, глядишь, не доползут!

— А дос Крир?

— Тс-с, — сказал он, и приложил палец к губам.

Я улыбнулся.

— Калар Эсфа…

— Толкает. А я в заслоне сижу. — Он снисходительно улыбнулся тому, что даже с ним, с единственным другом, Крир не хочет делиться славой.

— Живы?

— Кто?

— Мои люди… все?

— Будь я проклят! Это вы о ком? Ко мне шесть дохляков приползли, третью неделю отжираются!

— Значит, я…

— Да, биил Бэрсар. Мы уже вас вовсе похоронили. Попа в караул поставили, чтобы вас без обряда на небеса не отпустить.

— А Эргис?

— Да вон он, лёгок на помине. Эй ты, живо сюда!

— Благородный гинур звал меня?

Я нахмурился, соображая, вспомнил и это, и кивнул. Эргис стоял в ногах постели, чтобы я мог видеть его, не шевеля головой. Радостно было его худое лицо, и глаза как-то странно блестели.

— Тут… будь, — шепнул я, чувствуя, что опять ухожу. Ещё мгновение поборолся — и соскользнул в никуда.

…А потом была ночь, и жёлтый огонёк осторожно лизал темноту. Эргис спал за столом, положив голову на руки; вторая, завязанная грязной тряпкой, лежала у него на коленях. Жалко было будить, но я не знал, сколько теперь продержусь.

Эргис вскочил, будто не спал, улыбнулся.

— Есть будешь?

— Давай.

Приподнял повыше, сел рядом и стал кормить с ложки молоком с размоченным хлебом. Накормил, обтёр лицо, как ребёнку, уложил опять.

— Спи.

— Некогда. Рассказывай.

Поглядел неодобрительно, покачал головой.

— Чего тебе неймётся? Слышал же: уходят.

— Почему?

— Известно почему! Раздор пошёл. Второй-то промеж них воевода — сагар Абилор — своей волей попёр на Исог. Тридцать тыщ с ним было. Дошёл до завалов под Исогом, а Крир тут как тут. Кеватцы в завал упёрлись, в кольцо зажал, да с заду и ударил. Абилор-то сразу смекнул, кинул войско и смылся с одной охраной, а прочих всех… Ну, сам знаешь, Крир пленных не берет.

— В Кевате?

— Порядок. Тирг с Гилором воротились, а Салара ещё нет. Добрую, говорят, кашу заварили, год Тибайену не расхлебать.

— В Квайре?

— А я почём знаю? Тихо.

Я закрыл глаза, отдохнул немного.

— Эргис… пора в Квайр.

— Да ты в уме? Две недели без памяти валялся… ты ж на первой лаге помрёшь!

— Не умру. Мне надо в Квайр. Дня три… и в путь.

Прикажешь к постели скакуна подать?

— Могу и носилках.

Угалар бранился, Эргис спорил, но дней через пять наш маленький караван отправился в путь. Я тихо качался в полумраке крытых носилок, засыпал, просыпался, пытался о чём-то думать — засыпал опять. Жизнь возвращалась ко мне не спеша, крошечными шажками, и побывав за краем, я радовался всему.

Радостно было сонное колыханье носилок, нечаянное тепло заглянувшего в щёлку луча, негромкое звяканье сбруи и запах — запах хвои, запах кожи, запах конского пота. На привалах Эргис легко вынимал меня из носилок укладывал где-то под деревом и знакомый забытый мир цветов и запахов, тресков, шелестов, птичьего пенья тепло и заботливо принимал меня. Эргис все ещё кормил меня, как младенца: даже ложка была тяжела для моих бесплотных рук.

И всё-таки жизнь входила в меня — по капельке, но входила: я дольше бодрствовал, чётче делались мысли, и как-то, раздвинув бездумную радость существования, конкретные люди вошли в мою жизнь. Я стал отличать друг от друга солдат охраны и с радостью увидел среди них недавних соратников по войне в Приграничье.

— Это хорошо, — сказал я Эргису.

— Что?

— Что ты ребят взял… наших.

— Так сами напросились!

— Не сердятся?

— Чего это?

— Ну, столько досталось… из-за меня.

— Чудно, Тилар, — сказал Эргис, отвернувшись, — до чего ты силы своей не разумеешь! Я и сам — тебе спасибо! — нынче только понял, что люди могут, ежели с ними по-людски.

— Скажи и мне… может, пойму.

— Куда тебе! Тебе-то все люди одинаковые! А ты про солдат подумай: кто они? Смерды, чёрная кость. Сменяли голод на палку и думают: в барыше, мол, остались. Им что, объяснили когда, за что умирать? Саблю наголо — и пошёл, а что не так — под палку иль на сук. А ты их прям взял и огорошил…

— Когда?

— А как собрал перед уходом. Так, мол, и так, ребята, смерть почти верная. Кто боится — оставайтесь, ничего вам не будет. А дело у нас такое…

— Чтобы требовать с людей… они должны знать… главное.

— А я про что? Я-то примечал, как они сперва глядели. Все ждали, когда ж ты господином себя покажешь, хоть в зубы-то дашь. Иной бы, может, и рад — больно чудно, когда тебя за человека считают.

— Глупости, Эргис!