Фаянсовый череп - Андрей Воронин

– Я – говно, – повторил Светлов. – Не волнуйся, я не забыл. Я этого до самой смерти не забуду.

– Ну вот! – умело разыгрывая огорчение, воскликнул Миронов. – Уже и обиделся! Как маленький, ей-богу, слова ему не скажи. Конечно говно! Ты говно, я говно, и Филатов наш, я уверен, слеплен из того же теста, если поглубже копнуть… Ты – журналист, так что привыкай. Если останешься в этой сучьей профессии, наслушаешься в свой адрес еще и не такого, причем от людей, про которых все думают, что они и слов-то таких не знают. И вот что… Поработай-ка ты дома, пока вся эта история с Филатовым не уляжется. Он – парень отходчивый, я таких хорошо знаю. Через недельку-другую кулаки у него чесаться перестанут, а там, глядишь, и еще что-нибудь произойдет. Народ и так не в курсе, что конкретно между вами произошло, а через пару недель все это и вовсе быльем порастет. Договорились?

Светлов пожал плечами.

– Когда нужен первый материал? Миронов тоже пожал плечами.

– Как всегда, неделю назад, – ответил он. Когда Светлов наконец ушел, главный редактор “Московского полдня” закурил очередную сигарету и выкурил ее до самого фильтра, сидя вполоборота к окну и бездумно глазея на медленно проплывавшие над крышей соседнего высотного здания облака. Потом он потушил окурок, поймал в темном экране компьютера бледное отражение своего лица, брезгливо поморщился и, сказав отражению: “У, с-ско-тина!”, выбрался из-за стола.

Он шел искать Лидочку Маланьину: нужно было извиниться перед ней, и чем скорее, тем лучше.

Возвращаясь из магазина, Юрий заглянул в почтовый ящик и обнаружил там счет за коммунальные услуги и очередной номер “Московского полдня”, который приходил на его адрес бесплатно, как и всем сотрудникам редакции. Юрия в этой газете интересовала в основном программа телепередач. Что же до основного содержания, то “Московский полдень”, по мнению Юрия, был обыкновенной “желтушкой” среднего уровня – относительно умеренной, в чем-то даже солидной, но даже не пытающейся стать в один ряд с такими гигантами, как “АиФ” или “Комсомолка”. Получая “родную” газету, Юрий обычно бегло перелистывал страницы, выискивая что-нибудь интересное, кое-что читал, что-то просто наискосок пробегал глазами, после чего, вынув вкладыш с телепрограммой, отправлял газету на антресоли, где у него среди прочего хлама лежала пачка макулатуры.

Он закрыл почтовый ящик, сунул свернутую газету под мышку и поднялся к себе на третий этаж, неся в левой руке сетку с продуктами. Шрам на его правой лопатке заживал быстро, как и все его раны, но Юрий старался беречь раненое плечо: с момента драки в Рублево прошло чуть больше двух недель.

Он поставил на плиту старый эмалированный чайник, нарезал себе бутербродов, присел в угол у окна и развернул газету, которая еще не утратила запаха свежей типографской краски. Через открытую форточку в кухню тянуло ровным теплым сквознячком, со двора доносился привычный шум – визг ребятни, шарканье подошв по асфальту и неизменное звонкое клацанье костяшек домино о дощатую крышку стола. Чайник на плите начал тихонечко сипеть. Звук был приятный, какой-то очень домашний. Под это уютное сипение было очень легко представить себе, что мама сидит в соседней комнате и вяжет очередной шарф или свитер, а может быть, снова, в который уже раз, перечитывает растрепанный сборник рассказов Чехова, изданный еще до революции.

Юрий дернул щекой, отгоняя наваждение. Тешить себя иллюзиями очень приятно, но чем дольше ты этим занимаешься, тем больнее потом возвращаться к действительности. Он закурил – как обычно, натощак – и принялся шелестеть газетой, выискивая, что бы такое почитать, пока не закипел чайник.

После пары месяцев работы немного побюллетенить оказалось даже приятно, тем более что Мирон, решив, по всей видимости, продемонстрировать широту своей славянской натуры, презрел формальности и платил Юрию не по больничному, а так, словно тот продолжал ежедневно ходить на работу. Помимо этого, главный редактор выплатил Юрию небольшую премию за, как он выразился, “мужество и героизм при исполнении служебного долга”. Правда, Юрию показалось, что заплатили ему скорее за молчание, чем за умение бить морды, но вдаваться в подробности он не стал. Разве это плохо – получить немного денег за то, что ты собирался сделать бесплатно? Естественно, Юрию и в голову не приходило обсуждать с посторонними людьми подробности того памятного вечера, но он не стал говорить об этом Мирону, чтобы тот, чего доброго, не начал сожалеть о впустую потраченных деньгах.

