Собор - Роман Злотников

Через полчаса Виктор был уже в офисе областного совета. Несмотря на ранний час, там было полно народу. Собако заметил даже нескольких из тех, кого несколько месяцев назад по его приказу Хрипатый и Гога вышвырнули пинками за склочный характер и желание качать права. Он тогда еще лениво посоветовал им не попадаться ему на глаза. Сейчас они торчали тут и нагло его рассматривали. В зале, в окружении ребят из его школы, сидел дедок, а над ним, вот черт, бывает же такое, метались два крупных сокола, то взлетая под самый потолок, то ныряя вниз и резко закладывая вираж, чуть не касаясь волос.

Собако взбеленился. Сколько раз он говорил этому старому хрычу…

— Эй, ты! — Он двинулся через зал, кипя негодованием.

Сидящие начали поворачиваться в его сторону, но дедок даже ухом не повел.

— Ну все, старый козел! — Виктор подскочил к дедку, протянул руку, чтобы схватить его за седые патлы и… полетел кувырком, вопя от дикой боли в исполосованном когтями лице.

Встав на колени, он услышал свист стремительно рассекаемого воздуха и рухнул вниз. Когти секанули по спине, распоров пиджак. Виктор поднял голову, прикрывая лицо руками. Оба сокола закладывали крутые виражи в разных концах зала, готовясь к новой атаке. Собако вскочил и в несколько прыжков выскочил за дверь. Ему пришлось еще пару раз плюхаться прямо в уличную грязь, чтобы избежать серьезных ран. Но он сумел без особых повреждений добраться до своего «ниссана». Едва он захлопнул дверцу, за стеклом непонятно откуда вырос один из этих, дедовых выкормышей. Кажется, тот, что пришел с медведем. Парень просто взглянул на Собако, и он понял, о чем говорил Хрипатый. Сердце зашлось, лицо покрылось испариной, а между лопаток выступил холодный пот.

— Не приходи больше сюда, — произнес этот медведястый и исчез. Будто не стоял посреди улицы. Собако только успел глазом моргнуть от неожиданности, а улица опустела.

Отходил Собако две недели. На лицо наложили пять швов. Костюм пришлось выбросить, а дорогу к офису областного совета забыть. Он было совсем поставил крест на этой строке в своей биографии, но в злополучном «Килиманджаро» наткнулся на Лохматого, который «держал» весь лесной бизнес. В этот вечер он был в прекрасном настроении и, заметив Собако, заорал:

— О, Мамона, ты, говорят, стал крутым спортивным боссом! Совсем перестал замечать старых друзей.

Собако уныло побрел к его столику. Для полного счастья не хватало еще поссориться с Лохматым. Тогда вообще прощай бизнес в Иркутске.

— Че такой смурной? — Лохматый дружески заехал ему по почкам.

— А, — отмахнулся Собако, — подставили меня, раны зализываю.

— Да ты че? — удивился Лохматый. — Кто это может подставить моего кореша?

Корешами они никогда не были, но на Лохматого, видимо, нашел стих, и он был готов облагодетельствовать весь мир.

— А ну колись, — потребовал он.

Собако попробовал отвязаться, но коль Лохматый сел на плечи, так никому его еще скинуть не удавалось. А посему пришлось рассказать.

— Тю, — удивился тот, — так это твое фуфло так тебя напугало. — Он расхохотался и хлопнул Виктора со всего маху по плечу. — Ладно, я сегодня добрый. Мы сегодня на стрелке с одними фраерами разобрались, что крутых из себя корчили. Пикнуть не успели. Ребята даже не погрелись. Так что поехали, потешимся.

Собако вдруг страх обуял.

— А может, ну его…

— Ну ты козел, — недобро протянул Лохматый, — ему помощь предлагают, можно сказать, от чистого сердца, а он кобенится.

После такого Собако счел за лучшее заткнуться. И вот он сидит на заднем сиденье рядом с Лохматым, а ребятки, выгрузившиеся из четырех иномарок, попрятались вокруг спортзала. Что случилось дальше, он так и не разглядел. Просто в центре улицы возникли пятеро. Трое парней и две девушки. Секунду они стояли неподвижно, потом скользнули в разные стороны. Что происходило в подворотнях и между гаражами, видно не было. Но Собако вдруг почувствовал, как его охватывает такой же леденящий ужас, как и при последней встрече с тем медведястым. Вдруг дверца машины распахнулась, и у борта возник дедок. Только сейчас Собако даже в мыслях так бы его не назвал.