На третьей странице газеты Юрий наткнулся на большую, почти на целый разворот, статью Светлова, озаглавленную несколько претенциозно и, на взгляд Юрия, довольно безвкусно: “ЗОЛОТОЕ КОЛЬЦО, или Как некий гад урезал МКАД”. Юрий немного пошевелил над этим заголовком бровями, недовольно покрутил носом, но все-таки решил поинтересоваться, какой именно гад так нехорошо поступил с Московской кольцевой автодорогой.

Ему казалось, что после шума, поднятого еще зимой средствами массовой информации, возвращение к избитой теме МКАД – дело гиблое. Мирон и Димочка Светлов, судя по статье, были с этим не согласны, хотя никаких новых фактов Юрий в опусе Светлова не обнаружил. Собственно, ничего конкретного там и не было, зато желчи, сарказма и прозрачных намеков хватило бы на три сатирических романа объемом в пятьсот страниц каждый. Впрочем, приведенные Светловым арифметические выкладки все-таки впечатляли, да и сама идея хищения государственных денежек была настолько очевидной и лежащей на поверхности, что ею грех было не воспользоваться.

Основной смысл статьи сводился к тому, что допустимые отклонения от проектных значений, так называемые допуски, – вещь довольно хитрая. Светлов приводил здесь старую, неоднократно слышанную Юрием байку об автомобиле, двигатель которого совершенно случайно был собран с нулевыми допусками – плюс на михус и так далее, – в результате чего его мощность неожиданно для всех возросла в десять раз. Так что, писал Светлов, если не жадничать и оставаться в пределах разрешенных допусков, можно неплохо погреть руки на глазах у пораженной публики, что скорее всего и было сделано при строительстве МКАД.

– Черт знает что, – проворчал Юрий, складывая газету и небрежно бросая ее на подоконник.

Чайник на плите сипло засвистел и выпустил из носика длинный султан белого пара, сигнализируя о том, что пора прекратить забивать себе голову чепухой и заняться чем-нибудь более конструктивным – завариванием чая, например. Юрий был с ним согласен на все сто процентов. Если Светлову хочется выставлять себя на посмешище, а Мирону – рисковать и без того не слишком высокой репутацией газеты, он, Юрий Филатов, не станет им в этом мешать. Это, если разобраться, вообще не его дело. Его дело – крутить баранку, беречь по мере возможности драгоценные журналистские задницы от милицейских дубинок и других неприятностей, ну и, конечно же, помалкивать в тряпочку. Если бы Мирон нуждался в его советах, он бы не постеснялся подойти и прямо попросить. Он вообще не из стеснительных, Мирон…

Заваривая чай, Юрий против собственной воли продолжал думать о статье Светлова. Конец ее как бы повисал в воздухе, намекая на возможное продолжение, хотя Юрий не понимал, что тут, собственно, продолжать. На ум ему невольно пришли когда-то сказанные Светловым горькие слова о том, что журналист – это зачастую просто фаянсовая посудина в человеческом облике, в которую сначала заливают, а потом в точно рассчитанный момент сливают ту или иную информацию. Неужели как раз теперь этот момент настал и кто-то вознамерился слить через “Московский полдень” очередную порцию компромата? Если так, то Светлов и Мирон подписались на довольно грязное дело. А если не так, значит, “Московский полдень” испытывает огромные трудности, раз уж его журналисты принялись высасывать сенсации из пальца.

Он успел допить чай и как раз мыл посуду, когда в дверь позвонили. Юрий закрутил кран, вытер руки кухонным полотенцем и пошел открывать, гадая, кого это принесло. Только бы не Веригин с бутылкой, подумал он. Только его мне сейчас и не хватало…

За дверью, без нужды шаркая подошвами по вытертому половичку, стоял Веригин, с торжественным видом прижимая к груди бутылку водки. Юрий подумал, что у него начинает, судя по всему, прорезываться пророческий дар, подавил желание недовольно поморщиться и отступил в глубь своей микроскопической прихожей, давая Веригину войти.

– Только не говори, что пить не будешь, – с порога заявил Веригин, с излишней предупредительностью пожимая Юрию не правую, а левую руку, словно тот был ранен не в лопатку, а в кисть. – Дырка у тебя не в желудке, а в плече, и за руль ты еще долго не сядешь. А спиртное, говорят, помогает при большой потере крови.

– Серега, родной, – сказал Юрий, – какая потеря крови? Это было две недели назад – А ты не торопи организм, – заявил Веригин, протискиваясь мимо него и сразу направляясь в кухню. – Организму виднее, сколько времени восстанавливаться и сколько горючего для этого требуется. Вот скажи мне честно: вот смотришь ты на бутылку, и что? Тошнит тебя, с души воротит?