Старик покачал головой:

— Тебя же предупреждали. — Он перевел взгляд на Лохматого: — А ты кто такой? «Хозяин жизни»? Чего лезешь не в свое дело?

В этот момент очухался шофер. Он выхватил китайский ТТ и начал садить в сторону деда. Пули разнесли стекло, пробили стойку кузова, крышу, но дед стоял невредимым. Шофер продолжал тупо давить на спусковой крючок, хотя магазин уже опустел.

Дед снова укоризненно покачал головой:

— И своих ребяток ничему доброму не учите. — Он протянул руку, легонько стукнул шофера по лбу, и парень опрокинулся, закатив глаза. Дед вздохнул и печально произнес: — Придется сделать… чтоб вы получше запомнили. — С этими словами он протянул руки и одним движением вырвал у обоих по правому глазу. Старик оглядел дело рук своих, погрозил пальцем, сказал: — Помните, — и исчез.

Последнее, что запомнил Собако, был дикий вопль Лохматого, зажимавшего пустую кровоточащую глазницу.

Часть III

Туше

1

Он лежал в просторной палате, окна были занавешены легкими, прозрачными шторами, так что в палате царил полумрак. На стильном полукруглом столе, который установили в углу комнаты по его поручению, находились мощный ноутбук с подключенным факсом, дальнобойный телефонный модуль и небольшой сейф. До операции он много работал, но сейчас, вот уже третий день, не мог подняться самостоятельно. Ему сказали, что операция прошла успешно, но на вопрос: «Сколько мне осталось?» — старательно отводили глаза и начинали бормотать о статистической выборке, результатах анализов, дополнительном обследовании, которое только предстояло провести, когда он немного придет в себя. Только один профессор, фронтовой хирург, маленький, сухонький старичок восьмидесяти двух годов, время от времени привлекавшийся как консультант, на прямой вопрос дал не менее прямой ответ:

— Я буду приятно удивлен, батенька, если вы протянете больше года.

Услышав это, он ошеломленно откинулся на подушки. И после недолгого молчания тихо спросил:

— Тогда стоило ли все это таких усилий?

— Ну, батенька, — протянул профессор, — кто знает. Во всяком случае, несколько месяцев боли вас будут беспокоить гораздо меньше.

— Я не об операции…

Профессор поразмыслил и задумчиво произнес:

— В этом случае каждый решает сам для себя. Но если вам нужен мой совет, то вот он: не забивайте голову, все, о чем стоит пожалеть, уже произошло. Теперь ничего не изменишь. Так что вспоминайте о приятном. Гораздо полезней для здоровья, — с грубоватым цинизмом закончил он.

Профессор был уже в дверях, когда больной вдруг негромко позвал:

— Профессор…

Старичок профессор обернулся, держась за створку двери:

— Слушаю вас.

— Приходите еще. — И добавил с кривой усмешкой: — Мне понравилось ваше чувство юмора.

Сегодня он потребовал, чтоб к нему допустили посетителей. Четыре дня, считая и операционный, в полной неизвестности измучили его больше, чем сама операция. Когда в палату широким шагом вошел его лечащий врач, он окинул его равнодушным взглядом и отвернулся. Врач, отнюдь не обескураженный подобным приемом, уселся на стул и вцепился в запястье правой руки:

— Ну, как у нас дела?

Медсестра подсунула ему лист наблюдений. Врач отодвинул его в сторону. С положением дел у ЭТОГО пациента он знакомился сразу по прибытии на работу. Сейчас он хотел только посмотреть на него, ну и так, между прочим, что называется, «засветиться», засвидетельствовать свое рвение. Врач был молодым, перспективным завотделением и явно был не прочь преодолеть еще несколько ступенек вверх. А для того, кто сейчас лежал перед ним, ничего невозможного в этой стране не было. Во всяком случае, в этом были убеждены все, с кем он разговаривал. Отблеск этой славы упал и на него. Все, кто узнавал, что САМ лежит в его отделении, начинали относиться по-другому к нему самому. Только то, что этот великий человек, имея возможность выбрать именитейшие мировые клиники, вздумал попасть на лечение к ним, одномоментно изменило престиж учреждения и его личный статус.

— Почему нет приглашенных мною людей?

— Константин Алексеевич, — наставительно заговорил лечащий врач, — у вас послеоперационный период, одним из непременнейших требований адаптации является полный покой.

Пациент вздохнул. Этого молодого, амбициозного заведующего постоянно заносило — то он чуть ли не лебезил, а то принимался вещать нравоучительно-наставительным тоном — этакое светило медицины.

— Если не ошибаюсь, Николай Аркадьевич? — прервал пациент разглагольствования заведующего.